108
МАЛЫЕ СОКРАТИЧЕСКИЕ ДИАЛОГИ ПЛАТОНА. АРЕТЕ КАК ФИЛОСОФСКАЯ ПРОБЛЕМА
Из множества сочинений Платона можно выделить произведения, образующие благодаря сходным чертам единую группу, которую обычно называют сократическими диалогами в узком смысле этого слова. Хотя существуют и другие сочинения, в которых действующим лицом был Сократ, именно эта группа дает представление о беседах Сократа в их простейшей форме, как бы записанных слушателем сразу по окончании разговора. Размеры этих сочинений невелики. Тема их возникает в ходе разговора и выбрана как бы случайно. Начало диалога, его цель, индуктивная манера, подбор примеров, — короче говоря, все построение обнаруживает полное сходство, которое проще всего объяснить желанием автора воссоздать истинный образ Сократа. Язык диалогов выдержан в легком разговорном стиле, изобилует аттическими выражениями и идиомами, и сами беседы по своей грациозности, непринужденности и естественности не имеют себе равных во всей греческой литературе. Нельзя не отметить, насколько сильно они отличаются по языку и построению от поздних диалогов, таких как «Пир», «Федон» и «Федр». Сочинения вроде «Лахета», «Хармида», «Евтифрона» можно признать ранними уже по самой их свежести и блеску. Естественно, что диалоги с течением времени изменялись вместе с изменением возраста создававшего этот жанр философа-поэта. В конце концов форма диалога стала передавать весь сложный ход мыслей и доказательств автора, использовавшего в духе того времени и перемены места действия, и сцены модных тогда соревнований ораторов. К созданию этих сцен Платона побудило желание продемонстрировать удивительное умение своего учителя пользоваться искусством диалектики1. Платон был прирожденным драматургом, его вдохновляли многочисленные перипетии логического хода диспута. В «Евтифроне» мы встречаем упоминание о суде над Сократом, а «Апология» и «Критон» целиком посвящены описанию конца его жизни. Поскольку эти диалоги сходны по стилю с названными ранее, то представляется весьма вероятным, что все они написаны после смерти Сократа. То обстоятельство, что не во всех этих беседах упомянута смерть Сократа, не противоречит предположению, что причиной их написания было потрясение от смерти учителя и желание увековечить его память.
В последнее время возникла мысль, что при написании этих диалогов Платон не ставил перед собой глубоких философских задач: его целью было просто рассказать о Сократе. По замыслу автора эти сценки должны были носить поэтический и даже шутливый характер2. Это привело к тому, что некоторые ученые стали относить
109
время возникновения этих «драматических опытов» даже к периоду до смерти Сократа3. Если принять это предположение, то они возникали под пером еще несерьезного юного Платона, как импрессионистические наброски, в которых он пытался передать живость мысли, грациозность и ироничность бесед своего учителя. Была предпринята попытка противопоставить группе произведений, в которых Платон касается смерти Сократа («Апология», «Евтифрон», «Критон» и «Горгий»), другую группу диалогов, где о ней не упоминается. При этом полагали, что царящие в этих последних произведениях беспечность и беззаботное веселье служат основанием отнести время их написания до смерти Сократа4. Об этой группе говорили, что она лишена философского содержания и представляет собой просто драматические сценки. Границы этой группы были столь широкими и расплывчатыми, что в нее включали даже такое отличающееся глубиной проблематики и богатством мысли произведение, как «Протагор»5.
Однако такой чисто эстетический подход переносит в классическую эпоху греческой литературы представление о деятельности художника, совершенно не свойственное тому времени и подходящее скорее к эпохе импрессионизма. Защитники такого взгляда заходят слишком далеко в своем стремлении превозносить художественный талант Платона, принижая его заслуги как мыслителя. Действительно, философы, занимающиеся Платоном, всегда были склонны обращать внимание лишь на содержание его произведений, пренебрегая их формой, хотя очевидно, что для Платона форма имела огромное значение. Только большой художник мог уделять ей так много внимания, как это делал Платон, утверждая, что именно в форме раскрывается истинная сущность вещей. Еще ни один критик не сумел обнаружить у Платона расхождения между художественной формой и философским содержанием. С самого начала его художественный талант был нераздельно связан с той единственной темой, верность которой он сохранил до глубокой старости6. Едва ли эта тема — влияние Сократа на души современников, — занимавшая такое большое место в поздних книгах Платона, могла не присутствовать в его ранних произведениях. Напротив, в юношеских диалогах мы встречаем те же вопросы, которые и привлекли Платона к Сократу и его учению и которое он всесторонне развил в своих зрелых сочинениях. Уже до того как Платон открыл для себя Сократа (следовательно, еще в ранней молодости), он изучал философию у последователя Гераклита — Кратила. Согласно вполне достоверному свидетельству Аристотеля, переход от усвоенного им тезиса о всеобщей изменчивости к сократовским поискам неизменных моральных ценностей завел Платона в тупик, выход из которого он нашел только благодаря представлению о различии между чувственным миром и миром умопостигаемым, придя к учению об идеях7. Если бы этот духовный конфликт возник еще во время создания первых диалогов, Платон вряд ли смог бы создать чисто поэтический, лишенный философской глубины портрет Сократа. Настроение этих ранних диалогов не отражает внутренних сомнений автора. Напротив, уверенность и убежденность характерна не только для каждого отдельного диалога, но и для всей группы в
110
целом. Здесь целенаправленно и неизменно (что исключает возможность случайности) обсуждается одна основная проблема; и чем больше мы вчитываемся в эти диалоги, тем яснее становится, что они посвящены сущности добродетели (арете).
На первый взгляд может показаться, что в этих юношеских диалогах Платона мы встречаем исследование отдельных понятий, таких как храбрость, благоразумие, благочестие. Сократ и его собеседники пытаются определить сущность этих добродетелей. Характер беседы во всех диалогах совершенно одинаков: Сократ как бы вынуждает собеседника высказать свое суждение; при этом, посмеиваясь, он показывает беспомощность оппонента и его неумение дать правильное определение. Все типичные ошибки, какие только возможны, встречаются в этом разговоре. Сократ терпеливо их исправляет. В соответствии с обретаемым опытом каждая новая попытка в какой-то мере приближает нас к истине, демонстрируя одну из сторон разбираемой добродетели. Но ни одна попытка не способна дать исчерпывающего определения. Иногда кажется, что мы присутствуем при упражнении в элементарной логике, которое проводит со своими учениками человек, интеллектуально их превосходящий. Это впечатление справедливо, так как повторение аналогичных ошибок и приемов наводит на мысль, что автор уделяет особое внимание именно методической стороне диалогов. Платон показывает ход беседы, развивающейся не случайно, где вопросы и ответы как бы на ощупь продвигают нас к цели: нет, ему хорошо известны правила игры, и очевидно, что он хочет обратить на них внимание читателя, внушая свои мысли с помощью продуманных примеров. Автор диалогов не тот человек, которому только сейчас стало понятно, что определение «храбрости» нельзя начинать словами: «это, когда...». Можно убедиться, что любой, как правильный, так и неправильный шаг, который Платон заставляет делать участников диалога, выбран им намеренно. Только очень наивный человек (исходя из того, что в конце диалога нет простого школьного определения обсуждаемой добродетели) может подумать, что диалог написан начинающим философом, делающим первые неудачные шаги в не разработанной им до конца теории. Так называемый «отрицательный результат» этих «эленхических (испытательных) диалогов», к которому приходят в конце проводимых в них «перекрестных допросов», отнюдь не бесполезен. В заключение беседы Сократа о храбрости или благоразумии, мы убеждаемся, что не можем дать определения этих качеств, но кажущаяся безрезультатность наших напряженных усилий не столько обескураживает, сколько вдохновляет на дальнейшие исследования. Сократ много раз подчеркивает, что к обсуждаемому вопросу можно будет еще вернуться. По-видимому, Сократ так и поступал в жизни. То обстоятельство, что не в каком-либо одном, а во всех малых диалогах отсутствует ожидаемый конечный результат, вопрос остается открытым и проблема неразрешенной, порождает у читателя дополнительный интерес и имеет огромное воспитательное значение.
Участвуя в беседах, Платон на себе самом испытал силу речей Сократа, который буквально овладевал душой собеседника. Воссоздание
111
этих речей он считал хотя и очень трудным, но необходимым делом. Он стремился к тому, чтобы читатель пережил то же, что чувствовал некогда он сам, слушая беседы Сократа. Платон понимал, что не сумеет достичь этой цели, прибегая просто к чередованию вопросов и ответов. Подобная игра быстро становится утомительной, если в ней отсутствует живое драматическое начало. Великим достижением Платона было то, что в чисто научные изыскания он внес истинный драматизм, вводя новые и неожиданные повороты, придающие напряженность сюжету. Никакая другая форма передачи мысли не вызовет такого интереса у читателя, как хорошо и методически разработанный диалог, нацеленный на постепенное приближение к истине, так как он побуждает читателя к активному участию в процессе поиска. Наше соучастие в дискуссии выражается в том, что, стремясь определить ее ход, мы раньше собеседников пытаемся подойти к решению вопроса. В тех случаях, когда Платон как бы прощается с нами, так и не придя ни к какому заключению, мы начинаем самостоятельно думать именно в том направлении, на которое нас наталкивает ход диалога. Если бы это была запись бесед, имевших место на самом деле, то постоянно повторяющийся «отрицательный результат» можно было бы объяснить случайностью. Однако автор, философ и воспитатель, заканчивая каждый диалог таким «отрицательным результатом», по-видимому имел в виду нечто большее, чем ставшее уже общим местом признание Сократа в своем «невежестве». Платон намеренно задает загадку, считая что разгадка ее находится в пределах наших возможностей.
Обычно беседы Сократа начинаются с определения сущности какой-либо добродетели; при этом нас подводят к выводу, что сущностью этой добродетели является знание. Если попытаться определить объект этого знания, то правильнее всего будет сказать, что оно сводится к познанию Блага. В этом сведении добродетели к знанию мы узнаем известный парадокс Сократа, однако Платон в своих диалогах руководствуется также и другим стимулом. Он стремится не только передать слова своего учителя, но и развить дальше проблемы, которыми он занимался. Внимательный читатель заметит, что этой новой проблемой было описание добродетели (арете) и что именно она была предметом его особого внимания. Из «Апологии» Платона мы узнаем, что Сократ, увещевая сограждан, призывал их к заботе о душе. Исследование, примыкавшее к увещевательной части беседы и доказывающее собеседнику его «незнание», служило той же протрептике (стремлению воздействовать на душу). Ее целью было внести беспокойство в душу человека и заставить его сделать что-либо для самого себя. Однако в других ранних сочинениях Платона протрептическая часть, то есть элемент увещевания, уступает место эленхической (исследовательской). Платону было важно продвигать читателя вперед в познании добродетели, не оставить его в состоянии бессилия. «Тупик» (απορία), к котором)' постоянно подводит Сократ, у Платона становится стимулом к решению проблемы. Он стремится к положительному ответу на вопрос о сущности добродетели. Систематичность подхода Платона проявляется в том, что в ранних диалогах он разбирает добродетели
112
одну за другой. На первый взгляд (но только на первый) Платон в этих диалогах не заходит дальше сократовского «незнания». Определяя какую-нибудь добродетель, мы, закончив исследование, приходим к выводу, что эта добродетель сводится к знанию «Блага». Из этого концентрического продвижения становится ясно, что Платон стремится к решению только одного вопроса, а именно — откуда берется источник того знания, которое Сократ искал в людях. Его интересовали вопросы, скрывается ли оно в человеческих душах (ибо без него человек не мог бы достичь истинного совершенства), и какова природа объекта этого знания, то есть «Блага»?
Сначала не дается ответа ни на один из этих вопросов. Однако мы не ощущаем себя покинутыми во тьме. Твердая рука с поразительным талантом руководит нами и выводит из мрака. Платон улавливает все существенное в поистине протеевском разнообразии сократовского духа, сводя его к немногим основным чертам. Так возникают четкие очертания образа Учителя. Хотя переданный Платоном характер близок к чертам реального Сократа, вся живость изображения блекнет при соприкосновении Сократа с проблемой сущности добродетели. Решение этой проблемы было жизненно важно для Платона. Теоретическая разработка ее уже в ранних диалогах была у него связана с анализом глубоких философских вопросов. Платон понимает всю трудность задачи, но временно откладывает ее решение. Эту трудность может обнаружить лишь тот читатель, который знаком с позднейшими диалогами от «Протагора» и «Горгия» до «Государства». Уже при анализе самых ранних произведений Платона перед нами встает вопрос, который волнует всех интерпретаторов, начиная со Шлейермахера*: можно ли истолковать отдельные сочинения, разбирая только один какой-либо диалог, или для правильного понимания необходимо рассматривать все произведения, связывая их друг с другом. Шлейермахер не сомневался в правильности только второго пути. Он полагал, что, хотя мысли Платона и не были сформулированы в виде законченной системы и доходчивости ради излагались в форме диалогов, мировоззрение философа с самого начала отличалось духовным единством, которое диалектически разворачивалось в его произведениях. Однако с точки зрения многих исследователей каждая группа диалогов представляет собой не диалектическую, а временную ступень в развитии платоновского мировоззрения. Тем самым для сторонников этого подхода исключается возможность интерпретации ранних диалогов, где впервые упомянута какая-либо проблема, на основании более поздних сочинений, где тот же вопрос освещается в более широком аспекте8.
Этот спор обретает остроту уже при истолковании юношеских диалогов. Само собой разумеется, что ученые, считающие эти сочинения просто пробой пера юного Платона, рассматривают их в отрыве от других произведений9. Даже те критики, которые признают в них наличие философских мыслей, считают, что эти диалоги отражают чисто «сократовский» период в жизни Платона, когда в его творчестве было очень мало или даже вовсе не было собственных мыслей10. По их мнению, лишь в «Горгии» проступают впервые
113
собственные идеи Платона — те проблемы, которые получили полное развитие только в «Государстве». С таким взглядом связано предположение, которое (если бы оно было верно) могло бы служить хорошим подтверждением такой точки зрения. Речь идет о том, что Платон, сочиняя первые диалоги о Сократе, еще не подошел к созданию учения об идеях. Исследователи не находят ясных указаний на существование такого учения в ранних диалогах. В таком случае учение об идеях оказывается результатом более позднего обращения к логике и теории познания, например, в диалоге «Менон». Получается, что сочинения этой группы (если отвлечься от их поэтического очарования) представляют интерес лишь как источник сведений о жизни и характере Сократа.
Без сомнения и интерпретация сочинений Платона, основанная на последовательности их возникновения, выявила ряд фактов, на которые раньше не обращали достаточного внимания. Если бы не это обстоятельство, то такой метод не мог бы господствовать в науке в течение десятилетий, оттеснив все другие попытки истолкования. Платон писал диалоги всю свою жизнь, и изменения их языка, стиля и композиции от «Лахета» и «Евтифрона» до «Законов» очевидны; их невозможно объяснить только сменой задач, которые ставил перед собой Платон. Тщательное изучение диалогов выявило, что изменения в стиле объясняются не только осознанным намерением, но и не зависящими от автора причинами. Перемены стиля Платона удивительно точно соответствуют основным этапам его жизни: мы вправе говорить о раннем стиле, о стиле времени расцвета и о ярко проявляющихся старческих чертах в произведениях позднего периода. Надо принять во внимание, что в двух своих важнейших произведениях — в «Государстве» и «Законах» — Платон разрабатывал тему влияния государства на воспитание граждан и что его отношение к этой проблеме в старости изменилось. Надо признать, что за эти годы изменились не только манера письма и художественный стиль, но также и вся его философия, все мысли. Любое исследование, игнорирующее факт развития взглядов ученого и предполагающее неизменность его философии, встретит непреодолимые трудности в попытке воссоздать образ Платона, черная материал отовсюду, но не учитывая времени возникновения его сочинений. Эдуард Целлер даже отрицал принадлежность «Законов» Платону на том основании, что мысли в них сильно отличались от мыслей в остальных его произведениях. Правда, затем, в «Истории греческой философии», он вынужден был признать подлинность «Законов». Однако рассмотрение этого сочинения он поместил в приложении к своей книге и трактует его обособленно от оценки учения Платона в целом.
Признание факта развития и изменения взглядов Платона еще не означает согласия со всеми выводами, которые были сделаны из этого тезиса. Серьезные сомнения вызывает господствующая в науке интерпретация ранних диалогов как чисто поэтических. После всего вышесказанного это предположение не заслуживает внимания11. Не следует также думать, что в ранних диалогах Платон только подражает Сократу и не высказывает собственных мыслей12. Как уже
114
отмечалось, у нас нет оснований воспринимать ранний период творчества Платона как чисто этическую фазу его философского развития. Такое представление основано на недоразумении. Этой ошибки не возникнет, если рассматривать ранние диалоги не изолированно, а в связи со всеми другими, как это делает в поздних сочинениях сам Платон. Добродетели, о которых упоминается в ранних диалогах, те же самые, какие Платон кладет в основу идеального государственного устройства, - храбрость, благоразумие, справедливость и благочестие - исконные добродетели греческого полиса и его граждан13. В малых диалогах разбираются только три из них - храбрость, благоразумие и благочестие. Каждой их этих добродетелей посвящен особый диалог. Что же касается справедливости, которая важнее всего для структуры государства и, более того, является его душой, то Платон исследует ее в первой книге своего главного сочинения - «Государства». Уже много раз высказывалось мнение, что эта вводная книга главного сочинения Платона по форме соответствует «сократическим» диалогам, то есть самым ранним произведениям Платона; доходило даже до того, что эту книгу объявляли самостоятельным диалогом раннего периода, который Платон лишь в последний момент включил в «Государство», чтобы на вопросе о справедливости построить свое учение об идеальном государстве. Однако такое предположение - не более чем остроумная гипотеза. Независимо от ее оценки нам представляется ценным указание на органическую связь ранних диалогов с идеями «Государства», в котором впервые духовный мир Платона предстает как единое целое. В это целое входит не только вопрос о справедливости, разбираемый в первой книге «Государства», но также и «Лахет», «Хармид» и «Евтифрон» с их исследованиями храбрости, благоразумия и благочестия, хотя эти диалоги композиционно и не связаны с «Государством».
В «Апологии» основное значение придается воспитанию в согражданах истинной арете, гражданской доблести, которую Сократ считал целью своей жизни. Эта деятельность носит политический характер14. Если внимательно присмотреться, то заданный здесь «политический» тон сохраняется во всех малых диалогах Платона. Достаточно напомнить разговор Сократа в тюрьме с его старым другом Критоном о том, что гражданин обязан подчиняться законам, чего бы это ему ни стоило15. В «Лахете» понятию храбрости придается политическое значение, так как обсуждается этот вопрос в связи с воспитанием сыновей знатных афинских граждан. В этой беседе принимают участие два знаменитых афинских полководца - Никий и Лахет16. Близость «Хармида» к основным проблемам и идеям платоновского «Государства» видна на ряде примеров. Здесь впервые встречается труднопереводимое выражение: «τά έαυτοΰ πράττειν»-«занимайся своим делом» («делай свое дело и не путайся в чужие»)17*. На этом принципе Платон основывает в «Государстве» деление граждан на социальные группы и распределение обязанностей между ними18. Он многократно напоминает о значении благоразумия и самообладания для законодателей и правителей19, и это составляет основную тему диалога «Хармид». Политическая наука (так же, как и в
115
«Горгии») сравнивается в этом диалоге с наукой врачевания20. В «Евтифроне» исследование благочестия тоже связано с политикой, так как там обсуждаются вопросы религиозного права. В античном мире благочестие вообще было политическим понятием, поскольку боги считались покровителями государства, да и законы полиса находились под покровительством богов.
После всего сказанного очевидно, что все эти отдельные исследования, как линии, направленные к одной точке, встречаются и пересекаются в «Протагоре», где они объединены в понятие «политического (или «гражданского») искусства» (πολιτική τέχνη)21. В ранних диалогах Платона речь шла только об элементах этой политической науки или искусства и была сделана попытка определить основные гражданские добродетели, причем познание Блага объявлялось сутью любой добродетели. Позднее Платон решил построить на основе этих добродетелей идеальное государство. Стремление к разрешению центральной проблемы «Государства», которое стало вершиной учения Платона, усматривается с самого начала. Вопрос о том, как познать идею Блага, появился уже в первых сочинениях Платона.
Только поняв все это мы можем при рассмотрении ранних диалогов разобраться в их значении для философии Платона. Мы начинаем понимать, что объединяющим центром его мировоззрения всегда был вопрос о государстве. В своем главном политическом произведении Платон утверждает, что философы имеют право на господство в государстве, ибо им известно, что такое Благо, и то, как можно определять правила и нормы, знание которых необходимо для построения человеческого сообщества, так как на этих нормах должна базироваться вся жизнь граждан. То обстоятельство, что уже первые сочинения Платона с различных исходных позиций подводят нас к одной и той же центральной идее, показывает основную черту платоновского мышления — его архитектоническую направленность. Именно это отличает творения философа-поэта от произведений любого другого поэта, не склонного к философии22. Перед умственным взором Платона, когда он начинал писать свои сократовские диалоги, уже представали очертания всего здания, которое предстояло соорудить. В этих ранних произведениях вполне можно проследить черты будущего «Государства» в его окончательной форме. Это произведение должно было стать чем-то совершенно новым и единственным в своем роде, величайшим откровением творческого духа греков. Руководимый суверенным разумом, который всегда имеет в виду высшую цель, Платон предоставил себе полную свободу в создании частностей, но неуклонно двигался к вершине, подобно дереву, неудержимо стремящемуся расти вверх. Было бы неверно думать, что эти первые написанные Платоном интеллектуальные драматические сценки полностью отразили всю глубину тогдашних мыслей философа. Мнение многих ученых, считающих, что взгляды Платона кардинально менялись в течение его жизни, легко могут быть опровергнуты как с эстетических, так и с философских позиций. В основе их суждения лежит неверная предпосылка, что в каждом своем сочинении Платон сообщает ровно столько, сколько он в данный момент знает23. На
116
самом деле несравненная глубина даже самого маленького диалога объясняется тем, что в основу его положено точное исследование какого-нибудь специального вопроса; сперва кажется, что это вопрос ограниченного значения, но на самом деле — частный вопрос обязательно перерастает в широкую философскую проблему.
Уже Сократ считал воспитание в человеке арете политической задачей, так как для него были важны прежде всего политические добродетели. Платону не пришлось переосмыслять материал сократовских бесед. Он присоединился к мыслям учителя, когда уже в первых сочинениях утверждал, что воспитание нравственности есть одновременно строительство государства. В «Апологии» он называет воспитание граждан служением Афинам24. В «Горгии» показано величие Сократа как государственного мужа и воспитателя; он служит образцом для афинских политических деятелей25. Уже в это время Платон, согласно его утверждению в VII письме (которое служит для нас бесценным свидетельством), приходит к радикальному выводу, что цели Сократа не могли осуществиться полностью ни в одном их современных ему государств. Платон и его братья Главкон и Адимант (характерно, что именно в «Государстве» он сделал их учениками и собеседниками Сократа) так же, как Критий и Алкивиад, представляли подрастающее поколение древней афинской аристократии. В силу наследственной семейной традиции им было предназначено управлять государством. В Сократе они видели учителя политической добродетели. Молодые аристократы, привыкшие слышать от старших ожесточенную критику афинской демократии, охотно прислушивались к речам, призывавшим к нравственному обновлению государства. В отличие от прирожденных честолюбцев, стремящихся к власти, подобно Критию и Алкивиаду, для которых речи Сократа были как бы маслом, подливаемым в огонь их мятежных планов, Платон не стремился к власти. Когда после падения демократии его дядя Критий пригласил Платона сотрудничать с новым автократическим государством, тот понял несовместимость деятельности нового правительства с идеями Сократа и отказался от сделанного ему предложения27. Конфликт Сократа с правительством «тридцати» и запрет философу продолжать обучение юношей явились для Платона бесспорным доказательством порочности нового правительства28. После свержения «тридцати» и реставрации демократии Платон был склонен включиться в активную политическую жизнь. Однако конфликт Сократа с государством, а затем и его трагический конец отвратили Платона от этого намерения и побудили отказаться от любой политической деятельности". Эта повторная необходимость отойти от политики убедила Платона в том, что причина порочности государства не в олигархическом или демократическом строе, а в нравственном падении граждан, независимом от политических форм. Это падение нравов и привело Афинское государство к смертоносному конфликту с самым справедливым из его граждан.
Платон был уверен, что даже самое глубокое понимание отдельным человеком политической ситуации не приведет к улучшению общества, если у этого человека не будет единомышленников и
117
соратников, чтобы добиться признания и победы. В VII письме Платон рассказывает, что пережитое толкнуло его на размышления, и вызванные трагическими событиями мысли были самыми важными в его жизни, а проблема государства стала главной проблемой его творчества. Платон решил, уверовав в воспитательные идеи Сократа, что участие в политической жизни Афин — бессмысленная растрата сил, так как современное государство (и не только Афинское) обречено на гибель, если его не спасет какое-нибудь чудо30.
Сократ до самой смерти был верен своей страсти воспитывать: власть, которой добились другие, для него ничего не значила, ибо то, существовавшее лишь в его голове государство (αύτη ή πόλις), во славу которого он жил и трудился, было справедливым и высоконравственным31. Такое государство, по его мысли, могло быть создано только в результате собственного совершенствования граждан. Платону в силу его происхождения и воспитания было присуще стремление к политической деятельности: глубокие изменения, вызванные в нем близостью к Сократу, никогда не заходили так далеко, чтобы заставить его отказаться от этого стремления. Сократ воздерживался от активного вмешательства в политическую жизнь, так как считал, что его возможности воздействовать на положение в государстве лежат в другой области32. Платон же не вмешивался в политику, так как чувствовал, что не обладает достаточной силой для того, что он считал Благом33. Но он всегда помнил о своей цели создать совершенное государство, в котором были бы объединены власть и мудрость, обычно отделенные друг от друга. То, что он пережил еще в молодости из-за конфликта Сократа с государством, натолкнуло его на мысль, которая определила его жизнь: он понял, что государство невозможно будет улучшить до тех пор, пока философы не станут властителями, а властители — философами.
В VII письме, написанном уже в глубокой старости, Платон сообщает об изменении своих политических и философских взглядов и утверждает, что мысль о государстве философов возникла у него еще до первого путешествия в Южную Италию и Сицилию, то есть до 389-88 гг. Однако сообщение Платона не следует понимать так, что именно тогда эта мысль пришла ему в голову. Утверждение, что он пришел к своей идее в начале путешествия, определяется той целью, которую Платон ставит перед собой в этом месте письма. Ему важно показать, почему время его приезда на Сицилию ко двору тирана (племянник которого Дион страстно увлекся платоновским учением) позднее рассматривается им как результат Божественного Провидения. Ведь его приезд был импульсом, который впоследствии привел к свержению сицилийской тирании. В письме Платон пытается показать, каким образом Дион пришел к мысли, которая овладела им и которую он впоследствии стремился воплотить в жизнь: мысли о необходимости для тирана иметь философское образование. Платон утверждал, что именно ко времени приезда у него возникла теория о том, что правители должны быть философами, и он склонил Диона принять эту программу. В связи с этим он рассказывает, когда и как сам он пришел к этой теории. Согласно его свидетельству происхождение
118
этой доктрины связано не столько с поездкой на Сицилию, сколько с обстоятельствами трагической смерти Сократа36. Следовательно, эта мысль зародилась значительно раньше 389-88 годов и относится ко времени возникновения первых диалогов. Такая датировка очень важна для воссоздания философского фона, на котором возникли эти произведения. Она подтверждает те выводы (см. выше), которые мы сделали, интерпретируя эти диалоги. Непосредственной целью политической науки для Платона было создание наилучшего государства. Такая датировка дает возможность для простейшего и наиболее убедительного разрешения всех трудностей, которые вставали перед исследовавшими рассказ Платона о его духовном развитии после смерти Сократа и до путешествия на Сицилию.
Тезис Платона, что для спасения государства философы должны стать царями или цари — философами, известен нам из «Государства». Эту мысль Платон поместил в том разделе книги, где говорится о воспитании будущих властителей. Это знаменитое место так запоминается своей необычной парадоксальностью, так неразрывно связано с именем Платона, что включение его в письмо кажется автоцитатой. До тех пор, пока VII письмо считали фальсификацией, эту автоцитату считали доказательством подделки. Полагали, что автор подделки стремился придать своей фальшивке характер подлинности тем, что включил в нее одну из самых известных фраз Платона. Однако при этом отмечали, что он допустил грубую ошибку, так как в 90-е годы Платон не мог цитировать «Государство», написанное в 70-е. С тех пор как мы убедились в подлинности VII письма, перед нами возникла новая трудность. Не было сомнения, что, когда Платон писал его, он понимал, что цитирует сам себя. Приходилось вопреки внутреннему убеждению признавать, что «Государство» в 90-е годы было уже написано37. Однако едва ли можно всерьез поверить, чтобы это важнейшее произведение Платона (а вместе с тем и другие, с ним связанные), рассматриваемое нами как плод непрерывного и длительного писательского труда, было написано молодым Платоном в десятилетие, предшествующее первому путешествию на Сицилию. Такая фантастическая датировка была отброшена, и вместо нее была сделана попытка объяснить все противоречия существованием более ранней редакции «Государства», которая была короче произведения, дошедшего до нас. Именно оттуда якобы Аристофан заимствовал материал для создания картины господства женщин в своей комедии «Женщины в народном собрании»38, написанной в конце 90-х годов. Однако такое предположение нисколько не более правдоподобно, чем предыдущее. В VII письме Платон нигде не упоминает, что его учение существовало в письменном виде. Он утверждает только, что свои взгляды уже высказывал. Вполне вероятно, что мысли, внесенные позднее в диалоги, сперва высказывались и обсуждались с учениками. Лишь после этого они были опубликованы, и мир познакомился с платоновской философией и наукой о воспитании39. Изложение сути учения Платона в диалогах потребовало нескольких десятилетий, но в своей школе он не мог ждать 30 лет, пока достигнет цели, то есть дойдет до понимания сущности арете. Не требует
119
доказательств и тот факт, что Платон начал обучать учеников до того, как создал «Академию» (388 г. до н. э.), ибо сочинения 90-х годов от малых диалогов до «Протагора» и «Горгия» также преследуют воспитательные цели, и что Платон, подобно Сократу, любил излагать свое учение устно. Следует отметить, что такая возможность недостаточно учитывалась исследователями*.
Таким образом возможно воссоздать обстановку, на фоне которой в 90-х годах IV века возникали малые сократические диалоги. Для этого необходимо знакомство с идеями, изложенными в «Государстве», а также с биографией и историей духовного развития самого Платона, о которой он рассказывает в VII письме. Современники Платона не учитывали всего этого. Они видели в малых диалогах только запись устных диалектических исследований40, вслед за Сократом предпринятых его учеником, как только он возвратился из путешествия на Сицилию. Малые диалоги дают представление о том, какой характер носили беседы Платона и какие вопросы находились в центре его теоретических рассуждений. Очевидно, он начал с выяснения предпосылок логических операций, возникавших в ходе этих бесед. К сожалению, состояние наших источников таково, что невозможно разграничить высказывания двух философов, определить, насколько далеко Сократ зашел в искусстве логических построений и что именно заимствовал у него Платон41. Многие ученые склонны недооценивать заслуги Сократа в этой области и приписывают даже первые шаги в развитии логики Платону. Ведь в его школе в течение двух поколений был достигнут такой прогресс, который определил развитие логики на два тысячелетия вперед42. Но человек, сумевший возвести «эристические беседы» в ранг высочайшего искусства, которому он посвятил жизнь, несомненно, должен был обладать немалыми познаниями в логике и не мог не проявить в ней своих блестящих творческих способностей. Тем не менее в других сочинениях учеников Сократа не заметно интереса к теории логики и ее применению. Краткое упоминание Ксенофонта о том, что Сократ постоянно занимался определением понятий, мало способствует выяснению его роли в развитии логики43. Возможно, что Платон ограничивался подчас всего лишь точным изложением мнения Сократа, но при этом нельзя забывать, что такое изложение было сделано и несомненно расширено гением в области систематики и абстрактного мышления.
Оценивая ранние диалоги как свидетельство тогдашнего уровня диалектики Платона, мы сталкиваемся с той же проблемой, которая вставала перед нами при разборе их этико-политического содержания. Анализ этих диалогов показывает, что их автор владел основами формальной логики и был знаком с такими фундаментальными понятиями, как дефиниция, индукция и концепция, однако, как уже упоминалось, в них отсутствует наиболее характерное для последних диалогов Платона учение об идеях44. Если признать это наблюдение правильным, то возникает вопрос, каким образом, начав с логических абстракций, Платон мог прийти к учению об идеях как о реальных сущностях. По мнению Аристотеля, Платон считал исследуемые
120
Сократом этические понятия особой областью бытия. Эта область отличалась от постоянно изменчивого мира и представляла собой мир неизменной реальности. Такие мысли, кажущиеся совершенно естественными тем, кто близко знаком со своеобразным мышлением древних греков, совершенно чужды современному человеку со свойственным ему номинализмом45. Под влиянием традиции древнегреческой философии Платон считал, что там, где есть познание, должен быть и объект познания. По свидетельству Аристотеля, первый учитель Платона Кратил убедил его в том, что мы живем в мире непрерывного движения и изменчивости, вечного возникновения и уничтожения. Когда Платон стал учеником Сократа, перед ним раскрылся новый мир. Сократ вопрошал о сущности справедливости, благочестия, храбрости и тому подобных вещей и полагал, что, исследуя эти свойства, мы приближаемся к тому, что вечно и неизменно46. Мы сказали бы, что за сократовскими вопросами о сущности справедливости, благочестия и храбрости скрывается стремление определить общие понятия и вопрос о «всеобщем». Теперь такое понимание общепринято. Но в те времена оно еще не было известно. Мы видим, с каким трудом пробивался к нему Платон в своих поздних диалогах. К этому познанию он продвигался лишь постепенно, и только Аристотель сумел теоретически ясно осознать и определить логический процесс абстрагирования. Расспросы Сократа о Благе и справедливости показывают, что он и его ученики еще не понимали логического значения общих понятий. Аристотель утверждал, что, в отличие от Платона, Сократ не предполагал отдельного существования «общих понятий». Платон же именно их считал «истинно существующими», в отличие от чувственно познаваемого мира, который «бывает», но «не существует». Однако сказанное не следует понимать в том смысле, что Сократ уже располагал аристотелевским пониманием сущности абстрактных понятий, а Платон совершил необъяснимую ошибку, раздвоив представление об абстрактных понятиях и введя дополнительно к понятию «справедливости» еще и идею справедливости. Понятно, что идеи Платона, поскольку он понимал под ними мир, в отличие от чувственного существующий «в себе», казались Аристотелю излишним «удвоением» познаваемого мира. Аристотелю это было не нужно, так как он пришел к пониманию абстрактной природы общих понятий. Платон, очевидно, был далек от такого понимания, когда формулировал учение об идеях, или формах. Вместе с тем Платон был первым философом, логический гений которого поставил вопрос о природе того «Неизвестного Всеобщего», которое пытался обнаружить Сократ, расспрашивая о сущности Блага и Справедливости. Для Платона диалектический путь к пониманию Блага, Справедливости и Красоты «в себе» (на который уже вступил Сократ) был единственным путем истинного познания, в то время как чувственное восприятие он считал ненадежным. В этом вопросе Сократ сумел пройти путь от множественности к единству и пониманию неизменности некоторых понятий; Платон же, идя дальше, постиг, что в едином и неизменном и пребывает истинное бытие.
121
Если наша интерпретация правильна, то Платон, по-видимому, считал, что его учение об идеях передавало саму суть сократовской диалектики и формулировало ее теоретические предпосылки. К ним прежде всего относилось новое представление о познании, которое не воспринималось более как чувственное восприятие, и совершенно новая концепция реальности существования понятий, отличная от той, которой придерживались натурфилософы. Диалектический метод стремился обнаружить единое во множественном. Когда Платон называет это единое формой (по-гречески είδος или Ιδέα), он пользуется терминами, обычно употребляемыми современными ему медиками, о методах которых он нередко отзывался с похвалой47. Врач берет множество различных случаев, объединенных общими фундаментальными чертами, и сводит их к одной форме болезни, к одному эйдосу. Так же поступает и философ-диалектик, исследуя этические вопросы, например, выясняя природу храбрости. Он берет ряд различных случаев, в которых проявляется это качество, и стремится свести их к некоему единству. В ранних диалогах Платона мы можем наблюдать, как диалектический метод, проникая все глубже и глубже, приближается к пониманию «Добродетели в себе», к тому единству, в котором Сократ хочет собрать все черты отдельных добродетелей. Проникновение — снова и снова — в особенности каждой добродетели вместо того чтобы — как мы были бы вправе ожидать — способствовать определению их различий подводит нас к пониманию того высшего единства, которое мы и называем «Добродетелью», то есть к «Благу» и к «Знанию о Благе». В одной из своих более поздних книг Платон утверждает, что процесс диалектического исследования приводит к такому пункту обозрения (синопсису), с которого все множество видно как единая идея48. Путем к этому пункту и были малые диалоги. Кажется, что целью поставленного в «Лахете» вопроса «Что такое храбрость?» должно быть определение храбрости. Но результатом беседы оказывается вывод, что храбрость, подобно всем остальным добродетелям, является частью «Добродетели в себе». «Негативный результат» неразрывно связан с обзорным характером диалектического исследования. Ведь вопрос «Что такое храбрость?» задан не для того, чтобы выяснить, что же это за качество, а для того, чтобы определить «Добродетель в себе», то есть идею Блага. Обзорный характер диалектического метода с его сведением многих явлений к единой «Идее» проявляется не столько в отдельных диалогах, сколько (и даже более заметно) в том, как умело Платон группирует весь материал ранних работ вокруг единого стержня. Начав с расспросов о природе одной из добродетелей, Платон доказывает, что любая попытка определить какую-либо из них неизбежно приведет к необходимости проследить признаки «Добродетели в себе», ибо только таким путем можно определить каждую отдельную добродетель.
Поэтому не так уж важно, использовал ли Платон в своих ранних диалогах термины ιδέα или είδος49. Платон не спешил сообщить читателю этих «вводных» диалогов, что исследование отдельных добродетелей, которым он в них занимается, и разработка новой мысли о познании «блага в себе» имеет целью создание нового
122
учения о государстве. Не следует также предполагать, что Платон собирался огорошить читателя, преподнеся ему сразу законченное учение вроде, скажем, «теории идей». Нет, сперва он стремился возбудить у него интерес к проблеме и направить этот интерес по нужному руслу. Ни в одной из книг Платона мы не встретим сведенного воедино законченного догматического изложения этого учения, причем это относится и к тому времени, когда он утвердился в нем окончательно и постоянно упоминает идеи. В диалогах же среднего периода учение об идеях упоминается изредка, при этом подразумевается, что собеседники уже давно с ним знакомы: называются основные тезисы этого учения так, чтобы даже малодогадливый читатель мог понять, о чем идет речь. В этих сочинениях Платон очень редко сколько-нибудь пространно излагает учение об идеях. Много материала об этой теории содержится в книгах Аристотеля, особенно в той ее стадии, которую называют математической, — когда Платон рассматривал идеи как числа; мы с удивлением узнаем из сообщений Аристотеля, что Платон и его ученики в Академии разработали целую философскую систему, о существовании которой в его диалогах, написанных в это время даже не упоминается. Только с помощью Аристотеля удается обнаружить кое-какие следы ее существования50. Эсотерические занятия в платоновской школе, как кажется, были полностью отделены от той стороны ее деятельности и теорий, которая была известна посторонним*. И все-таки скрытая часть теории идей, о чем говорит Аристотель, и отсутствие этого учения в ранних диалогах Платона — обстоятельства разного порядка. Ведь на этой теории были основаны этические и политические взгляды Платона. Он не мог не понимать, что, хотя он и рассматривал свою теорию в тот момент как эсотерическую доктрину, рано или поздно ее придется обнародовать. Неправильно будет утверждать, что в ранних диалогах невозможно обнаружить упоминания об идеях. В «Евтифроне», например, который обычно считают одним из ранних диалогов, объектом диалектического исследования называется «идея», и следы этой теории могут быть обнаружены в других диалогах этого периода51.
Таким образом картина творчества Платона сразу после казни Сократа ясно показывает органическое единство его философии во всех произведениях. С малых диалогов Платон начал подходить к разрешению своей главной проблемы с обеих сторон, ведя поиск в области как формы, так и содержания. Главной же проблемой был вопрос: какое государство следует считать наилучшим? В этом вопросе Платон разделяет сократовское убеждение, что добродетель и есть знание. Ибо если добродетель есть знание, то все силы надо бросить на перестройку общества согласно этому принципу, то есть на образование. Но прежде чем Платон позволяет нам понять свою конечную цель, он в ранних диалогах стремится сформулировать тезис, который должен быть усвоен раньше, чем мы подойдем к решению главной проблемы, а именно: сократовский тезис о взаимосвязи добродетели и знания. Важность этой проблемы мы начинаем понимать только после того, как прочтем два следующих диалога — «Протагор» и «Горгий». Там Платон просто разъясняет тот смысл,
123
который он придает этому вопросу. Вот почему, если ограничиться малыми диалогами, мы не достигнем полного понимания проблемы. И все-таки это даст нам ощущение, что мы несколько продвинулись и приблизились к решению, потому что располагаем теперь более широким кругозором, чем ранее.
Наше описание платоновского метода подхода к материалу подкрепляется его поздними работами. Когда он двигался от «Апологии» к «Горгию», а от «Горгия» к «Государству», он постоянно руководствовался своим планом — шаг за шагом подталкивать читателя к той вершине, откуда тот мог бы увидеть и осмыслить все учение в целом. Конечно, нельзя утверждать, что Платон знал заранее точное время появления каждой книги и какое место она займет в общей композиции. И все-таки совершенно ясно, что распространенная в XIX веке теория развития, которую мы уже критиковали в этой главе, недостаточно уделяла внимание тем прочным нитям, которыми Платон скрепил воедино все свои книги; он стремился показать, что все они ведут к познанию единой всеобъемлющей системы, пока, продвигаясь таким образом шаг за шагом, читатель не получит возможности охватить ее полностью52.
Используя форму сократовских диалогов, Платон стремится ввести читателя в самую глубь внутреннего мира философа и показать ему, как переплетаются друг с другом отдельные проблемы. Работая над осуществлением этого замысла, Платон пришел к заключению, что познание философии лучше всего достигается постепенным приобщением и воспитанием читателя. Ранние диалоги и были образцом такого рода воспитательного метода. Их воспитательская направленность видна не только в самой форме диалога, которая как бы побуждает читателя делать вместе с автором (а иногда даже опережая его) различные умозаключения и тем самым развивать свои логические способности. Читатель становится свидетелем того, как много раз подряд терпит поражение попытка отыскать истину, и все больше начинает понимать, с какими трудностями связано настоящее познание, постигает, наконец, ложность расхожих мнений, которыми он до сих пор руководствовался. Внимание читателя обращено на источник ошибок в его мышлении, на то, насколько сомнительными могут быть господствующие воззрения И как неверно полагаться на них. Он понимает, что необходимым требованием, предъявляемым к честному мышлению, и высшим его законом должно быть умение отдавать себе обоснованный отчет в правильности своих суждений и требовать от других того же самого. Это требование должно предъявляться не только во время философских дискуссий; им следует руководствоваться в течение всей жизни. Человек, понявший это, будет стремиться сообразовать свою жизнь с этим правилом и тем придать ей внутреннее единство и возможность двигаться в избранном направлении. Воспитательский талант Сократа, который Платон испытал на себе, проник в его диалоги и помог повлиять на мир для того, чтобы люди, поразмыслив о своей сущности, яснее поняли стоящие перед ними цели. ПРИМЕЧАНИЯ
«МАЛЫЕ СОКРАТИЧЕСКИЕ ДИАЛОГИ»
1 Значение литературной формы у Платона рассматривалось в книге: Steuzel J. Literarische Form und philologischer Gehalt des platonischen Dialoges: Studien zur Entwicklung der platonischen Dialektik. Breslau, 1917, Приложение, с. 123 сл.
2 Эту точку зрения особенно поддерживает Виламовиц (Plato. Bd 12. S. 124 ff.).
3 K примеру, Виламовиц (ibid. S. 153) относит «Иона», «Гиппия меньшего» и «Протагора» к 403-400 гг., т. е. ко времени, «когда Платон общался с Сократом, еще не сознавая в полной мере, какое направление придаст всей его жизни это общение».
4 Виламовиц (ibid. S. 124) дает общее название «юношеский задор» всем этим жизнерадостным произведениям и относит их к самому раннему периоду творчества Платона.
5 Фон Арним (Platos Jugenddialoge und die Entstehungszeit des Phaidros. Lpz., 1914. S. 34) идет даже дальше, чем Виламовиц. Он пытается доказать, что «Протагор» - самое раннее из произведений Платона, хотя доводы Арнима отличаются от доводов Виламовица. См. ниже прим. 2 к главе «Протагор».
6 Даже в написанном в старости диалоге «Филеб» Платон главным действующим лицом сделал Сократа, хотя в других произведениях этого периода, так называемых диалектических диалогах («Парменид», «Софист», «Политик») и в посвященном натурфилософии «Тимее» Сократ играет второстепенную роль. В «Законах» Сократ не появляется вообще и заменен фигурой чужеземца. Платон позволил себе отступить от обычая этого периода, так как этическая тема «Филеба» была сократической, хотя метод изложения сильно отличался от сократовской диалектики. Так же дело обстоит и в «Федре», о поздней датировке которого будет сказано ниже. См.: Paideia. Bd III. S. 182 ff.
7 Arist. Met. А 6. 987a32.
8 Основатель современного платоноведения Шлейермахер основывал свое понимание творчества Платона на убеждении о внутреннем единстве всех диалогов. После него Ф. Германн {Hermann С. F. Geschichte und System der platonischen Philosophie. Heidelberg, 1839) стал провозвестником дальнейшего развития так называемого исторического подхода. Об истории дальнейшей интерпретации Платона см. полезную, но уже устаревшую книгу: Ueberweg F. Untersuchungen über die Echtheit und Zeitfolge platonischer Schriften. Wien, 1861.1. Teil; затем цикл моих лекций «Роль Платона в системе образования греков», особенно вступительную лекцию «Изменения в образе Платона в XIX веке», впервые опубликованную в журнале Die Antike. Bd IV (1928). S. 85 ff., а затем отдельным изданием в Берлине в 1928 г. См. также: LasegangH. Die Piatondeutung der Gegenwart. Karlsruhe, 1929.
9 Наиболее крупным представителем этой школы был Виламовиц. См. выше прим. 4.
10 См. работы трех исследователей, которые придерживаются такого мнения: это Raeder Н. Piatons philosophische Entwikluiig. Lpz., 1905; Maier Η. Sokrates. Tübingen, 1913 и Pohlenz M. Aus Piatos Werdezeit. В., 1913.
11 См. выше прим. 4.
12 См. прим. 10.
13 См.: Paideia. Bd I. S. 150.
14 Ср.: Ар. 36с, где Сократ еще раз подводит итог своего влияния на людей в краткой исчерпывающей формуле. Он говорит, что старался убедить каждого человека сначала заботиться о самом себе, а потом уже о своих делах, что следует быть по возможности мудрым и добрым, а о государственных делах следует заботиться лишь после того, как позаботишься о самом государстве (αυτής τής πόλεως). Различие между заботой о делах полиса и о самом полисе, т. е. о том, чтобы полис был по возможности добрым и мудрым и есть главное отличие «политики» Сократа от политики в обычном смысле этого слова. Другие упоминания об отношении Сократа к своей роли в полисе см.: Ар. ЗОе, 31а и т. д.
15 Crit. 50а.
16 Lach. 179с ff. l7Chrm. 161b, ср.: 161с. 18 Rsp. IV, 433b. 19 Chrm. 171d-e; ср.: 175b.
20Chrm. 170b, Г73Ь, 174c, где врачебное искусство и кораблевождение упомянуты рядом, подобно тому как в «Горгии» и «Государстве» сопоставлены политическое и врачебное искусства. Эти искусства определяются также как «познание Блага» (ή περί τό αγαθόν επιστήμη), хотя они подчинены ему.
21 Prt. 319а. Поскольку в «Протагоре» речь заходит о политической «техне», то потребовалось исследование четырех т. н. гражданских добродетелей.
22 Этот момент упустил из вида Виламовиц при создании образа Платона-поэта(ор. cit. S. 124 ff.).
23 См. мои аргументы в статье «Роль Платона в системе образования греков»: Die Antike. Bd IV. S. 92).
24 См. выше, прим. 14.
25 Grg. 517с, 519а, 521d.
26 Ер. VII. З26а-Ь.
27 Ер. VII. 325d.
28 Ер. VII. 324d-e и подробнее по этому вопросу (Xen. Mem. 1.2.31-
29 Ер. VII. 325а.
30 Ер. VII. 325e-326b; V, см. хорошо известную параллель к этому месту в «Государстве» (Rsp. 473d). То, что эти взгляды появились у Платона не в результате духовных сдвигов, а существовали у него с самого начала, доказывается «Апологией» (Ар. 31е и повторение того же в Ар. 36Ь).
31 Ар. 36с.
32 Ар. 36Ь.
33 Ер. VII. 325е ff.
34 Ер. VII. 325е-326а. В «Государстве» (VI, 499с) он употребляет сходные выражения, говоря о возможности создания идеального государства, хотя в это время и не наступил подходящий момент (καιρός).
35 Ер. VII. 326Ь.
36 Ер. VII. 325с-е.
37 К таким выводам пришел А. Э. Тейлор в своем «Платоне» (р. 20).
38 Pohknz Μ. Aus Piatos Werdezeit. S. 227.
39 Слова в Ер. VII. 326a λέγειν τε ήναγκάσθην κτλ., которые Тейлор относит к «Государству» (Plato. Р. 20), на самом деле относятся к учению Платона, которое излагалось первоначально еще устно.
Я показал это в моей рецензии на книгу Тейлора (Gnomon. Bd 4. S. 9). Точно так же объясняются совпадения некоторых мест в «Государстве» с комедией Аристофана «Женщины в народном собрании».
40 Уже в «Апологии» дается обещание продолжить эту программу (Ар. 39c-d).
41 См.: Dies А. Autour de Piaton. Paris, 1927. Р. 156 ff.
42 См. в первую очередь книгу Майера (Sokrates, S. 264). Реакция Бернета и Тейлора на попытки отрицать наличие у Сократа высоких логических достижений вполне оправданна; но эти исследователи заходят слишком далеко, чрезмерно упрощая решение вопроса, приписывая все, что говорит Сократ у Платона, «историческому» Сократу.
«Xen. Мет. 4.6.1.
44 См. указ. соч. Г. Рэдера, Виламовица, Поленца и др.
45 Совершенно непонятно, — говорит К. Риттер (Piaton. Bd I. S. 577), — как можно было найти у Платона нечто похожее на знаменитое аристотелевское истолкование платоновских идей, как существующих независимо, сами по себе. Ю. Штенцель (J. Stenzel) (см. выше прим. 1) дал убедительное объяснение этой трудности.
46 Arist. Met. А 6. 987а32 ff.
47 См. выше с. 30.
48 Rsp. VII. 537с: настоящим диалектиком является «синоптик», который в состоянии охватить в совокупности много явлений. Такое же описание мы встречает в «Федре» (265d).
49 Исследование употребления в платоновских диалогах понятий είδος и ιδέα, чтобы привести к надежным результатам, должно учитывать также и другие обозначения и описания единого и множества, как, например, о ποτε έστιν τί δν έν πάσι τούτοις ταύτόν έστιν. ότι ποτε έστιν αυτό ότι έστιν и т. п.
50 Arist. Met. Μ, N. Ср.: Wilpert Р. Neue Fragmente aus Περι τάγαθοϋ: Hermes, 76, 1941. S. 226 ff.
51 Euthphr. бе. См. собрание примеров для слов είδος и ιδέα, собранных у Риттера: Ritter С. Neue Untersuchungen über Plato. München, 1910. S. 228-326).
52 Вот почему толкование Платона Шлейермахером до сих пор не утратило значения. Английская книга Shorey Р. The Unity of Plato's Thought (Chicago, 1904) твердо примкнула к этой концепции в то время, когда она совсем не котировалась в науке. Автор сам подчеркивает (с. 88), что наличие единства взглядов не исключает возможности развития их. В основу перевода Μ. Н. Ботвинника положено издание: Jäger W. Paideia. Die Formung des griechischen Menschen. Bd 2. В., 19542. В ряде случаев сохранен текст первого немецкого издания (В., 1944). При переводе примечаний В. Иегера учитывался английский вариант «Пайдейи»: Jäger W. Paideia. The Ideals of Greek Culture. V. II. Oxf., 1947.
* * *
Стр. 112
История интерпретации диалогов Платона освещается в упоминавшейся работе Ю. Тигерстедта: Tigerstedt Ε. N. Interpreting...
Стр. 114
Ср. Grg. 526с; Tim. 72а. О существовании данной формулы до Платона см. Herter Η. Selbsterkenntnis der Sophrosyne. Zu Piatons Charmides. // Festschrift Karl Vretska. Heidelberg, 1970. S. 76. Anm. 3.
Стр. 119
Йегер отвергает мнение о возможности написания Платоном первого варианта «Государства» незадолго до 392 г. до н. э., ссылаясь на возможность пропаганды тех же самых идей в «устном учении» (ср. след. прим.). Однако гипотеза о преподавании Платона уже в 390-е гг. до н.цэ. подкрепляется лишь произвольной датировкой, предлагаемой Йегером для сократических диалогов, и не находит других подтверждений.
Стр. 122
Представление о существовании особой эсотерической философии Платона (ср. более ранню работу Йегера, где этот взгляд выражен полнее —Jäger W. Studien zur Entstehungsgeschichte der Metaphysik des Aristoteles. В., 1912. Р. 140 ff., основывается в первую очередь на данных Аристотеля, на что указывает и Йегер. Оно было подвергнуто убедительной критике Г. Чернисом, который показал, что свидетельства Аристотеля не дают основания приписывать Платону особые — не нашедшие отражения в диалогах — доктрины (в частности упоминаемую Йегером доктрину об идеях-числах). См. Cherniss Η. Aristotle's Criticisme of Plato and the Academy. Berkeley, 1944. Idem. The Riddle of the Early Academy. Berkeley, 1945. В 1960-е и последующие годы представление о «неписанном учении» Платона послужило основой работ ряда исследователей. См., например, Gaiser К. Platons ungeschriebene Lehre. Stuttgart, 1968". Krämer Η. J. Der Ursprung der Geistmetaphysik. Amsterdam, 1964; Idem. La nuova immagine di Piatone. Napoli. 1986. История вопроса и критическая оценка этих работ дана в книге: Tigerstedt Interpreting... Р. 63 ff.