125

6. На флангах афинской демократии: Гиперид и Эсхин

• Гиперид — лидер радикального крыла........... 125
  
• Эсхин — главный политический противник Демосфена............ 135

Гиперид — лидер радикального крыла

Выявление позиции Гиперида и его сторонников — задача сложная. Помимо того что свидетельств об его политической деятельности и взглядах много меньше, чем о Ликурге и Демосфене, есть еще одна трудность: и в источниках, и в научных трудах Нового времени Гиперид обычно находится в тени Демосфена и наиболее отчетливо, как самостоятельная политическая фигура выступает только в деле

126

Гарпала, когда борется со своим прежним соратником. Очевидно, именно этим и объясняется, почему о Гипериде написано мало (рис. 16).
И у древних, и у антиковедов Гиперид вызывал довольно противоречивые суждения. Восхищались его красноречием, уважение внушала его борьба с Македонией и смерть за свои убеждения, но личная жизнь Гиперида, его любовь к роскоши и невоздержанность давали много оснований для порицания и критики. Что касается взглядов Гиперида, то историки, в общем, единодушно считают его радикалом, вождем радикального направления антимакедонской партии, горячим патриотом,готовым воевать в любое время.

Рис. 16. Гиперид. Копия с греческого оригинала IV в. до н. э. [Philip of Macedon. Ed. by Miltiades B. Hatzopoulos, Louisa D. Loukopoulos. Athens, 1980. Pict. 68]

Еще одно вводное замечание: я считаю возможным использовать для выяснения взглядов Гиперида XVII речь Корпуса речей Демосфена «О договоре с Александром». Современные исследователи колеблются относительно ее автора. Следуя за древними, некоторые считают ее принадлежащей Гипериду, другие — Гегесиппу, обычно же этот вопрос оставляют открытым. Либаний, например, во введении к речи на основании ее стиля безоговорочно говорит об авторстве Гиперида. Но главное заключается в том, что в ней высказано одно соображение, встречающиеся только у Гиперида (об этом речь пойдет позже).
Гиперид, сын Главкиппа, из дема Коллит, по всей видимости, принадлежал к верхнему слою афинского гражданства. Во время осады Византия Филиппом он был назначен триерархом и в том же 339 г. до н. э. исполнял хорегию, хотя по афинским законам гражданин, привлеченный к какой-либо литургии, освобождался на этот и следующий год от других литургий (Псевдо-Плутарх. Жизнеописания 10 ораторов. 848 Е), следовательно, состояние Гиперида не было

127

ординарным. Он владел поместьем в Элевсине и домами в Афинах и Пирее. Косвенно подтверждает богатство Гиперида сообщение его биографа о том, что Гиперид, «весьма склонный к любовным утехам», ввел в дом Миррину — одну из самых дорогих гетер, в Пирее содержал Аристагору, в своем элевсинском поместье — фивянку филу, выкупленную им за 20 мин, к тому же находился в связи с гетерой Фриной (Псевдо-Плутарх. Жизнеописания 10 ораторов. 849 С-Е; Афиней. XIII, 590 c-d).
В речах Гиперида мы находим мысли, обусловленные, как кажется, его происхождением и состоянием. Особенно показательно в этом отношении одно место из его речи «Против Демосфена». Демосфен обвинялся во взяточничестве, и естественно, что Гиперид подчеркивает необходимость для государственного деятеля бескорыстия. Но вместе с тем он утверждает, что не всегда ужасно, когда кто-либо берет деньги; плохо, если их взяли там, где не следовало брать (XXIV). Это, казалось бы, весьма банальное утверждение приобретает особую значимость в данном контексте.
С подобным подходом к денежным делам хорошо согласуются и другие утверждения, встречающиеся в речах Гиперида.
Так, в речи «В защиту Евксениппа по обвинению его Полиевктом в противозаконии» развертывается буквально целая программа зашиты богатейших афинских граждан, занятых разработкой Лаврийских серебряных рудников. Оратор с восторгом рассказывает о защите судом имущества Евфикрата (оно составляло более 60 талантов), Филиппа, Навсикла и особенно «Эпикрата из дема Паллены в компании с едва ли не богатейшими в Афинах людьми» (Гиперид. 33-35). Судьи обеспечили безопасность имущества этих людей, постановив, что рудник — частная собственность, и «утвердили дальнейшую разработку ими рудника». Итак, в результате гарантии безопасности разработок, «которыми раньше пренебрегали из страха», возникли новые разработки, которые теперь действуют, и поэтому «вновь возрастут доходы города». Гиперид поносит «некоторых ораторов», которые, обманув демос, обложили незаконными налогами разрабатывающих рудники и загубили доходы (Гиперид. 36). Эти соображения имеют выход и в социальную сферу: обеспечение наиболее благоприятных условий Для деятельности предпринимателей, защита их (особенно от конфискаций) должны не только увеличить доходы полиса, но и способствовать единодушию граждан, а именно об этом заботится хороший

128

гражданин. Мысли Гиперида в сущности оказываются близкими той системе взглядов, которую несколькими десятилетиями ранее развивал Ксенофонт в сочинении «О доходах».
Сказанное Гиперидом в защиту богачей, занятых в Лаврионе становится особенно понятным, если считать Гиперида, фигурирующего в одной из надписей третьей четверти IV в. до н. э. в качестве арендатора серебряного рудника в Бесе, идентичным нашему оратору. В этом контексте несколько иначе звучат инвективы Гиперида в адрес Демосфена, когда, обвиняя того в присвоении персидского золота и денег Гарпала, Гиперид ставит в вину Демосфену и то обстоятельство, что тот наживается на морской торговле и дает ссуды под залог кораблей или грузов (Гиперид. Против Демосфена. XVII). Возникает соблазн видеть здесь свидетельство определенных противоречий между теми представителями имущей верхушки полиса, деловые интересы которых в первую очередь были связаны с разработкой Лаврийских рудников, и теми, кто ориентировался в своей деловой активности прежде всего на морскую торговлю.
Возможно, позиция и тех и других была достаточно обоснована экономически. Как уже упоминалось, экономика Афин в годы правления Александра переживала недолгий подъем: это было время роста морской торговли, процветания Пирея. Не исключено, что такая ситуация могла в известной мере примирить с властью Александра часть афинской верхушки, благосостояние которой было связано с внешней торговлей. Вместе с тем политика Александра (как и ранее Филиппа) совсем по-иному отразилась на других кругах состоятельных афинян. Как показал в своем исследовании З. Лауффер, ряд богатых граждан, имевших капиталовложения в рудниках Лавриона, были решительными противниками Македонии и активно поддерживали антимакедонскую политику Демосфена. Лауффер объясняет их позицию тем обстоятельством, что были задеты их интересы из-за разработки Филиппом рудников Пангея, и трудностями в доставке хлеба вследствие политики Филиппа в районе проливов, поскольку сокращение ввоза зерна осложняло содержание многочисленных рабов, трудившихся в рудниках. Эта ситуация должна была стать более тяжелой для Лаврийских дельцов при Александре, особенно после захвата им сокровищ персидских царей, когда в оборот начали поступать новые массы серебра и золота, что дало толчок к падению их стоимости. В речи «Против Фениппа» Демосфенова Корпуса ре-

129

чей, произнесенной в 328/27 г. до н. э., говорится об общем несчастье, постигшем дельцов, занятых горными разработками (в то время как земледельцы процветали), и о помощи, которую им сообща оказали граждане (Псевдо-Демосфен. XLII, 3, 21). Сказанное подтверждается наблюдениями относительно эволюции разработок Лаврийских залежей руды. Наибольшую активность их Лауффер относит ко времени Евбула и Ликурга, наступивший же впоследствии спад связывает с конкуренцией македонского серебра.
Следовательно, можно предполагать, что политика македонских царей самым непосредственным образом могла угрожать подрыву основы благосостояния тех представителей афинской имущественной верхушки, которые активно участвовали в разработке рудников Лавриона.
Приведенные соображения позволяют предполагать, что на позицию группы Гиперида влияли ее непосредственные экономические интересы. Если политика группы Ликурга сводилась к выжиданию, что практически означало уступки Александру, если позиция Демосфена изменилась в сторону некоторого соглашательства, то Гиперид оставался неизменно враждебным к Македонии.
Гиперид заявил о себе как враг Македонии еще при Филиппе. После Херонеи он вместе с Ликургом и Демосфеном принимает решительные меры по защите Афин: тогда чинились городские стены, углублялись рвы (Демосфен. XVIII, 248). В эти тревожные дни, когда со дня на день ожидали появления войск Филиппа и «город трепетал перед грозящими бедами» (Ликург. Против Леократа. 39), Гиперид предложил крайние меры: предоставление гражданских прав метекам, возвращение изгнанников и освобождение рабов, за которые Аристогитон позднее обвинил его в противозаконии. Сохранился отрывок из его речи против Аристогитона, в котором говорится об этом предложении: «Зачем ты часто спрашиваешь о моем пребывании в должности следующими словами: "Внес ты предложение о предоставлении свободы рабам?" — Да, я внес такое предложение. Ради того, чтобы свободным не пришлось испытать рабства. — "Внес ты предложение о восстановлении в правах изгнанников?" — Внес ради того, чтобы никто [более] не подвергался изгнанию. — "Разве ты не читал законов, запрещающих это?" — ...Я не мог [этого сделать]: оружие македонян закрывало [от меня] буквы этих законов"» (Гиперид. 18 [27]). Как бы то ни было, Гиперид был оправдан.

130

В 337 г. до н. э. Гиперид выступил с речью «Против Демада» предложившего дать проксению олинфянину Евфикрату, хотя тот в 348 г. до н. э. помог Филиппу захватить Олинф, в решающий момент перейдя во главе конницы на сторону македонян, и далее действовал в интересах македонского царя. Как говорит Гиперид, «он и делом и словом действует в пользу того, что выгодно Филиппу» (фр. 19) Гиперид произнес также речь против Филиппида, предложившего наградить венками членов Совета, председательствовавших во время дарования почестей некоторым македонянам.
И в дальнейшем Гиперид оставался самым решительным врагом Македонии. Он возражал против отправки триер Александру (Псевдо-Плутарх. Жизнеописания 10 ораторов. 848 d; Плутарх. Фокион. XXI). Во время антимакедонского движения во главе со Спартой, в день, когда в экклесии шли жаркие дебаты о позиции Афин, Гиперид в речи «О договоре с Александром» изложил настоящую программу действий вплоть до борьбы с оружием в руках и критиковал Демосфена за половинчатость его позиции (Гиперид. Против Демосфена. VIII-X). Он, видимо, не оставлял без внимания любое вмешательство Македонии в дела Греции (в частности, матери Александра, Олимпиады). В дальнейшем, когда разрыв между Демосфеном и Гиперидом стал явным, он обвинил Демосфена в том, что тот противозаконно взял 20 талантов из денег, которые привез Гарпал, что он получал взятки и присвоил себе деньги из Азии, что «явственно выступал за Александра». Гиперид решительно воспротивился предоставлению Александру божественных почестей, резко порицал Демосфена за его согласие признать македонского царя богом (там же, XXXI). Именно Гиперид провел решение о почестях Иолу, «который, как полагали, дал яд Александру» (Псевдо-Плутарх. Жизнеописания 10 ораторов. 849 F).
После смерти Александра Гиперид активно включается в подготовку борьбы с македонским владычеством, он становится руководителем подготовки к войне и вместе с Леосфеном — ведущей фигурой в Ламийской войне. Ему было поручено произнести надгробную речь в память афинян, погибших в этой войне, тогда как над павшими в битве при Херонее произнес речь Демосфен.
Надгробная речь Гиперида стоит того, чтобы сказать о ней несколько слов. Эпитафий представляет самостоятельный вид политического красноречия, когда в лице воинов, героически павших

131

за родину, прославлялась сама родина. Эпитафии способствовали формированию в сознании современников и потомков определенного образа Афин, их политического строя, это была своего рода идеологизированная история (тем самым мы вновь встречаемся с темой прошлого в политическом красноречии). Как уже упоминалось, здесь излюбленными были примеры из истории греко-персидских войн, особенно Марафонское сражение — своего рода топос национальной истории. В IV в. до н. э. появляется новый мотив — утверждение о том, что афиняне воевали ради всех греков, т. е. панэллинские идеи, столь популярные тогда.
Гиперид, правда, о Марафоне не вспоминает, но тоже не обходится без греко-персидских войн, называя Мильтиада и Фемистокла, которые, «освободив Элладу, сделали свою родину почитаемой». Отчетливо звучит панэллинская тема, оратор неоднократно возвращается к мысли об Афинах как благодетеле всей Эллады, каковыми они были в прежние времена: «...город наш, постоянно наказывая дурных», «поддерживая у всех справедливость в противовес беззаконию, обеспечивал общую безопасность Эллады, сам подвергая себя опасности и неся расходы», Афины предоставили себя «эллинам для борьбы за свободу» (Epitaph. 5,10, 37).
Вместе с тем эпитафий Гиперида отличает одна несвойственная этом жанру речей черта — реализм, самым ярким примером которого является картина осады Ламии. Видимо, это своеобразие объясняется особой причастностью Гиперида к войне, о которой он мечтал, очевидно, со дня поражения при Херонее и организатором которой он был вместе с Леосфеном. Тон речи — взволнованный, эмоциональный, исход войны еще не решен, греки выиграли три сражения, и у Гиперида есть все основания надеяться на победу. Читая его надгробное слово, сохранившееся лишь во фрагментах, понимаешь, почему неизвестный нам биограф Гиперида назвал его «поразительным» (Псевдо-Плутарх. Жизнеописания 10 ораторов. 849 F).
Необычно и то большое место, которое занимает в речи фигура Леосфена, что отчасти обусловлено высказанными соображениями. Гиперид прославляет своего соратника в борьбе с ненавистной Македонией. Но такое внимание к Леосфену было бы невозможно без тех изменений, которые произошли в мировосприятии греков, без того интереса к личности, который развивается в течение IV в. До н. э. в литературе и искусстве.

132

После поражения афинян в Ламийской войне Антипатр потреьбовал выдачи Гиперида, который был вынужден бежать. Свидетельства источников об его смерти противоречивы (Плутарх. Демосфен XXVIII; Фокион. XXIX; Псевдо-Плутарх. Жизнеописания 10 орато-ров.849 b-d), но бесспорно одно: и жизнью, и смертью Гиперид доказал силу своей любви к родному полису и ненависть к македонской власти.
Во взглядах Гиперида есть один аспект, который совершенно отсутствует в воззрениях других противников Македонии. Важно, что эту мысль мы находим как в собственных речах Гиперида, так и в XVII речи Демосфенова Корпуса речей, что и служит мне основанием для признания авторства Гиперида. В речи «В защиту Евксениппа», говоря о вмешательстве Александра и Олимпиады в греческие дела, Гиперид так обращается к обвинителю Евксениппа: «Но когда они предъявляют афинскому народу несправедливые и неподобающие требования, вот тогда тебе следовало бы выступить в защиту города и возражать, и спорить с их посланцами, и отправиться на общий совет эллинов, чтобы помочь своему отечеству» (XV). Общий совет (синедрион) эллинов как основа возможного сопротивления Македонии, как база для организации сил сопротивления — вот та оригинальная мысль Гиперида, которой нет ни у кого из афинских ораторов того времени. В сущности, та же мысль выражена и в речи «О договоре с Александром». Вся речь выдержана в одном ключе: основой нормального существования является договор об общем мире, эллинов призывают к борьбе с Александром как нарушителем этого мира, этого договора. Здесь — та же мысль: договор как легальная основа для сопротивления Македонии.
Черты своеобразия обнаруживают и взгляды Гиперида на внутриполитические проблемы. Как уже отмечалось, после Херонеи именно он предложил такие крайние меры, как освобождение рабов, дарование гражданских прав метекам и возвращение изгнанников. Эти меры, хотя и были порождены крайними обстоятельствами, выражали радикально-демократическую позицию Гиперида. Подчеркнем, что эта позиция была не случайным эпизодом в его деятельности, но лишь наиболее ярким выражением взглядов оратора, обусловленным остротой ситуации.
Принципиальное значение имеет одно место в речи «В защиту Евксениппа», где Гиперид проводит четкое различие между орато-

133

рами и гелиастами, т. е. рядовыми гражданами-судьями. В самом таком противопоставлении нет ничего необычного, оно встречается и в других речах Гиперида, и у других ораторов, отражая, очевидно, реальное положение. Гораздо важнее вытекающий отсюда вывод: рядовые афиняне не могут наносить вред полису (там же, XXI). Признавая, таким образом, несовершенство политической структуры афинской демократии своего времени, Гиперид противопоставляет рядовых граждан как своего рода носителей позитивного начала ораторам, которые могут быть как положительными деятелями, так и отрицательными (Гиперид. Против Демада. 19, 5).
Подобные мысли противоположны, например, взглядам Эсхина (о чем будет сказано ниже), который и в добрую природу людей не верит, и ораторов в целом склонен оценивать негативно. Вместе с тем Гиперид разделяет, в сущности, почти всеобщее недовольство строем современных Афин, но это недовольство обусловлено иными исходными позициями, нежели у Демосфена и Эсхина. Гиперид дважды развивает эту мысль. (Учитывая, как мало сохранилось от его речей, допустимо полагать, что этот тезис занимал заметное положение в системе его воззрений.) В первой речи «В защиту Ликофрона» Гиперид пишет: «Или разве есть в нашем государстве более демократическое установление, чем то, что умеющие выступать с речами решаются помогать гражданам, не способным говорить, когда те подвергаются опасности?» (Гиперид. Фр. IV, Сгб. VII, 10 ). Та же мысль звучит в речи «В защиту Евксениппа» (VIII): союз и взаимопомощь рядовых афинян и определенной группы ораторов (народных ораторов). Заметим, что именно эта возможность решительно оспаривается Ликургом как антидемократическая.
Далее, если мы вспомним основное положение, которым определялась внешнеполитическая позиция Ликурга, — необходимость выжидания, поскольку полис, находящийся под властью врагов, сохраняет надежду на освобождение и возрождение и только разрушение города кладет конец всяким надеждам, то в этом контексте, словно возражая Ликургу, Гиперид в речи «Против Филиппида» утверждает совершенно противоположное: «Многие города после полного разрушения вновь обрели силу» (Гиперид. Фр. XXI, Сгб. IV, 8).
Не следует ли в подобных мыслях Гиперида видеть полемику внутри антимакедонского лагеря: подчиниться ли власти Македонии в надежде на будущее возрождение или идти в войне с ней до

134

конца? Ликург не хотел рисковать, Гиперид готов идти до конца. Анонимный автор жизнеописания Гиперида отмечает, что он находился в дружеских отношениях с Демосфеном, Ликургом и их сторонниками, но не остался таковым до конца, имея в виду выступление Гиперида обвинителем Демосфена по делу Гарпала (Псевдо-Плутарх. Жизнеописания 10 ораторов. 848 F). Однако этот суд лишь завершил то постепенное расхождение между ними, начало которого восходит к более раннему времени. Весьма знаменательно, что Плутарх называет Гиперида (и Эсхина) «неизменными обвинителями Демосфена» (Плутарх. Демосфен. XII).
Вероятнее всего, их пути стали расходиться после Херонеи, причина крылась в различных позициях по ряду вопросов, а основной формой борьбы были политические процессы. Как известно, Гиперид защищал Ликофрона (две речи), которого обвинял Ликург (тоже две речи); та же расстановка сил и в деле Евксениппа: Гиперид написал речь в защиту Евксениппа, Ликург выступил в числе его обвинителей.
Наконец, еще один нюанс отличает Гиперида и от Ликурга, и от Демосфена. Если оба оратора придают большое значение происхождению человека, то Гиперид придерживается иного суждения: происхождение афинских граждан столь благородно, что им не нужны собственные родословные.
Во внешнеполитической сфере Гиперид всегда сохранял резко антимакедонскую позицию, что приводило к борьбе не только с явными сторонниками Македонии, но и с ее более умеренными противниками, поэтому, очевидно, и создается впечатление о некоторой изолированности Гиперида.
Хотя Гиперида называли в числе тех афинян, которым Эфиальт передал персидские деньги (Псевдо-Плутарх. Жизнеописания 10 ораторов. 848 Е), а в комедии Тимокла «Делос» он обвинялся в причастности к деньгам Гарпала: «Взял что-то также языкастый Гиперид» (Афиней. Пир мудрецов. VIII, 341 е-342 а), в отличие от Демада и даже Демосфена, он избежал репутации взяточника, и «единственный из всех остальных остался неподкупленным» (Псевдо-Плутарх. Жизнеописания 10 ораторов. 848 F).
Свидетельства относительно взглядов и деятельности Гиперида (насколько о них вообще можно судить на основании имеющихся в нашем распоряжении источников) показывают, что традицион-

135

ная точка зрения, согласно которой самыми последовательными противниками Македонии выступали наиболее демократические слои населения полисов, в том числе в Афинах, верна. Но, с другой стороны, именно позиция Гиперида заставляет усомниться в правомерности отождествления радикальной демократии с беднейшими гражданами. Вождь наиболее радикального крыла афинской демократии — богатый человек, деловые интересы его связаны с одним из имущественных слоев, а именно с теми гражданами, которые извлекали свои доходы прежде всего из разработок Лаврийских рудников. Можно предполагать, что причины последовательно антимакедонской позиции (во всяком случае, частично) имеют и экономическую подоплеку — снижение эффективности эксплуатации рудников в связи с политикой Александра (а еще ранее Филиппа, разрабатывавшего рудники в Пангее).
Итак, рассмотренный материал показывает, что нет оснований говорить о какой-то единой антимакедонской партии в Афинах. Источники свидетельствуют по крайней мере о трех различных политических группировках, отличающихся друг от друга настолько, чтобы их выделить. Эти различия охватывают довольно широкий круг вопросов как внешней, так и внутренней политики. Они касаются прежде всего оценки состояния Афин, перспектив дальнейшего их развития. Но за этими различиями, находящимися, так сказать, на поверхности, проглядывают более глубокие расхождения, связанные с отношением к некоторым сторонам политики и социальной структуры полиса. Кроме того, можно предполагать связи руководителей этих групп с определенными имущественными слоями населения Афин, которые накладывали отпечаток на их позиции. На этом фоне становятся более ясными и понятными различные нюансы в антимакедонской политике каждой из них, готовность одних идти до конца в борьбе с Македонией или склонность других к определенным уступкам и компромиссам.

Эсхин — главный политический противник Демосфена

Столь же неоднородными были и ряды тех, кого обычно в научной литературе называют македонской партией. Уже a priori можно предполагать, что помимо прямых наймитов македонских царей в Афинах Действовали те, кто был готов пойти на соглашение с Македонией и Даже выражал согласие на определенную степень подчинения, исходя

136

из более принципиальных соображений. К числу самых решительных сторонников Македонии историки относят Эсхина, которого, бесспорно, нельзя рассматривать просто как платного агента македонских царей (рис. 17).
Оценка Эсхина в литературе Нового времени в общем дается по принципу противоположности суждениям историков о Демосфене, хотя личность Эсхина и его деятельность не вызвали такой обширной литературы, такой страстности и такой полярности в оценках, как Демосфен. Ни в общих трудах по истории Греции, ни в специальных исследованиях об Эсхине мы не найдем ничего подобного тому восхищению, которое вызывала и продолжает вызывать фигура прославленного оратора и борца за свободу греков. Естественно, у поклонников Филиппа, считающих, что македонский царь смог победить партикуляризм эллинов и объединить полисы, Эсхин находит полное одобрение. Так, К. Белох относит Эсхина к числу деятелей, патриотизм которых не кончался на границах Аттики, и хотя Эсхина поносили как предателя, грязь, которой его забросали политические противники, не смогла запятнать его чистой натуры. Вульгарная демагогия была чужда этой благородной личности.

Рис. 17. Эсхин. Копия с греческого оригинала конца IV в. до н. э. [Philip of Macedon. Ed. by Miltiades B. Hatzopoulos, Louisa D. Loukopoulos. Athens, 1980. Pict. 69]

Сторонники греческой демократии судили об Эсхине более сурово, при этом если одни писали об искренности убеждений Эсхина, то другие не верили в нее, и слова «предатель», «наймит», «взяточник» и т. п. неоднократно прилагались к нему. Например, безоговорочно считает Эсхина агентом Македонии С. И. Радциг. По мнению А. Боннара, Эсхин — явный изменник, хвастун, ослепленный тщеславием.

137

Но ряд исследователей придерживается более умеренных взглядов, полагая, что Эсхин был искренне убежден в необходимости для Афин дружеских отношений с Македонией. Как, например, считает Адамс, поведение Эсхина объяснимо для человека средних способностей, преувеличивавшего свои успехи в качестве дипломата и оратора, что использовал Филипп — проницательный политик, хороший психолог и мастер интриг. По мнению Садурни, видеть в Эсхине просто предателя и продажного политика — значит упрощать проблему. Он рассматривает Эсхина как оппортуниста, т. е. политика, который приспосабливался к обстановке. Объективно его политика служила интересам Македонии, Филипп же умело использовал Эсхина, льстя его тщеславию и самолюбию.
Согласно исследованию Рамминга, автора одной из немногих книг об Эсхине, придя в 347 г. до н. э. к выводу о неизбежности подчинения Афин Македонии, Эсхин поспешил заключить с ней союз в интересах Афин, чтобы обеспечить им хоть и подчиненное, но второе место в Греции. Действия Эсхина были продуманы и далеки от предательства. Реалист, верно оценивающий обстановку и трезво смотрящий в будущее, Эсхин противопоставляется Раммингом Демосфену — ограниченному идеалисту. Однако, как мне кажется, источники не доказывают реалистичность политики Эсхина, якобы открытого панэллинскому будущему.
Не так давно появилась наиболее удачная работа об Эсхине, принадлежащая перу Э. М. Харриса, — «Эсхин и афинская политика» (1995). Начиная свою книгу, Э. М. Харрис справедливо оценивает десятилетие 348-338 гг. до н. э. как критическое в греческой истории. До этого времени Македония, в сущности, оставалась маргинальным государством, которому не удавалось играть сколько-нибудь серьезную роль в греческих делах. Попытки территориальной экспансии в V в. до н. э. были остановлены Афинским морским союзом, а в начале IV в. до н. э. — Спартой и Фивами. Только битва при Мантинее в 362 г. до н. э. сняла барьеры перед македонской экспансией, и взошедший на престол в 359 г. до н. э. Филипп II умело воспользовался новыми обстоятельствами. Он смог стабилизировать обстановку в стране, увеличил ее военный потенциал, и благодаря этому те возможности, которые появились у Македонии, были реализованы. К 348 г. до н. э. македонский царь достиг значительных успехов. Были разбиты племена пеонийцев и иллирийцев, перестала существовать Халкидская

138

лига, а центр ее — Олинф — был захвачен, македоняне и их союзники фессалийцы разгромили фокидян. Но все эти успехи были только прелюдией к тому, что произошло позднее Через 10 лет Филипп стал полным хозяином в Элладе и начал войну с Персией, которую победоносно завершил его сын.
Естественно, встает вопрос: почему все это стало возможным? Такой вопрос задавали себе древние, задают его и современные историки. Один из возможных ответов предложил Демосфен, который видел главную причину поражения греков в наличии среди них предателей, которых подкупил Филипп и которые срывали все усилия по организации сопротивления афинян македонской экспансии. Он поименно называл их, и в его «черном списке» среди других, естественно, оказался Эсхин (рис. 18).
Э. М. Харрис детально изучает деятельность Эсхина, стремится выявить те мотивы, которыми тот руководствовался, вырабатывая свою политическую линию и методы, которыми она проводилась.

Рис. 18. Золотая монета (статер) македонского царя Филиппа II; на аверсе - голова Аполлона, на реверсе - бига (колесница, запряженная двумя лошадьми) [Philip of Macedon. Ed. by Miltiades B. Hatzopoulos, Louisa D. Loukopoulos. Athens, 1980. Act. 29]

Особое внимание Э. М. Харрис обращает на характер источников, имеющихся в нашем распоряжении для решения обозначенных вопросов. Основой наших знаний служат судебные речи, произнесенные Эсхином и Демосфеном. Помимо них есть и другие: написанные Плутархом биографии Демосфена, Фокиона и Александра, соответствующие главы трудов Юстина и Диодора, сохранившиеся фрагменты утраченных исторических со-

139

чинений Андротиона, Деметрия Фалерского и др., а также некоторое количество надписей.
Стремясь выявить своеобразие судебных речей, Э. М. Харрис обращается к афинской судебной практике. Афинский суд обладал чертами, заметно отличающими его от суда современного. Прежде всего, суд представлял собой очень мощное оружие в политической борьбе: поражение обвиняемого в судебном процессе могло означать смерть, изгнание или конфискацию имущества; с другой стороны, если обвинитель не мог собрать более одной пятой голосов судей, он должен был уплатить тысячу драхм и более не имел права выступать обвинителем ни по какому другому общественному делу. Все это приводило к большому накалу страстей во время процесса, а поскольку афинский суд проходил по своеобразной процедуре, то и обвинитель, и обвиняемый в своих речах могли использовать не только твердо установленные факты, но и всякого рода слухи, ложные утверждения, предположения, не исключая и прямой клеветы. Сложность в изучении такого рода источников состоит не только в том, что часто Эсхин и Демосфен давали различную интерпретацию одним и тем же фактам, но еще больше в том, что они сами по-разному описывали произошедшие события. Вдобавок и Эсхин, и Демосфен иногда об одном и том же событии в различных речах рассказывали по-разному.
Рассматривая происхождение Эсхина и ранние годы его жизни, Э. М. Харрис обращает внимание на обстоятельства, благоприятные для будущего оратора и политика. Его отец, какое-то время бывший школьным учителем, способствовал тому, что сын получил традиционное образование. В годы юности Эсхин был вынужден работать, исполняя обязанности секретаря при различных магистратах, и это занятие в дальнейшем очень помогло ему, дав хорошее знание афинских законов. Затем Эсхин выступает в качестве актера, что также оказалось для него весьма полезным, дав опыт обращения к большой аудитории, столь необходимый политическому оратору.
Своим вхождением в политику Эсхин обязан Фокиону (о нем речь пойдет позже), под началом которого служил во время афинской экспедиции на Эвбею в 348 г. до н. э. Во время решающего сражения в этой кампании Эсхин настолько отличился, что был увенчан венком в народном собрании. Очевидно, благодаря Фокиону он познакомился и подружился также с Эвбулом и вскоре

140

впервые выступил в экклесии, поддержав предложение Эвбула Благодаря Эвбулу Эсхин познакомился с несколькими важными на политической сцене Афин лицами, в том числе с Мидием (о нем речь шла выше). Очевидно, Фокион и Эвбул обратили внимание на ораторские способности Эсхина, тем более ценные, что ни тот ни другой таковыми не обладали.
Э. М. Харрис приходит к совершенно обоснованному, с нашей точки зрения, заключению, что Эсхин никогда не был агентом Филиппа. Он был афинским патриотом, который, однако, совершенно по-иному, нежели Демосфен, понимал потребности родного полиса и в соответствии с этим строил свою политику. Вместе с тем автор очень точно, как нам кажется, показывает основной источник политических ошибок Эсхина (и Демосфена). Оба были афинянами и афинскими патриотами и оба в равной мере оказались заражены афиноцентризмом, воспринимая политику сквозь призму своих представлений о роли Афин в тогдашнем мире. Они по-прежнему считали Афины центром мира и поэтому политику Филиппа видели только в одном аспекте, хотя и по-разному. Согласно Демосфену, вся политика Филиппа определялась желанием сокрушить Афины. Для Эсхина, наоборот, главная цель политики македонского царя заключалась в достижении соглашения с афинским полисом. Оба взгляда совершенно неправильны, оба не отвечали реалиям тогдашнего времени и оба приводили к фатальным ошибкам в их собственной деятельности и в конечном итоге в международной политике Афин.
Более конкретные выводы Э. М. Харриса можно сформулировать следующим образом. Конечно, нет никаких оснований говорить о существовании единой промакедонской партии ни в Афинах, ни в других городах Греции. Взгляды Эсхина по мере развития политической ситуации неоднократно менялись. В самом начале своей деятельности он был настроен достаточно враждебно по отношению к царю Македонии, изменение же его взглядов объясняется не подкупом со стороны Филиппа, как доказывал Демосфен, а все большим пониманием растущей мощи Македонии. Эвбул, при помощи которого началась политическая деятельность Эсхина, стремился объединить греков для сопротивления Филиппу. Афины первоначально пытались опереться на своих союзников в Северной Греции, но те один за другим пали в результате мастерских дипломатических и военных ударов македонского царя. Теперь настала пора попытаться поднять всю Элладу против Македо-

141

нии. Миссия Эсхина в Пелопоннесе для осуществления этого плана оказалась безуспешной. Многие послы видели в Филиппе не угрозу, а возможного благодетеля при решении их бесконечных мелких споров. Даже в начале переговоров с Филиппом в 346 г. до н. э. Эсхин не терял надежды объединить греков хотя бы для того, чтобы остановить его дальнейшее продвижение, однако греки предпочли отправить отдельные посольства к Филиппу. Афиняне и сами стремились достигнуть соглашения с царем, поскольку македонские завоевания во Фракии угрожали их владениям в районе Геллеспонта и тем самым ставили под угрозу снабжение Афин хлебом. Видя невозможность создать эллинский союз, Эсхин (как Демосфен и Филократ) выступил сторонником скорейшего заключения мира и союза, предложенного Филиппом. В отличие от Демосфена, Эсхин никогда более не обращался к идее широкого союза греков против Македонии, — таков оказался результат его собственного тяжелого опыта.
Второе посольство в Македонию привело к еще большему отходу Эсхина от его первоначальных позиций. Он встретил здесь множество послов из греческих городов, уговаривавших Филиппа вмешаться в «Священную войну». Эсхин, понимая, что такое вмешательство неизбежно, постарался добиться решения, наиболее благоприятного для Афин. Хотя Филипп не дал обещания учитывать афинские интересы, тем не менее Эсхин считал, что тот это сделает. По возвращении посольства Демосфен обвиняет Эсхина и других послов в предательстве, а развернувшиеся позднее события придают его обвинениям еще большую убедительность. В этой ситуации Эсхин продолжал верить в обещания Филиппа, но переговоры с ним ничего не дали, и оратор оказался в сложном положении, потому что пришлось защищаться от обвинений в том, что он поддерживал македонского царя, за взятки от него умышленно затянув переговоры. Враги Македонии начали наступление. Демосфен в 343 г. до н. э. возбудил против Эсхина процесс, который тот благодаря поддержке Эвбула и Фокиона смог выиграть. Но сам процесс подорвал репутацию Эсхина и ослабил его влияние в народном собрании.
В это время, когда влияние Эсхина падало, а влияние Демосфена росло, последний снова пытается объединить греков в коалицию против Филиппа, и деятельность его оказалась более успешной, чем попытка Эсхина, предпринятая несколькими годами ранее. Причина заключалась в изменении обстановки. Ранее Филипп действовал в Северной

142

Греции, и полисы Средней Греции и Пелопоннеса не ощущали угрозы с его стороны, теперь же, когда Македония столь активно вмешалась в дела Средней Греции, многие стали осознавать опасность.
Когда война с Филиппом разразилась, Эсхин, естественно, защищал афинские интересы, как мог и считал правильным. Он критиковал Демосфена, в частности, за недостатки в проведении реформы триерархии и отказ начать мирные переговоры с Филиппом. После поражения при Херонее Афины призвали Эсхина, Демада и Фокиона выступить послами в переговорах с Филиппом. Эсхин смог добиться достаточно приемлемых условий мира, что, однако, не прибавило ему престижа, поскольку Афины все-таки лишились остатков своей империи. Последняя фаза политической карьеры Эсхина — до известного процесса «о венке» — время ожидания решающего удара со стороны Демосфена и его политических соратников.
Деятельность Эсхина и его сторонников, бесспорно, вдохновлялась достаточно отчетливой системой воззрений, некоторые сведения о которой можно найти в его речах, хотя в них она отражена не в самой ясной форме, а его собственные взгляды на основные политические проблемы проскальзывают обычно только попутно, в системе аргументации, в нападках на политических противников. Наиболее кратко и определенно об Эсхине сказал его анонимный биограф: «Занимаясь политической деятельностью на стороне, враждебной Демосфену, Эсхин добился известности» (Псевдо-Плутарх. Жизнеописания 10 ораторов. 840 В), подчеркнув тем самым три важных момента: известность Эсхина, противостояние Демосфену в политике, связь обоих с определенными группами граждан.
Биографические сведения об Эсхине содержатся, кроме уже упомянутого анонимного автора «Жизниописаний 10 ораторов», которые приводятся в большинстве рукописей его речей, также у Аполлония, в «Библиотеке» Фотия и у «Суды». Все они, в конечном счете, восходят к двум источникам, которые дошли до нас, — XVIII речи Демосфена и III речи Эсхина, произнесенных на процессе «о венке».
Свидетельства о происхождении Эсхина не совсем ясны, однако нет оснований верить Демосфену и полагать, что Эсхин был низкого, чуть ли не рабского происхождения. Согласно Демосфену, Эсхин воспитывался в нужде, исполняя обязанности домашнего раба, и носил колодки и ошейник, а его мать занималась «среди белого дня развратом». Эти и подобные утверждения содержатся в речи «За

143

Ктесифонта о венке» (XVIII, 129-131, 258-263), произнесенной в защиту Ктесифонта, внесшего предложение об увенчании Демосфена за его деятельность на благо родины и обвиненного Эсхином в противозаконности. Обе речи — и Демосфена, и Эсхина — полны злобных и грубых личных нападок. Но Демосфен выступал, когда отец Эсхина уже умер, мало кто из слушателей помнил об его семье, к тому же, говоря последним, он не боялся возражений и поэтому дал волю своему злобному воображению. Во всяком случае весьма показательно, что за 13 лет до этого процесса, когда Демосфен выступал обвинителем против самого Эсхина и говорил раньше него, в произнесенной тогда речи «О преступном посольстве», упоминая о бедности Эсхина и с иронией отзываясь об его матери, Демосфен ограничился теми фактами, которые, видимо, соответствуют действительности (Демосфен. XIX, 199, 249, 281).
Отец Эсхина, Атромет, из дема Котокиды, был школьным учителем, и мальчиком сын помогал ему, мать — жрицей какого-то мистического культа (там же, XIX, 199-200, 249, 281). Что касается Эсхина, то он, естественно, и в речи «О преступном посольстве», и в речи «Против Ктесифонта» всячески восхваляет отца и других родственников. Отец его был коренной афинянин, хотя и не столь высокого происхождения, как, например, Ликург, однако, учитывая характер должностей, которые занимали его родные, нет оснований считать, что оно было совсем низким. Его старший брат, Филохор, три года был стратегом, а младший брат, Афобет, исполнял обязанности посла у персидского царя и был избран управлять государственной казной (Эсхин. II, 147-149). Что касается имущественного положения, то родители Эсхина были богаты, но отец потерял все имущество при тирании тридцати (там же, 147). В общем, ни по происхождению, ни по богатству Эсхин не принадлежал к знати (Псевдо-Плутарх. Жизнеописания 10 ораторов. 840 А).
Вероятнее всего, Эсхин не получил специального ораторского образования. Античная традиция называет его учеником Исократа и Платона, но современные ученые обычно отвергают ее исходя из характера его речей, стиль которых обнаруживает только поверхностное знакомство с их произведениями.
Первоначально Эсхин выступает как противник Македонии, но со временем меняет свою позицию. В литературе этот перелом связывают с участием оратора в посольстве в Пелопоннес, когда Эсхин

144

осознал эгоизм греков, не способных объединиться против Филиппа. В его речах мало прямых восхвалений Филиппа и Александра, однако много всякого рода высказываний, в которых он стремится оправдать действия македонских царей. Показательно, например, его отношение к разрушению Фив: в этом виноват не Александр, а Демосфен, который спровоцировал его.
Если обратиться к политическим взглядам Эсхина, то прежде всего бросается в глаза, что он постоянно подчеркивает свою приверженность демократии. Так, говоря о своих родственниках, оратор перечисляет их заслуги перед демосом. В частности, его отец «содействовал воссстановлению демократии» (Эсхин. II, 78, 147-148). В рассуждениях Эсхина о демократии можно заметить некоторые нюансы, показывающие их своеобразие. В отличие от Ликурга, Эсхин (как и Демосфен) резко выражает свое недовольство состоянием демократии в Афинах, подчеркивая, что она заметно отличается от того, что было раньше, и ссылаясь на отца, который «на досуге часто рассказывал» сыну о прошлом (Эсхин. III, 191-192). Подобное противопоставление худого настоящего славному прошлому довольно обычно в афинской политической мысли IV в. до н. э., но у Ликурга его нет, а у Эсхина выражено весьма отчетливо: «Если бы кто-нибудь спросил у вас, когда, по-вашему, наш город пользовался большей славой — в нынешние времена или при наших предках, то вы единодушно согласились бы, что при предках. А люди когда были лучше — тогда или теперь? — Тогда были выдающиеся люди, а теперь много хуже» (там же, III, 178). «Теперь уничтожено все то, что прежде единодушно признавали прекрасным» (там же, III, 3) — в те времена, «когда государство управлялось лучше и имело лучших руководителей» (там же, III, 154).
Нюанс в отношении к прошлому, отличающий Эсхина от политиков — его современников: он критикует прошлое, и эта критика весьма знаменательна. Так, Эсхин обрушивается на вождя радикальной демократии конца Пелопоннесской войны Клеофонта, который, «как говорят, погубил наш город» и которого Эсхин (подчеркнем, несправедливо) обвиняет в рабском происхождении («его многие помнят с оковами на ногах») и в том, что он противозаконно попал в число граждан (Эсхин. II, 76; III, 150).
Как же представляет себе Эсхин демократию, в чем, по его мнению, заключается отличие современного ему строя от истинной

145

демократии, в чем он видит причину произошедших изменений? Мысли Эсхина, к сожалению, выражены в такой форме, которая затрудняет их осмысление, поскольку здесь Эсхин противопоставляет истинного демократа — Демосфену (там же, III, 168). Но сквозь шелуху инвектив пробивается достаточно отчетливо образ приверженца демократии, преданного народу, в понимании Эсхина. Его характеризуют следующие врожденные качества: во-первых, он должен быть человеком хорошего происхождения и со стороны отца, и со стороны матери; во-вторых, он должен иметь предков, совершивших что-либо хорошее для народа или во всяком случае не питавших к народу вражды; в-третьих, он должен быть рассудительным и скромным в повседневной жизни; в-четвертых, он должен быть благоразумным человеком и искусным оратором. Итак, хорошее происхождение, определенное состояние, риторическое образование — перед нами вырисовывается облик гражданина, принадлежавшего к верхним слоям общества. Эсхин обосновывает необходимость каждого из названных качеств, поскольку «человеку олигархических убеждений обязательно присущи качества, противоположные перечисленным» (Эсхин. III, 168-170). Сравнивая эту «идеальную модель» с Демосфеном, Эсхин возмущается его происхождением, трусостью, расточительностью, вследствие которой Демосфену не хватит никаких богатств (там же, III, 170-176).
Свое понимание демократии Эсхин излагает дважды — во вводных частях речей «Против Тимарха» и «Против Ктесифонта», и уже одно это показывает (учитывая, что сохранились только три его речи), какое место в его мировоззрении занимают развиваемые положения. Эсхин отмечает наличие трех видов государственного строя: тирании, олигархии и демократии. Различие между двумя первыми и третьим заключается в том, что «тирания и олигархия управляются личной волей правителя, а государства с демократическим строем — установленными законами»; «безопасность граждан демократического государства и его политический строй охраняют законы», именно законы — подлинная основа демократии (Эсхин. I, 4; III, 6).
Однако раньше государственный строй более полно отвечал демократическим принципам, сейчас же демократия находится под угрозой. Какова причина этого? «Страсть к чувственным

146

наслаждениям и постоянная неудовлетворенность». Сила этих стремлений столь велика, что она «пополняет шайки разбойников и поставляет экипажи для пиратских кораблей... побуждает людей резать глотки своим согражданам, прислуживать тиранам и принимать участие в ниспровержении демократии». Настало такое время, когда «люди не считаются ни с позором, ни с наказанием, которому они подвергнутся. Нет, удовольствия, которым они могут предаться в случае успеха, — вот что их прельщает» (Эсхин. I, 191).
В результате изменяются не только люди, меняется и сам демократический строй: «демократия ускользает от вас», «народное собрание в пренебрежении», «народ же в отчаянии от случившегося, как будто, одряхлев и утратив разум, только по имени представляет демократию» (Эсхин. III, 249-251). Все это происходит потому, что законы оказались в пренебрежении.
И теперь мы подошли к важнейшему во взглядах Эсхина вопросу, а именно: в чем опасность такого положения? Опасность заключается в том, что в Афинах решения экклесии стали играть более важную роль, чем законы. Эта проблема представляется ключевой для Эсхина, и к ней он обращается неоднократно. «Однако от вас зависит теперь, чтобы эти законы были полезными или бесполезными» (там же, I, 36). Вновь и вновь возвращаясь к проблеме исполнения законов или пренебрежения ими, Эсхин утверждает, что афинские законы — самые лучшие, но народ позволяет во время заседаний экклесии и судов совершать «самые страшные злоупотребления». «Тем самым упраздняются законы, рушится демократия», а «вы с легкостью одобряете речи, которые не подкреплены честной жизнью ораторов» (там же, I, 178-179). Так Эсхин говорит в речи «Против Тимарха». Еще более яркая картина разрушения демократии нарисована в начале речи «Против Ктесифонта», где повторяется мысль о том, что причина всего — пренебрежение законами: судят не по законам (т. е. не в суде), а на основании псефисм (т. е. решений народного собрания). Более всего виноваты в этом ораторы типа Демосфена. Оратор — одна из главных мишеней Эсхина. Ораторы хитросплетениями своих мыслей и интриг уводят граждан от прямого следования законам, заставляют уступить свою власть немногим и, «подчиняя себе простых людей и добиваясь для себя самовластия», «считают, что государство является уже не общим, но их личным достоянием» — они-то и «уничтожили

147

судебные разбирательства по законам, а судят с пристрастием, на основании псефисм». «А с разнузданностью ораторов уже не в состоянии совладать ни законы, ни пританы, ни председательствующая фила» (там же, III, 3-4).
Итак, мы снова встречаемся с одной из дилемм греческой политической мысли — противопоставлением закона псефисме (о чем уже шла речь в связи с Демосфеном). Судя по приведенным отрывкам, Эсхин поддерживал идею «власти закона», получившую широкое распространение в IV в. до н. э., и тем самым смыкался здесь с Демосфеном. В литературе последнего времени отмечается, что одной из главных проблем, стоявших перед греческой политической теорией, было достижение стабильности в полисе, преодоление опасности внутренних конфликтов. Именно с попыткой достижения этой цели связывают широкое распространение тогда идеи «власти закона».
Но Эсхин не ограничивается этими теоретическими рассуждениями, которые имеют в его речах выход непосредственно в сферу политики: в афинском государстве есть определенная категория людей, которые наживаются на войне и вообще на всякого рода обострении обстановки — так утверждает оратор (Эсхин. II, 161), имея в виду демократических лидеров. Говоря о поборниках мира, он подразумевает Филократа и вспоминает процесс против него, когда обвинителем Филократа во взяточничестве выступил не кто иной, как Гиперид. Война — явная угроза демократии. Эта мысль доказывается историческим экскурсом (Эсхин. II, 172-176), который начинается греко-персидскими войнами, причем в результате рассуждений Эсхина оказывается, что в истории Афин наблюдается прямое соотношение: война приводила к гибели демократии, а мир — к ее укреплению. Мысль доводится до современности: «Демократия расцвела и опять усилилась, но явились самозванные граждане, которые постоянно привлекали к себе нездоровые элементы государства. Своей политикой они вызывали войну за войной; во время мира они предсказывали в своих речах страшные опасности, волновали честолюбивые и слишком впечатлительные умы, а на войне не касались оружия. Становясь контролерами в армии и уполномоченными по снаряжению флота, усыновляя детей от гетер, позоря себя доносами, они подвергали наше государство крайним опасностям. Идею демократии они уважали только в своих льстивых речах, а своими

148

поступками старались нарушить мир, благодаря которому сохраняется демократия, и вызывали войны, вследствие чего демократия ниспровергается» (Эсхин. II, 177).
В общем, особенно в более ранние времена, историки весьма низко оценивали Эсхина как политика. В нем видели человека посредственного ума, недалекого и ограниченного. Эсхин не поднялся до панэллинских идей Исократа и Демосфена. Хотя фигура Эсхина не вызывает симпатий, он не заслуживает таких определений, как «предатель» или «агент Филиппа». Это был, очевидно, убежденный в своей правоте и искренний в своих убеждениях политик (что, впрочем, не исключает влияния личных мотивов, симпатий и антипатий). В научной литературе, по-моему, недооценивают интеллект Эсхина, который не принадлежал к числу глубоких умов времени, давшего блестящих мыслителей, но вряд ли все-таки правомерно всю его деятельность на благо родных Афин объяснять только тщеславием и ограниченностью.
Будем помнить также, что Эсхин был одаренным оратором и как один из выдающихся представителей аттического красноречия вошел в так называемый «Канон десяти аттических ораторов». Древние отмечали силу и блеск речей Эсхина, которых отличают четкость композиции, ясность и богатство мыслей, легкость изложения, патетика и ироничность. Но он не был логографом, не получил риторического образования, отсюда — повторения и некоторая напыщенность стиля.
Сказанное позволяет видеть в Эсхине выразителя такого направления в политической жизни Афин, которое определялось, видимо, какой-то группировкой имущественной верхушки полиса. Эта группа, в силу неясных нам причин, не была заинтересована во внешней экспансии, связанной всегда с демократическим направлением, отсюда — ее ставка на мир, что в условиях того времени вело к союзу с Македонией и даже к подчинению ей в рамках этого союза. Во внутриполитической сфере она резко настроена против тех крайних форм, которые демократия приняла, хотя Эсхин свою нелюбовь обряжает в демократические одежды, выступая защитником «истинной» демократии против существующей. В конкретной обстановке, сложившейся после Херонеи, такая политика отчасти совпадала с политикой группы Ликурга: обе они стояли за мир, против активной внешней политики, хотя, очевидно, и по разным причинам.

Подготовлено по изданию:

Маринович Л. П.
Античная и современная демократия: новые подходы к сопоставлению : учебное пособие / Л. П. Маринович. — М.: КДУ, 2007.- 212 с.: ил.
ISBN 978-5-98227-183-9
© Маринович Л. П., 2007
© Издательство «КДУ», 2007