Наша группа ВКОНТАКТЕ - Наш твиттер Follow antikoved on Twitter

260

Глава 9

ВЫСШЕЕ ОБРАЗОВАНИЕ: I. МАЛЫЕ ФОРМЫ

Вполне естественно, что занятия высшего уровня были не столь единообразными по своему характеру, как предыдущие ступени: поднимаясь над общими требованиями, несколько соперничающих форм высшей культуры, отвечая различным призваниям, делили между собой привязанность учащегося юношества. Первая форма предстает перед нами в рамках эфебии.

Общая культура эфеба

В той мере, в какой эллинистическая эфебия перестает быть исключительно или в основном формой обязательной военной подготовки, интеллектуальная культура не остается чуждой ее программе. Физическое воспитание, безусловно, как мы видели, занимает главное место; но его более не достаточно — богатые молодые люди, ходящие в школу для эфебов, желают полностью пройти посвящение в изящную жизнь аристократической среды, к которой они принадлежат, и умственная культура не может остаться без внимания. Таким образом, мы видим, что спортивное воспитание дополняется уроками, лекциями, прослушиваниями, σχολαί, επιδείξεις, ακροάσεις (1).
Эти курсы имеют место в самом гимнасий, в этом зале с экседрой, ephebeum Витрувия, открывающейся на северный портик палестры, который становится предметом особой заботы архитектора: в римскую эпоху экседра увеличилась, была снабжена скамейками и под конец стала настоящим театром под крышей, как мы можем видеть в Пергаме, Эфесе, Эпидавре или Филиппах (2). Но, начиная с эллинистической эпохи, как свидетельствуют надписи II1 или 12 века, этот зал уже более не рассматривался как помещение для собраний: его называли άκροατήριον, auditorium, лекционным залом.
Эти занятия составляли неотъемлемую часть программы: целый ряд афинских надписей, датируемых от 122—121 до 39— 38 года до Р. X., сохранил нам постановления народного собрания в честь эфебов данного выпуска: этих юношей (или их кос-мета) поздравляют с тем, что они были усердны «на уроках грамматиков, философов и риторов, как и на других лекциях»3. Ана-

261

логичные лекции засвидетельствованы и вне Афин в самых разных местах, в Сеете, например4, в Пергаме5, или в Перге6.
Их программа очень широка: говорить по их поводу о высшем образовании с полным основанием можно лишь принимая во внимание возраст эфебов и место, которое занимала эфебия в конце школьного курса, поскольку эти лекции имели целью обеспечить для юношей некоторое дополнение к словесной культуре, которая, как мы уже видели, является ядром среднего образования в эпоху эллинизма (3). Не только в Афинах мы замечаем вторжение γραμματικοί, учителей словесности, чья непосредственная обязанность — объяснять классиков, но равным образом и в Дельфах7, в Приене8, в Эретрии; даже уточняют, что речь идет о ομηρικός φιλόλογος, о специалисте по Гомеру9. Это критическое преподавание дополняется по случаю прослушиванием поэтов10 или музыкантов 11. Математика, кажется, представлена куда хуже: я могу только вновь привести случай о римском астрономе, пришедшем для чтения публичных лекций в гимнасий в Дельфах12; чаще — также в гимнасии — беседы устраивает медик, как мы отмечаем в Элатее, в Перге, в Селевкии13.
Но, разумеется, центр тяжести программы — две дисциплины, характерные для высшего образования, философия с одной стороны и риторика — с другой. Мы видели, что они регулярно бок о бок упоминаются в Афинах; они обнаруживаются и в других местах — философ выступает перед эфебами в Галиарте14, риторы преподают в Дельфах15 и Эретрии16; и это вплоть до пределов греческого мира: в Истре (Histria), в Добрудже на Черном море, какой-то медик прибывает из Кизика, чтобы прочесть лекции по своему предмету городским эфебам (1-я половина II века до н. э.) (4).
Тонкость проблемы заключается в том, чтобы определить серьезность, уровень этого преподавания. Если судить по документам, охотно прибегали к услугам (впрочем, зачастую добровольным) лекторов, оказавшихся в городе проездом, к которым обращались за одной или несколькими беседами для эфебов, отплачивая за услугу красивым постановлением или иным почетным воздаянием. Нет ничего более характерного для эллинистической цивилизации, чем эти «бродячие поэты», артисты, философы, риторы, медики — специалисты по гигиене, путешествующие из города в город по всему греческому миру, чтобы сообщить ему свое слово, в уверенности всюду встретить благодарную аудиторию (5); лекция стала самым живым литератур-

262

ным жанром, который в наших глазах — в глазах современных историков — наилучшим образом определяет оригинальность культуры этой эпохи — вплоть до того, что становится неощутимой разница между уроком, обращенным к юношам-студентам, и лекцией для взрослых — представителей образованной публики.
Но наряду с этими случайными посетителями, иногда довольствующимися отдельным выступлением, наши документы очевидным образом говорят и о преподавателях в собственном смысле слова, нанятых попечением и часто на средства гимнасиарха17, которые, как представляется, были связаны с гимнасием так же тесно, как и военные наставники18, и читали эфебам последовательный курс в течение целого года (6): это было, пожалуй, настоящее образование, куда более действенное, нежели простые разовые лекции, отданные на волю случая.
Эфебы располагали также учебной библиотекой. В особенности нам известна библиотека Птолемейона в Афинах, которой эфебы помогали (или которую даже содержали) сами: во II и в I веке до Р. X. каждый выпуск, как представляется, должен был оставить для нее собрание в сто томов19; это были, в частности, произведения Гомера и Еврипида20 (между 47 и 42 годом). Мы, к счастью, располагаем (но, к сожалению, в несколько изувеченном виде) каталогом этой библиотеки; у меня уже был повод его процитировать, поскольку она обладала в первую очередь текстами классических поэтов и комментариями к ним — драмами Эсхила, Софокла и других трагиков, комедиями Менандра; также там были ораторы и историки — Демосфен, Гелланик, а также философы (Диалоги Евклида Мегарского21). Но такого рода книгохранилища имелись и в других местах (6), на Теосе22, например, или на Косе; здесь три надписи нам говорят о библиотеках (можно предположить, что речь идет об одной и той же): связанная с гимнасием23, созданная и содержимая на средства щедрых дарителей (одни давали определенную сумму, одну для всех, двести драхм, другие — ту же самую сумму и в придачу сто книг24), она также располагала каталогом, чьи остатки нам сохранила надпись25. Кажется, он был составлен по тематическому признаку (философия, политика и риторика), и в рамках каждого из этих разделов авторы располагались в алфавитном порядке. Сохраненные названия свидетельствуют о повышенном научном уровне этого собрания книг: диалоги и политические трактаты Деметрия Фалерского, Гегесия из Магнесии, Теопомпа, учебник риторики в четырех книгах Теодекта из Фаселиды...

263

Факт, который убедительнее всего доказывает серьезный характер этих занятий, не сводящихся к нескольким случайным вульгаризирующим беседам, — их продолжение в официальных конкурсах: так, в Приене в I веке до Р. X. щедрый гимнасиарх организует конкурс, «связанный с предметами, относящимися к филологии», и разумеется, к гимнастике26. В Афинах в конце II века по Р. X. в программе большинства праздников, которыми отмечен календарь занятий у эфебов, фигурируют — до спортивных состязаний — литературные конкурсы: «похвальная речь» в прозе и «поэма», и та, и другая, как представляется, посвященные прославлению богов, героев или того лица, которому посвящен праздник27 (8).
Во всяком случае поостережемся преувеличивать значение таких свидетельств. Даже и в Афинах в это время в списках эфебов-лауреатов первое место занимают спортсмены28. Повсюду в других местах, а в иные времена и в самих Афинах спорт представляет собой практически единственную область состязаний; если другие конкурсы добавляются к атлетическим, их характер — скорее моральный, нежели умственный. Для примера я приведу (можно найти большое количество аналогичных фактов повсюду в греческом мире, от Массилии29 до Гераклеи Понтийской) (9) игры для эфебов, основанные гимнасиархом Менасом к 125 году до Р. X. в городе Сеет на берегу Геллеспонта: наряду с банальными военными и атлетическими состязаниями фигурируют три конкурса — в «хорошем поведении», «трудолюбии» и «самообладании», ευταξία, φιλοπονία и ευεξία30, но не идет речи об интеллектуальных состязаниях в собственном смысле слова.
Эти занятия, чьи следы мы только что отыскали, войдя в состав образовательной программы для эфебов, тем не менее постепенно исчезают и оттесняются на второй план. Если вспомнить об атмосфере изящного легкомыслия, столь свойственной для всей эллинистической эфебии, если, кроме того, отдавать себе отчет в том, что и длилась она только год, приходится прийти к выводу, что уровень общей культуры, приобретаемой таким образом, не должен быть особенно высоким. Из всей обширной программы (литература, риторика, философия, не говоря уже о науках) эфеб мог уловить только самые общие понятия, пройти только элементарное посвящение: обо всем понемногу, но нигде не доходя до корней.

264

Музей и высшее научное образование

На высшей ступени научного образо вания мы обнаруживаем тип, с технической точки зрения, очень высокого качества — преподавание в Александрийском Музее. Известно, что монархия Лагидов с конца царствования Птолемея I Сотера (323—285)31 учредила в своей столице замечательную организацию, занятую научными изысканиями (10); царские милости привлекали и удерживали в египетской столице собравшихся со всех концов греческого мира не только поэтов и писателей, но и наиболее замечательных в своих областях ученых: геометров, астрономов, медиков, историков, критиков и грамматиков. Избавленные от налогов и всяких повинностей, на царском содержании, «пансионеры Музея», oι ατελείς αιτούμενοι έν τφ Μουσείφ, они жили сообществом под сенью дворца32 в роскошной обстановке: располагали местами для прогулок, экседрой для споров, обширной столовой, где они питались вместе. Разумеется (odium philologicum * не есть исключительная принадлежность современных ученых), эта коллективная жизнь осуществлялась не без некоторого диалектического напряжения, над коим потешалось александрийское лукавство: «В многолюдном Египте, — писал Тимон в Силлах, — кормят многочисленных писак, великих читателей всякого книжного хлама, которые ссорятся без конца в угодьях Музея»33. Должностные лица, назначенные царем, заботились о материальных нуждах ученых, которые, не испытывая недостатка ни в чем, могли свободно предаваться своим занятиям, пользуясь такими замечательными рабочими инструментами, предоставленными в их распоряжение, как ботанический и зоологический сад и прежде всего знаменитая Библиотека с филиалом Серапейон, единственная в древности по богатству, размерам и качеству: каталог, составленный ее третьим хранителем, Каллимахом, между 260 и 240 годом, включал не менее ста двадцати тысяч томов (11).
Как видим, Музей был учреждением с замечательной эффективностью; он был задуман не на пустом месте — это всего лишь воплощение в более крупном масштабе и в государственных рамках философского сообщества, созданного первыми пифагорейцами и успешно подхваченного Академией, Ликеем и — в недавние уже времена — Садом Эпикура: само название Μουσείο ν употреблялось в школах Платона и Аристотеля, представлявших себя, как известно, хороводом Муз. Если — как


* Ненависть на почве филологии (лат.). — Прим. переводчика.

265

охотно предполагают — Птолемей Сотер прислушивался к советам Деметрия Фалерского, укрывшегося при его дворе с 294 года, влияние Ликея на александрийский проект должно было иметь совершенно непосредственный характер: Деметрий ведь на самом деле был учеником Теофраста, первого последователя Аристотеля34.
Но в принципе Музей был научно-исследовательским, а отнюдь не высшим образовательным центром: ученые и эрудиты на содержании Лагидов не имели необходимости вести занятия. Тем не менее потребность в таковых была: Благо по своей природе склонно к распространению, и обладание знанием спонтанно желает сообщаться; можно допустить, что это один из главных законов человеческого существа, в особенности свойственный для греков, которые, как мы видели, допускали проникновение педагогической страсти даже в свои понятия о любви! И в самом деле, мы можем констатировать, что ученые Музея привлекали, держали при себе и образовывали учеников (12). Традиция, например, сообщает нам о таких грамматиках, как Дионисий Александрийский или Апион, которые были учениками светил Музея: первый — Аристарха, второй — Аполлония35. Это преподавание было достаточно деятельным для того, чтобы способствовать зарождению не одной, но нескольких соперничающих научных школ в разных дисциплинах: нам сообщают о сторонниках Аристарха и Аристофана в филологии, в медицине — о школах Герофила и Эрасистрата.
Трудность заключается в том, чтобы определить, насколько широк был круг студентов, которому было адресовано это преподавание. Может быть, следует предположить последовательное развитие: вначале Музей, без сомнения, был более Академией, нежели Университетом. Этот последний аспект развился в течение следующих столетий. Так, в конце III века по Р. X. Александрия, как и Афины, располагает профессорскими кафедрами по каждой из философских сект — по крайней мере мы констатируем, что к 279 году ученый-христианин, Анатолий, будущий епископ Лаодикейский, призван к постоянному замещению кафедры аристотелевой философии (13). В IV веке Александрия стала крупным университетским городом, который привлекал студентов (особенно это касалось медицины) издалека, очень издалека, вплоть до Каппадокии, как нам известно для Кесария, брата св. Григория Назианзина36; ничто так не возвышало врача в глазах его клиентуры, как полученное в Александрии образование37.

266

Может быть, стоило бы задаться вопросом, действительно ли вся эта университетская деятельность развивалась в рамках Музея, поскольку нет подтверждающих это свидетельств; безусловно, сам он никуда не исчез (императорская казна продолжала дело царей из династии Лагидов), укрытый за стенами Серапейона Аврелианом вплоть до разрушения знаменитого святилища патриархом Феофилом в 391 году. (14) С другой стороны, семантическое развитие самого слова Μουσείο ν, кажется, достаточно свидетельствует о том, что в императорскую эпоху он совершенно превратился в заведение для высшего образования.
Эпиграфика и в самом деле подтверждает существование Музеев и за пределами Александрии (15), и эти Музеи — заведения университетского типа; это абсолютно ясно для Эфеса, чей медицинский факультет во II веке по Р. X. хорошо известен: преподаватели здесь носят характерное название «медиков Музея», «учителей Музея», oί από τοϋ Μουσείου Ιατροί 38, oί περί τόν Μουσεΐον παιδευταί 39. Что касается Смирны, мы знаем меньше подробностей, но факт, что местный Музей имел, по крайней мере один раз, юриста в качестве руководителя позволяет сделать догадку о существовании правовой школы, развившейся в его рамках, как позднее в Бейруте, под сенью архивохранилища40. Чтобы не возвращаться к этой теме, отметим, что в IV веке μουσεΐον принимает под пером таких ораторов, как Либаний41 и Фемистий42, обычное значение школы вообще.
Таким образом, только у самых истоков, в птолемеевскую эпоху, педагогическая деятельность Музея еще не приобрела достаточной стабильности: речь должна идти об эзотерическом преподавании весьма архаичного типа, личной образовательной программы, которую учитель соглашался предоставить узкой группе учеников, элитарных умов, изысканных путем тщательного отбора, которых сочли достойными приступить к раскрытию высшего знания.

Настоящего технического образования нет

Между этими двумя крайностями — поверхностной культурой эфебии и
занятиями высшего уровня на семинарах Музея — располагаются обычные формы высшего образования. Историк не без удивления отмечает, что, за исключением медицины, ни одна из технических дисциплин (то есть связанных с занятиями определенным ремеслом) в эллинистическую эпоху не становится предметом регулярного обучения. Рассмотрим случай с правом: мы хорошо знаем, особенно по

267

поводу птолемеева Египта, о существовании профессиональных адвокатов, συνήγοροι, если даже и не говорить о стряпчих, νομικοί (они засвидетельствованы только в римскую эпоху), — они официально признаны законом, который ограничивает их компетенцию (например, их не допускают в налоговые суды43), на них налагают особую подать, «сбор с адвокатов», συνηγορι κόν44. Но никоим образом нам не удается обнаружить юридических школ: преподавание этой дисциплины было одним из характерных новшеств римской эпохи. Нужно предположить, что адвокаты и юристы получали подготовку с помощью опыта и рутины, входя в окружение какого-либо практика (16). Молчание документов приводит нас к тому же самому выводу по отношению ко всем прочим подобным профессиям: инженеры (гражданские и военные), землемеры, моряки — все они широко представлены в эллинистическом обществе и любопытным образом забыты образовательной системой эллинистической эпохи. Может быть, именно они писали свои упражнения на папирусах, сохранивших нам свидетельства об арифметических и геометрических задачах и столь странно выглядящих, если сопоставить их с программой среднего образования в прямом смысле слова45; но мы не видим, чтобы существовали как таковые высшие школы, где регулярным образом было бы поставлено преподавание этих дисциплин. Образование профессионала в одной из технических областей, как и ученого, сохраняет очень простой и совсем архаический характер — личной связи между учеником и учителем; подмастерье учится, постоянно общаясь с мастером.

Преподавание медицины

В некоторой степени это справедливо и для преподавания медицины, куда лучше известного и намного шире засвидетельствованного, поскольку оно было шире распространено и удачнее организовано. Греческая медицина далеко ушла от своих истоков и играла весьма активную роль в жизни эллинистического общества — наряду с частными медиками города и царства содержали целый штат государственных, составлявших настоящую публичную службу здоровья, под руководством «главных врачей», αρχίατροι (17). Таким образом, было необходимо подготовить значительное число специалистов. И в самом деле мы отмечаем факт существования значительного числа медицинских школ не только в Александрии, но практически во всем греческом мире: старые школы Книда и Коса уже

268

заставляют говорить о существовании этого рода заведений (последняя переживает второй расцвет, начиная с I века по Р. X., в эпоху правления династии Юлиев-Клавдиев) (18); появляются и другие — во II веке по Р. X. в Смирне, в Лаодикее, в Эфесе, особенно в Пергаме, которая, возрастая под сенью знаменитого святилища Асклепия, победит в конкурентной борьбе даже знаменитую косскую школу, некогда прославленную Гиппократом.
Мы можем составить себе впечатление (19) о сообщаемом в них образовании благодаря обилию медицинской литературы, оставленной нам античностью; первое место, конечно, занимает Корпус сочинений, приписанных Гиппократу, включающий, как известно, изрядное число более поздних работ; он, будучи практически завершен к началу III века до Р. X., остался Библией античной медицины. К этому надо прибавить не менее значительные произведения врачей римской эпохи, прежде всего Галена, или Сорана, обобщающих многовековые опытные достижения. Достаточно пролистать эти объемистые произведения, чтобы увидеть, что греческий педагогический гений нашел здесь свободное поприще для своих действий: античная медицина стала настоящим «искусством», τέχνη, то есть цельным учением, формулирующим и кодифицирующим практические правила. Ничто лучше не показывает, до чего мог дойти этот уклон к систематизации, чем эти маленькие гиппократовы трактаты, посвященные деонтологии, должному поведению врача в присутствии больного. Таков любопытный трактат О подобающем способе себя держать, Περι εύσχημοσύνης (это название немецкий эрудит перевел Über den Chic), который содержит столько тонких психологических советов о манере появляться и держаться в комнате больного, заботливо подобранных таким образом, чтобы ученик мог вспомнить весь список, не прилагая особенных усилий («при входе думать о том, как сесть, как держать свою одежду», — прихотливые складки античной одежды и в самом деле требовали особой заботы: врач не должен слишком раскрываться, если на это нет причин46, — достоинство в обращении, краткость речи, хладнокровие и т.д.47), о визитах48, о психологии больного49; таковы также и Наставления со своими замечаниями о гонорарах (не стоит говорить о них слишком рано... 50) или о консилиумах (нет никакого стыда в том, чтобы в случае затруднения созвать своих собратьев на совет; консультанты не должны ссориться публично; никогда не следует критиковать мнение другого врача... 51).

269

Это образование, столь тонко разработанное с профессиональной точки зрения, сообщалось, напротив, крайне архаическими и примитивными методами. Нужно хорошо понимать, о чем идет речь, когда говорят о медицинских школах эпохи эллинизма: этим словом обозначается присутствие в каком-либо городе некоторого количества преподавателей, привлекающих учеников; употреблять по этому поводу слово «факультет» (александрийский, косский и т. д.) законно только в том случае, если иметь под этим в виду корпоративную организацию, объединяющую этих преподавателей. Прежде всего это случай эфесского Музея в эпоху Империи: они составили союз, συνέδριον, проводили каждый год в своем кругу медицинский конкурс под председательством «гимнасиарха (!) медиков», конкурс продолжительностью в два дня, состоящий из четырех соревнований: хирургического, по инструментам, тезису и задаче. Это не было испытанием, доступным для новичков, но мероприятием для наиболее квалифицированных медиков, «главных врачей»52 — можно почувствовать, до какой степени был развит у греков состязательный дух! Напротив, было бы некорректно говорить об эфесском факультете, если иметь при этом в виду высшее образовательное учреждение, регулярным образом организованное и с особым штатом преподавателей, берущих на себя различные предметы образовательной программы.
Реальность была куда скромнее: заниматься медициной в эллинистическую или римскую эпоху всегда означало войти в окружение какого-либо практикующего врача и пройти с ним посвящение в ремесло. Без сомнения, в этом образовании был представлен и теоретический аспект: чтение и комментирование классиков (Гиппократ...), рассуждения о принципах биологии и терапевтики — много времени и в самом деле тратилось (может быть, напрасно тратилось58) на эти подступы. Диалектическая атмосфера философии эпохи эллинизма покорила себе и медицину, где соперничающие секты Догматиков, Эмпириков, Методиков и Пневматиков нападали друг на друга и опровергали друг друга при помощи различных аргументов.
Но преподавание медицинского искусства в собственном смысле слова было прежде всего клиническим: незначительна роль анатомических занятий (вечная слабость античной медицины — практика разъятия трупов всегда оставалась исключительным случаем и до конца не вышла из области высоких научных исследований, не проникла в область образования), теория свелась к минимуму, если судить по фрагменту такого учебника в

270

форме вопросника с ответами, дошедшему до нас благодаря папирусу54, и на первом месте была практика. Медик посещал своих больных в сопровождении группы своих учеников, которые осматривали больного вместе с ним и после него55; понемногу из подмастерья студент становился помощником, а потом и заместителем своего учителя; он оставался у изголовья больного, чтобы следить за развитием болезни и ходом лечения56, ему доверяли заменять учителя... Без сомнения, довольно медленный способ, и только шарлатаны, как Эмпирики, обещали образовать врача за шесть месяцев57: Гален учился не меньше одиннадцати лет. Правда, как особенно добросовестный студент, он не удовольствовался для своего образования одним учителем и одной школой — мы видим, что в Пергаме, своем родном городе, он последовательно учится у трех учителей, потом в Смирне, в Коринфе, в Александрии (19). Эффективный метод — ученик понемногу воспринимал не только знания, но и весь опыт учителя. Личный характер такого обучения компенсировал те недостатки, которые могла вызвать недостаточно развитая по сравнению с нашим временем организация занятий.

Примечания

1- Robert, Et. Anat. 74 s. - 2. IGR. IV, 1703. - 3. IG. 2 II, 1906,19-20; 64; 1028, 85; 1029, 21-22; 1030, 31; cp. 1039, 17; 18; 1042 b 19-20; с 7-8; 1043, 20; 43. - 4. Michel 327, 74 s. - 5. AM. 1908, 380, 14, 376, 11-15; 1907, 279, 9; 1910; 404, 8. - 6. SEG. VI, 725. - 7. Ditt. Syll. 739. - 8. Ins. Priene 112; 113. - 9. Ditt. Syll. 739.-10. F. Delph. III, 1, 273. - 11. SEG. II, 184. - 12. ВЕНЕ, 272, 15. -13. SEG. III, 416; SAWW, 179 (1916), 6, 54, 5-9; 55, 34-35. - 14. IG. VII, 2849. - 15. ВЕНЕ, 272,13 s. - 16. Ditt. Syll. 714. - 17. Id. 714 (и η. 2). - 18. Ibid., I. 9. - 19. IG. 2 II, 1029, 25; 1009, 8; 1041, 23; 1043, 50. - 20. Id. 1041, 24. - 21. Id. 2363. - 22. SEG. II, 584. - 23. RF. 1936, 40; cp 1935, 319. - 24. BCH. 59 (1935), 421. - 25. RF. 1935, 214s. - 26. Ins. Priene 113, 28-29; 114, 21. - 27. IG. 2 II, 2119, 131-133; 177; 189; cp. 2115, 46-47; 2116, 12. - 28. IG. XIV, 2445. - 29. BCH. 22 (1898), 493, 12; 15-17. - 30. Michel 327, 83. - 31. Plut. Non posse suav. 1095 D. - 32. Strab. XVII, 793-794. - 33. Ath. I, 22 D. - 34. DL. V, 75; Strab. IX, 398. - 35. Suid. s. w. (II, 1173; I, 3215). - 36. Greg. Nas. Or. VII, 6, 2; 8, 3. - 37. Amm. XXII, 18; cp. 16-22. - 38. JOE AJ, VIII (1905), 135. - 39. F. Eph. II, 65; III, 68. - 40. IGR.
271
IV, 618. - 41. Lib. Or. LXIV, 112. - 42. Them. Or. XXIV, 303 А (Hard.). - 43. P. Amh. 33. - 44. UPZ. 172. - 45. PSI. 186; 763; ABBK. 37 (1916), 161-170. - 46. HPC. Hab. 7 (IХ, 236). - 47. Id. 12 (IХ, 238 s.). - 48. Id. 13 (240)- 49. Id. 14 (Ibid.). - 50. ID. Praec. 4-5 (IХ, 245 s.). - 51. Id. 8 (262 s.). - 52. JOEAI. VIII, (1905), 128, 5; 7... - 53. Pl. Η. Ν. XXVI, 11. - 54. P. Gen. 111 (APF, II, 2). - 55. Mart. V, 9; Philstr. V. Αρ. VIII, 7. - 56. HPC. Hab. 17 (IХ, 242). - 57. Gal. Met. med. I, 83; X, 5; 19.

Подготовлено по изданию:

Марру, А.-И.
История воспитания в античности (Греция)/Пер. с франц. А.И. Любжина. - М.: «Греко-латинский кабинет Ю. А. Шичалина. 1998.
ISBN 5-87245-036-2
© «Греко-латинский кабинет Ю. А. Шичалина. 1998



Rambler's Top100