Наша группа ВКОНТАКТЕ - Наш твиттер Follow antikoved on Twitter
24

Глава II.

Атлантида помимо Платона?

Теперь мы должны вплотную заняться вторым вопросом — о нитях, связующих сообщение и событие. Платон говорит о том, чему не был свидетелем. Между ним и Атлантидой должно стоять предание. Было ли оно?

Авторская версия

Платон весьма подробно излагает обстоятельства передачи сказания от жрецов к Солону и от Солона через старшего Крития к младшему. Тот слышал рассказ ребенком, но это не должно стать причиною для искажений — ведь «затверженное в детстве куда как хорошо держится в памяти». Такова версия «Тимея». В «Критии» появляется одна дополнительная деталь:

«...Рассказу нашему нужно предпослать еще одно краткое пояснение, чтобы вам не пришлось удивляться, часто слыша эллинские имена в приложении к варварам. Причина этому такова. Как только Солону явилась мысль воспользоваться этим рассказом для своей поэмы, он полюбопытствовал о значении имен и услыхал в ответ, что египтяне, записывая имена родоначальников этого народа, переводили их на свой язык; потому и сам Солон, выясняя значение имени, записывал его уже на нашем языке. Записи эти находились у моего деда и до сей поры находятся у меня, и я прилежно прочитал их еще ребенком» (113 а—b).

Поскольку записи, о которых вдруг вспомнил Критий, относятся только к именам, то формального противоречия между двумя диалогами не возникает. Однако вспомним, сколь детально излагаются в «Тимее» обстоятельства, связанные с передачей сказания и каковы эти детали: Критий у себя дома, «оставшись один, восстанавливал в памяти подробности всю ночь подряд и вспомнил почти все» (26 а—b). Совершенно ясно, что вариант «Тимея» никаких записей не предпо

25

лагает, об их существовании Платон еще «не догадывается». Противоречивость авторской версии является серьезным основанием, чтобы поставить под сомнение ее достоверность.

В обоих диалогах рассказ Крития преподносится как неизвестный его собеседникам. Ни афиняне, ни прочие греки не сохранили память о великих событиях (Тимей. 21 а, 21 d, 22 b, 23 с). Платон даже специально останавливается на объяснении того, почему «нет среди эллинов старца» и почему в Египте сведения о стародавних временах уцелели. Что же касается особой осведомленности Крития, то он унаследовал семейное предание, восходящее к египтянам.

Между тем в диалоге «Менексен» Платон влагает в уста Сократа похвальное слово Афинам. Здесь упомянуты и легендарные подвиги афинян, но о самом замечательном — победе над царями Атлантиды — не сказано ни слова. Если Критий был хранителем предания о борьбе Афин с Атлантидой, Платон должен был познакомиться с ним до 403 г. до н. э. — года смерти Крития. Между тем «Менексен» написан не менее чем шестнадцать лет спустя после этой даты, зато намного раньше «Тимея» и «Крития».

Передача по длинной цепочке содержания некогда происходившей беседы не является индивидуальной особенностью инсценировки в «Тимее». В диалоге «Парменид» некто Кефал из Клазомен со слов Антифонта воспроизводит рассказ Пифодора о философской беседе между Парменидом, Зеноном и юным Сократом. Очевидная условность этой беседы тем показательнее, что Платон, следуя своей художественной интуиции, формально выдает ее за подлинную. Бросается в глаза совпадение с «Тимеем» в ряде второстепенных мотивов: беседа происходит во время праздника, в ее передаче участвует родственник Платона (Антифонт, его единоутробный брат), одно из действующих лиц Аристотель, в будущем, как и Критий, член правительства Тридцати тиранов. Но чем меньше в истории о передаче беседы Солона с египетскими жрецами индивидуальных черт, тем больше вероятность того, что она вымышлена.

Стержневой элемент в рассказе Крития — подвиг афинян. Но Пра-Афины, прозрачно намекают нам, — это иллюстрация идеалов «Государства». Мало того, платоновское творчество дает нам и параллельный

26

пример оригинальной интерпретации и идеализации аттического прошлого — диалог «Менексен». Совпадают и многие характерные мотивы. Аттика — страна, возлюбленная богами, что доказывается, в частности, ее исключительным плодородием (Менексен. 237 с—d; Критий. 109 с—d, 110 е). Среди великих подвигов, совершенных афинянами, главный — отражение натиска громадной державы, стремившейся подчинить всю Европу и Азию (Менексен. 239 d; Тимей. 24 е). В «Менексене» держава вполне историческая, Персидская, при этом общность ее с Атлантидой выступает не только в размерах и аппетитах, но и таких характеристиках, как огромное богатство и огромный флот (Менексен. 239 е, 241 b). В критический момент борьбы афиняне были оставлены прочими эллинами (Менексен. 239 е, 240 с, 245 d; Тимей. 25 с), однако вышли с честью из испытания и доказали, что ни числом, ни богатством не одолеть доблести — мораль, прямо высказанная в «Менексене» (240 d) и являющаяся одним из очевидных смысловых мотивов в «Крптии».1

Собственно говоря, никто и не принимает за чистую монету то, что рассказывается Платоном в «Тимее» и «Критии» о родном городе. Но что мы должны сказать о реальности предания, в котором фиктивен стержневой элемент?

Параллели в платоновском творчестве мы найдем не только к картине Афин и Аттики. Так, вложенные в «Тимее» в уста египетских жрецов премудрости о периодических катастрофах, постигающих род людской, и об утрате исторической памяти мы прочтем и в III книге «Законов», и в «Политике» (270 Ь и след.).

Расположение и концентрическая планировка главного города Атлантиды в основных чертах соответствуют рекомендациям «Законов» (V 745 b—746 а, VI 778 с—779 d), а обычай царей Атлантиды решать дела и вершить суд «ночью, погасив в храме все огни» (Критий. 120 b), заставляет вспомнить Ночной совет описываемого в «Законах» «второго по совершенству» государства, причем главных действующих лиц в этом совете столько же, сколько царей в Атлантиде (XII 961 а).

Мы можем заключить об историчности по крайней мере одной подробности в описании Атлантиды, сопоставив три платоновских текста. В «Законах» дается

27

общая рекомендация: «Надо заботиться. . . о дождевых водах, чтобы они не вредили стране, но приносили большую пользу, стекая с вершин во впадины горных ущелий. Надо заградить насыпями и рвами истоки, чтобы там скапливались и вбирались дождевые воды, образуя для всех нижележащих полей и местностей источники и ключи, которые даже самые сухие места обильно снабжали бы водой» (VI 761 а—b). Из «Крития» мы узнаем, что сосредоточенность на таких проблемах Платона вызвана реальными условиями Аттики, ибо в идеальном прошлом дождевые воды «не погибали, как теперь, стекая с оголенной земли в море, но в изобилии впитывались в почву, просачивались сверху в пустоты земли и сберегались в глиняных ложах» (111 d). Описываемая Платоном царская область Атлантиды занимает равнину, окруженную горами. По всему ее периметру, охватывающему чуть меньше двух тысяч километров, цари Атлантиды вырыли широкий ров или канал, который принимал в себя «потоки, стекавшие с гор» (118 d).2

Бросается в глаза и наличие в Атлантиде гимнасиев (площадок для спортивных упражнений) — этой столь характерной приметы греческого мира (Критий. 117 с).

В рассказе Крития немало черт, свойственных традиционным мифологическим повествованиям. В нем действуют боги, они вступают в браки со смертными, дают начало роду одних, пестуют других. Быть может, именно эти, по внешности архаические элементы сохранили следы подлинного предания?

Увы! За исключением ряда общих мест и незамысловатой истории о любовной связи Посейдона со смертной женщиной Клейто (Критий. 113 с—d), которую легко было сочинить на основании сотен ей подобных, все то, что мы слышим здесь о богах, целиком происходит из платоновской философии. Боги, говорят нам, поделили землю без распрей, ибо они-то знают, что подобает каждому (Критий. 109 b). В строгом соответствии с точкой зрения автора «Государства» на справедливость! Они мягко правили родом смертных, словно пастух, пестующий стадо, или кормчий, направляющий руль души (Критий. 109 b—с). Но это же мы слышим от Платона и вне всякой связи с историей Атлантиды (Политик. 271 d—е). Гефест и Афина, пестовавшие

28

афинян, вложили в умы благородных мужей понятие о государственном устройстве (Критий. 109 d). Ho мы помним, что это устройство — иллюстрация идей «Государства».

Иными словами, то, что мы слышим здесь о богах, сводится главным образом к тому, что они следуют основным правилам социальной философии Платона и годятся в основатели и стражи его идеального государства. Платон использует мифологию, а не следует ей.

Подведем итоги. Авторская версия передачи сквозь века сведений об Атлантиде недостоверна. В рассказе Платона имеются подробности, которые безусловно являются плодом его творчества и не восходят к какому бы то ни было преданию.

Свидетельства древних: комментаторы Платона

Мы уже видели, что в древности велась полемика о характере платоновского рассказа. Эрудированный писатель, философ платоновской школы Прокл на исходе античности собрал, надо думать, все самое важное, что могло свидетельствовать в пользу его достоверности. Во-первых, опираясь на авторитет Аристотеля, он показывает, что в картине гибели Атлантиды нет ничего невозможного. Во-вторых, он приводит два свидетельства, подтверждающих, что рассказ Платона в основе своей не является вымыслом. К этим двум подтверждениям присоединяется третье — находящееся в схолиях * к «Государству». Рассмотрим их.

1. «Одни утверждают, что весь этот рассказ об атлантидянах является сугубо историческим, как это делает Крантор, первый толкователь Платона. Он говорит, что над Платоном даже язвили его современники, что свое государственное устройство он не изобрел, а списал его с установлений египтян, а сам он, Крантор, был настолько задет словами язвителен, что послал египтянам это историческое повествование об афинянах и атлантидянах, согласно которому афиняне некогда жили при таком государственном устройстве. Так вот, по его словам, прорицатели египтян выступают свиде

* Так называют дошедшие до нас от поздней античности или средневековья примечания к текстам древних авторов.
29

телями, говоря, что это написано на стелах, сохранившихся и поныне» (Прокл. I. 75—76 Диль).

Крантор — ученик учеников Платона, он пишет на рубеже IV и III вв. до н. э. Речь в отрывке идет преимущественно об аттической части рассказа. Под государственным устройством, которое Платон будто бы списал с египтян, имеется в виду проект, изложенный в «Государстве». Крантор проверяет истинность платоновского утверждения, что такое государственное устройство однажды существовало в Афинах, и получает подтверждение из Египта. При этом оказывается, что и уколы насмешников в сущности бессмысленны — ведь установления египтян, согласно рассказу, истинность которого они удостоверили сами, — лишь рудименты устройства, принятого в древних Афинах (Тимей. 23 е и след.).

Итак, Крантор принимает за историческое повествование то, что как раз заведомо неисторично. Сам он упомянутых стел не видел, а если бы увидел, не смог прочитать, что там написано. Приходится посетовать и на его недогадливость: нужно было попросить египтян прислать окончание оборванной на полуслове истории!

Необязательно Крантор все это выдумал. В жизни бывают тысячи ситуаций, когда задающий вопрос получает в ответ именно то, что он хотел бы услышать. Особенно когда он не в состоянии проконтролировать истинность слов.

Как бы то ни было, Крантор менее всего подтверждает историчность платоновского рассказа. Его свидетельство ценно как раз в противоположном отношении. Оно показывает, что полвека спустя после смерти Платона даже в его школе не знали ничего определенного об истинности оставленного им повествования, чта предполагаемая истинность такового нуждалась в подтверждениях и что эти подтверждения приходилось искать в Египте: в греческой традиции найти их, очевидно, не удавалось. Выходит, что Крантор свидетельствует о том, что никакого предания об Атлантиде и Афинах, помимо платоновского, не существовало.

2. «Что такой вот и такой огромный остров существовал, доказывают некоторые из повествующих о вещах, касающихся Внешнего моря. Ибо в их время в этом море существовало семь островов, посвященных Персефоне, да еще три других, огромных: Плутонов,

30

Аммонов и посредине между ними Посейдонов, величиной на тысячи стадиев.* И жители Посейдонова острова сохранили воспринятое от предков воспоминание об Атлантиде, действительно наивеличайшем из тамошних островов, который в течение целых эпох господствовал над островами Атлантического моря, будучи священным уделом Посейдона. И эти вещи написал в „Эфиопике“ Маркелл» (Прокл. I. 177 Диль). Тот же текст со ссылкой на Прокла воспроизводят схолии к «Тимею».

Все, что мы знаем о Маркелле и его «Эфиопике», — это два сообщения Прокла — цитированное и другое, содержащее не менее удивительные сведения: вершина горы Атлант,** оказывается, подымается выше края воздуха, она достигает эфира (Прокл. I. 181 Диль; схол. к «Тимею». 24 е).

Хотя сочинение Маркелла не сохранилось, очевидна его принадлежность к кругу поз дне античной развлекательной прозы.

Эта литература имела несколько ответвлений. Самое известное из них — так называемый греческий роман, сюжет которого образуют испытания, выпадающие на долю влюбленных, а соответственно разнообразные драматические коллизии, чередующиеся с идиллическими сценами: здесь похищения, жертвоприношения, разбойники, туземцы, экзотика, путешествия — и неизменно счастливый конец.3

Этот жанр, в котором были достигнуты подлинные высоты искусства, выкристаллизовался сравнительно поздно, где-то у рубежа эр. Одним из истоков греческого романа явилась более ученая, но художественно менее значительная литература путешествий и псевдоисторических повествований. Уже около 400 г. до н. э. Геродор из Гераклеи, развивая в сущности одну из традиций греческой историографии и мифографии, составил обширное сочинение о деяниях Геракла, препарировав мифологические сюжеты таким образом, что получилось нечто вроде биографического романа. Важной вехой стала написанная ближе к концу IV в. до н. э. «Священная хроника» Евгемера, где псевдоистори

* В одном стадии приблизительно 178 м.
** Атласские горы. «Атлас» и «Атлант» — две традиции русской транскрипции одного и того же греческого имени.
31

ческая интерпретация мифологических сюжетов, основанная на идее (получившей имя «евгемеризма»), что боги — это некогда обожествленные великие люди, соединилась с рассказом о путешествии и описанием, в духе утопических конструкций, новонайденной страны.

Для всех направлений эллинистической беллетристики (как и для развлекательной литературы Нового времени) было правилом насыщать повествование разного рода диковинками.

Удивительными вещами особенно богаты, конечно, отдаленные края земли, прежде всего те, где доселе никто еще не был. Евгемер найдет в южном океане остров Панхею. Спустя два века Ямбул отыщет там еще семь островов. Затем Антоний Диоген опишет «Чудеса по ту сторону Фулы» (остров, считавшийся после плавания Пифея пределом мира в северо-западном направлении). Все эти сочинения дошли до нас в отрывках или пересказах, зато сохранилась пародия на подобную литературу — «Правдивая история» Лукиана. Эфиопам — гомеровским обитателям южных пределов света, конечно, было самое место в этой литературе. Именно они, например, отправили Ямбула на остров Солнца, До нас дошел и роман Гелиодора, называвшийся так же, как и написанный Маркеллом — «Эфиопика». В нем, правда, больше любви и разбойников, нежели этнографии и географических открытий, но из этого не следует, что у Маркелла не должно было быть иначе.

Сообщения Маркелла шиты белыми нитками. Все здесь сработано по готовым схемам. Семи островам Персефоны на западе соответствуют семь островов Гелиоса на юго-востоке, о которых рассказывал Ямбул. Остальные три — ни больше, ни меньше —распределены в соответствии с классическим мифом о разделении мира между тремя братьями — Зевсом, Посейдоном и Аидом (Плутоном). Отождествление Зевса с египетским Аммоном было общепринятым, и им было очень удобно воспользоваться для конструирования ситуации, где главная роль должна принадлежать не Зевсу, а владыке морей Посейдону. Мотив исторического воспоминания был уже разработан Евгемером. Например: «Согласно преданию жрецов, их род происходит с Крита и был выведен Зевсом на Панхею в то время, когда он был среди людей и царствовал

32

над миром. И в качестве доказательства они ссылаются на язык, указывая, что многое у них по-прежнему называется по-критски и что они унаследовали близость и дружеское расположение к критянам от предков, а молва об этом вечно передается потомкам. Они показывали и записи об этом, которые, по их словам, сделал Зевс, когда он, пребывая еще среди людей, основал храм» (Диодор. V. 46. 3).

Таким образом, у Маркелла никаких следов подлинного предания. Перед нами попросту один из первых романов об Атлантиде. Показательно, что «подтверждение» ее историчности вновь отыскалось вне греческого мира (более того, там, где, кроме героев романа, вообще никто не был).

Остается добавить, что ссылка Прокла на «некоторых» (пишущих о Внешнем море) — не более, чем манера речи, достаточна обычная у греческих писателей. Так и отрывок о высоте горы Атлант Прокл вводит словами «писавшие „Эфиопики“», а на деле называет только сочинение Маркелла.

3. В Афинах во время праздника Великих Панафиней, который справлялся в самом городе, «выносили одеяние Афины, на котором была изображена ее п олимпийских богов победа в сражении против гигантов. Малые же Панафинеи справлялись в Пирее, и в этот праздник богине посвящали другое одеяние, на котором можно было видеть афинян, ее питомцев, одерживающих победу в войне с атлантидянами» (схол. к «Государству», 327 а).

Здесь явное недоразумение. Солон удивляется, Критий удивляется, египетские жрецы специально объясняют, почему память о войне и победе не сохранилась у греков, но только в Египте, а тут оказывается и война, и победа изображены и выставляются на всенародном празднике! Всерьез относиться к утверждению схолиаста не приходится, остается только гадать о его происхождении. Порча текста? 4 Но я не исключаю, что в римское время какой-нибудь влиятельный оригинал и поклонник Платона в самом деле ввел такое новшество. Афиняне всячески культивировали память о своем славном прошлом — как об историческом, так и о легендарном, ибо спустя много столетий после Марафонской битвы это было уже почти одно и то же. С другой стороны, вершители судеб стран и народов

33

любили приезжать сюда — кто поучиться философии, кто причаститься таинствам Элевсинских мистерий, кто стать членом древнего Совета Ареопага.

Итак, в платоновской школе интересовались вопросом о подлинности рассказа, вложенного в уста Крития, пытались найти ему подтверждения, но эти попытки не оказались успешными.

Свидетельства древних: Аристотель, историки, географы

Вспомним слова об Атлантиде, вызвавшие возражения Посидония: «создатель заставил ее исчезнуть, как Гомер — стену ахейцев». Кому они принадлежат? Мы знаем, кто бросил остроумное замечание относительно стены ахейцев: великий ученик Платона Аристотель (Страбон. XIII. 1. 36). Вероятно, ему же принадлежит и целое, тем более что мало кто из писателей древности мог позволить себе высказываться о творениях Платона так запросто — без пиэтета или же нападок. К тому же и Прокл знает это сопоставление (I. 58 Диль), а он, конечно, больше ориентируется на философскую, нежели географическую литературу, да и Аристотеля чуть выше цитирует.

Я не думаю, что в словах Аристотеля нужно прочитывать критическую направленность. Вернее, она есть, но адресована не творцам, а неразумным читателям. В VII песни «Илиады» (436—463) поэт рассказывает о том, как ахейцы в кратчайший срок воздвигли изумительную стену для охраны кораблей и своей стоянки. Труд этот вызвал зависть Посейдона, строителя стен Трои, возмутило бога и то* что ахейцы эатеяли стро-тельство, не испросив воли бессмертных, не принеся им жертвы. Зевс обещает Посейдону:

«Верь и дерзай: и когда кудреглавые мужи ахейцы В быстрых судах понесутся к любезным отечества землям, Стену сломи их и, всю с основания в море обрушив, Изнова берег великий покрой ты песками морскими,

Да и след потребится огромной стены сей ахейской».

(VII. 459—463)

Далее рассказывается об исполнении обещания:

И когда, Илион на десятое лето разрушив,

В черных судах аргивяне отплыли к отчизне любезной, —

34

В оное время совет Посейдаон и Феб сотворили Стену разрушить, могущество рек на нее устремивши. . . Устья их всех Аполлон обратил воедино и бег их Девять дней устремлял на твердыню; а Зевс беспрерывный Дождь проливал, да скорее твердыня потонет в пучине. Сам земледержец с трезубцем в руках перед бурной водою Грозный ходил и все до основ рассыпал по разливу, Бревна и камни, какие с трудом аргивяне сложили;

Все он с землею сравнял до стремительных волн

Геллеспонта;

Самый же берег великий, разрушив огромную стену, Вновь засыпал песками и вновь обратил он все реки В ложа, где прежде лились их прекрасно струящиесь воды.

(XII. 15—18, 24—33)

Читателей Гомера удивляло, что ахейцы соорудили стену только на десятом году осады. Фукидид, не полемизируя прямо с поэтом, предлагает свою версию: «По прибытии к Трое эллины одержали победу в сражении, — это несомненно, потому что иначе они не могли бы возвести укреплений подле своей стоянки» (I. 11. 1). Дебаты велись столетиями. Мы застаем их еще у Страбона: «. . .Корабельная Стоянка (еще и теперь носящая такое название) находится так близко от современного города, что естественно удивляться безрассудству греков и малодушию троянцев; безрассудству греков, потому что они держали Корабельную Стоянку столь долго неукрепленной, когда они были близко от города и от такого множества врагов в самом городе и союзников вокруг» (XIII. 1. 36).

Замечание Аристотеля, основанное на здравом смысле в соединении с хорошим пониманием особенностей художественного повествования, раскрывает беспредметность споров и при этом не принижает искусство Гомера, а скорее подчеркивает его: нет нужды подправлять поэта, не в его обыкновении говорить несуразности, ему понадобилось изобразить штурм стены — он и создал ее, прозрачно намекнув, что бесполезно искать ее остатки.5

Итак, Аристотель — современник, ученик Платона и признанный специалист в той дисциплине, которая по названию его сочинения именуется поэтикой, решительно заявляет, что Атлантида — художественный вымысел.

Отношение к Атлантиде древних историков, очевидно, совпадало с точкой зрения Аристотеля. В ан

35

тичной схеме истории война, описанная Платоном, не закрепилась. Даже в «Исторической библиотеке» Диодора Сицилийского, первые книги которой отведены преданиям о стародавних временах и экзотических местах, Атлантида не представлена! как и в хрониках и где бы то ни было.

Древние географы, как мы могли уже убедиться на примере Посидония и Страбона, проявляют больше доверия — они-то знают достоверные примеры того, как море и земля меняются местами. Но вот что характерно: когда они говорят об Атлантиде, они говорят об Атлантиде Платона — другой они не знают. Приведем еще отрывок из «Естественной истории» Плиния Cfapmero: «Ведь и таким вот образом природа создала острова: оторвала Сицилию от Италии, Кипр — от Сирии, Евбею — от Беотии. . . И целиком земли отпяла — прежде всего там, где Атлантическое море, — если мы поверим Платону» (II. 204—205). Филон Александрийский в сходной подборке прямо цитирует «Тимея» (О неуничтожимости мира. 26).

В результате мы должны сказать следующее. Суждения древних об историчности Атлантиды разноречивы, при этом они не обнаруживают следов какой-либо традиции об Атлантиде, независимой от Платона.

Но может быть, Платон, кое-что изменив, завуали** ровал свою зависимость от таковой, а древние это проглядели?

Атлантии Диодора

Во времена Цезаря и Августа неутомимый труженик Диодор Сицилийский работал над составлением своей «Исторической библиотеки», которая являлась не чем иным, как всеобщей историей от первобытного состояния до «наших дней». Из сорока книг, на которые он разделил свой труд, до нас дошло меньше половины; тем не менее и сохранившегося достаточно для толстенного фолианта.

Диодор не обладал ни поразительным умом Фукидида, ни литературным даром Геродота, ни разносторонними талантами другого создателя всеобщей истории — Полибия. Он компилятор. Он перелагает чужие книги, как правило, не заботясь о критическом анализе данных. На страницах «Исторической библиотеки»,

36

как мы скоро убедимся, полно всякого вздора, но это-то в немалой степени и способствовало тому, что в атмосфере культурного упадка ее участь оказалась менее печальной, чем многих других сочинений.

Первые книги Диодор отвел удивительным рассказам об отдаленных местах и временах — материалу, в достоверности которого он и сам не был уверен, но которым было все-таки жаль пожертвовать. Здесь и находится сообщение об атлантиях. Собственно, оно вплетено в историю амазонок, но не всем известных, а особых — ливийских. «Я понимаю, конечно, — предупреждает Диодор, — что историческое повествование о них в главах многих читателей — вещь неслыханная и чрезвычайно странная». Дело в том, поясняет он, что «племя этих амазонок начисто исчезло за много поколений до Троянской войны» и их славу затмили амазонки, жившие позднее. Потому-то и стоит рассказать о них, «следуя Дионисию, написавшему об аргонавтах, Дионисе, а также о многих других делах древнейших времен» (III. 52. 2—3),

Эти амазонки, говорят нам, жили на острове Геспера в Тритонидском озере, близ Эфиопии и горы Атлант, выступающей в океан. Остров их был велик и плодороден, держали здесь много домашнего скота* но хлебной пищи совершенно не ели, «ибо они не ведали способа разведения злаков». Амазонки эти оказались весьма воинственны, и под предводительством царицы Мирины они обратились к великим завоеваниям. Они разрушили город атлантиев Керну, в исполненной драматическими перипетиями борьбе одолели горгон (с которыми впоследствии, во времена царицы Медузы, воевал Персей). Затем, будучи в дружественных отношениях с царствовавшим в Египте Гором, сыном Изиды, они прошли через его страну и завоевали Переднюю Азию, а также некоторые острова Эгейского моря. Мы узнаем тут между прочим, что греческие города Малой Азии и островов Мирина, Кима, Питана, Приена, Митилена получили имя от царицы амазонок и ее боевых подруг, Дальнейшее продвижение амазонок было остановлено соединенными силами фракийцев и скифов, после чего они вернулись назад в Ливию (III. 53.4—55. 11).

«А в конце концов и горгоны, и эти амазонки были начисто истреблены Гераклом, когда он в свое время

37

пришел в западные земли и водрузил в Ливии столбы; он крепко рассудил, что взявшийся облагодетельствовать весь род человеческий не допустит, чтобы какой-либо народ жил под властью женщин. А озеро Тритонида, как говорят, в результате землетрясения исчезло: перешеек, обращенный к океану, разрушился и затонул» (III.55.3).

Такова история амазонок. Не правда ли, она что-то напоминает?

Атлантиям в ней посвящен особый экскурс. О них сказано, что они «самые цивилизованные в тамошних краях, живут на благодатной земле и в больших городах», а кроме того, «их предания о происхождении богов созвучны эллинским» (III.54.1).

Покончив с амазонками, Диодор возвращается к этим преданиям.

«Итак, атлантии, живущие около океана и пребывающие в благодатной земле, выгодно отличаются от соседей благочестием и человеколюбивым отношением к чужеземцам, а относительно происхождения богов они утверждают, что боги родились у них и что с их словами совпадают слова славнейшего из эллинских поэтов, в которых он выводит Геру, произносящую:

Я отхожу далеко, к пределам земли многодарной,

Видеть бессмертных отца Океана и матерь Тефису.*

Согласно преданию, первым у них царствовал Уран, и он собрал людей, живущих разбросанно, в стены города, положил конец беззаконию и звериной жизни среди своих подданных, открыл употребление и заготовление культурных плодов и немало прочих полезных вещей. Он владел большей частью мира, а ядро его владений составляли западные и северные земли. Он наблюдал звезды и предсказывал многие явления, которые должны были произойти на небе. И он разъяснил народу чередование лет по движению Солнца и месяцев по движению Луны и научил ежегодным сменам времен года. Вследствие чего многие, несведущие в вечном порядке звезд, дивясь тому, что предсказания оправдывались, считали, что их истолкователь причастен божественной природе, и после его кончины среди людей за его благодеяния и знание звезд наделили

* Илиада. XIV. 200-201.
38

почестями, подобающими бессмертным. Небо же стали называть его именем * сообразно тому, что, казалось, оп по-свойски обходился с восходами и заходами звезд и прочими небесными явлениями, и тому, что почести, оказанные ему, уступали его благодеяниям, и провозгласили его вечным царем всего, что ни есть.

Согласно преданию, у Урана от нескольких жен родилось сорок пять сыновей, причем восемнадцать из них, рассказывают, — от Титеи: у каждого из них было и собственное имя, а вместе они по имени матери звались титанами. Титея отличалась целомудрием, к тому же люди были благодарны матери стольких благородных мужей, так что после кончины она была обожествлена теми, кто ей был обязан, и переименована в Гею.

Родились у него и дочери. Две старшие весьма выделялись среди прочих. Одну из них звали Басилией, & другую Реей или, некоторые, — Пандорой. Старшая из двух сестер Василия отличалась исключительным разумением и целомудрием. Совместно с матерью она вырастила всех братьев, проявив лучшие качества. Поэтому ее и прозвали Великой Матерью. А когда отец от людей перешел к богам, народ и братья передали царство ей, тогда еще деве, по своему отменному целомудрию ни с кем не желавшей сожительствовать. Впоследствии, чтобы в качестве воспреемников царства оставить сыновей, она вступила в брак с Гиперионом, одним из братьев, к которому была больше всего расположена» (III. 56. 2—57. 3).

Далее идет рассказ о Гелиосе и Селене — детях Василии и Гипериона, а также излагается фригийский вариант происхождения Великой Матери (Кибелы). Наконец, заходит речь об Атланте.

«После кончины Гипериоиа сыновья Урана разделили царство. Славнейшими из них были Атлант и Крон. Уделом Атланта стали области близ океана, так что он и народы назвал атлантиями, и величайшую из гор этой земли сходным образом прозвал Атлантом. Утверждают, что он усердно занимался звездной наукой и первый сообщил людям учение о сфере, что и дало повод заключить, будто все небо покоится на плечах Атланта,

* Небо по-гречески «уравое».
39

в то время как миф намекает на открытие и описание сферы.

У него было много сыновей, и один из них выделялся благочестием, справедливым отношением к подданным и человеколюбием. Его прозвали Геспером. Он всходил на вершину горы Атланта, производил наблюдения за звездами, а однажды, внезапно захваченный ураганом, бесследно исчез. Сострадая за его добродетель тому, что он претерпел, народ наделил его почестями бессмертных и славнейшую из небесных звезд назвал по его имени.*

Было у Атланта и семь дочерей, по отцу собирательно именуемых Атлантидами, а по отдельности каждую звали так: Майя, Электра, Тайгета, Стеропа, Меропа, Алкиона и последняя — Келайно. Они же. . . родили отпрысков, получивших за добродетель имя богов и героев, как например сын старшей, Майи, от Зевса Гермес, открывший для людей много полезных вещей. . . К ним возводят свой род не только некоторые из варваров, но и большинство древнейших героев у эллинов. . . После кончины они удостоились от людей почестей бессмертных и, переселенные на небо, получили имя Плеяд» (III. 60).

Далее излагается история Крона и его сына Зевса, в частности борьбы Зевса с титанами (III. 61).

Сходство между мифологией атлантиев и мифологией греков действительно поразительное — те же в основном имена, те же генеалогии. . . Только не стоит принимать это удивительное «совпадение» за чистую монету.

Перед нами плоды филологических досугов, а не настоящее предание. Преданий о том, как боги, которым люди поклоняются, были созданы самими людьми, просто не может быть. Весь рассказ мог возникнуть только в греческой среде. Вне греческого языка истории про то, как человек Уранос дал имя небу «уранос», бессмысленны. То же самое относится к присутствующим в рассказе этимологиям — таким, как Зевс (используется форма винительного падежа Ζήνα) от «жить» (ζην); эта этимология имела многовековую традицию, и то новое, что сюда ввел источник Дио-

* «Гесперос» (так греки называли Венеру) значит «вечерний» (а также «западный»).
40

дора, — версия, будто имя пошло от того, что при Зевсе стало «хорошо жить» (III. 61. 6).

Все изобличает конструкцию. Сведены воедино целые комплексы мифологических традиций. В генеалогию богов по Гесиоду вплетена Великая Матерь богов, культ которой получил широкое распространение в эллинистическую эпоху, — персонаж, едва ли мыслимый в подлинном греческом предании. Сюда же пристроена разветвленная родословная система, восходящая к дочерям Атланта, — в том виде, как она была упорядочена в ученом труде Гелланика Лесбосского (середине V в. до н. э.).

Совершенно очевидно влияние картины, в свое время нарисованной Евгемером, причем в обоих важнейших отношениях: 1) греческие боги как обожествленные цари и первооткрыватели; 2) тенденция к изображению человечества живущим на заре цивилизации в едином царстве. Эта последняя идея после похода Александра чарует многие умы. Брат македонского царя Кассандра Алексарх около 315 г. до н. э. даже построил Небесный град (Уранополь), граждан которого он именовал детьми Неба (уранидами), а себя — Солнцем. Уран не был культовым божеством, посвященный ему город — это чисто идейный символ. Алексарх основал мировое государство в миниатюре. Невероятно, но до нас дошли монеты Уранополя! Урану, конечно, находится место и в рассказе Евгемера (кстати, друга Кассандра) о Панхее. На острове возвышается гора Трон Урана; «в древние времена Уран, когда он царствовал над миром, приятно проводил время в этом месте и с вершины взирал на небо и находящиеся на нем звезды» (Диодор. V. 44. 5—6).

Иногда подобные умонастроения обозначают понятием «братство людей». Это не совсем верно. К братьям относятся иначе. Братство подразумевает больше теплоты и взволнованности (и меньше астральной символики). Впрочем, в широком спектре идей всечеловеческого единства, развивавшихся от времени Александра вплоть до перехода к христианству, можно выделить самые разные оттенки. В целом этот поток захватывает большое число людей. В том числе Диодора. Сицилийского историка пленяет то, что он будет описывать «деяния всего мира — словно одного го-рода» (I. 1. 3).

41

Важная роль астрономических занятий, выступающая в повествовании об атлантиях на каждом шагу, является постоянной чертой «правдивых рассказов», написанных под влиянием указанного круга идей. Праведные обитатели острова Солнца, о которых сообщал Ямбул, проводят жизнь среди лугов и полей, но и они сведущи в науке о звездах (Диодор. II. 57. 3). Что же касается интерпретации Атланта как астронома с сопутствующей рационализацией традиционного мифа, то это было уже в «Деяниях Геракла» у Геродора (фр. 13 Якоби).

Такого рода псевдоисторические романы выходили из филологических кругов Александрии. Тот, который пересказывает Диодор, принадлежит Дионисию Скифобрахиону (фр. 7 Якоби), жившему там во второй половине II в. до н. э. Далекий народ, обитающий у горы Атлант, подходил Дионисию, чтобы приписать ему собственные спекуляции. Имя горы, совпадая с именем персонажа, как бы хранило память о нем. Между тем персонаж был тематически связан с небом, а тем самым — с Ураном, занимающим ключевое место в традиционной греческой родословной богов.

Ничуть не больше от настоящего предания в обрамляющей истории амазонок, концы которой воистину уходят в воду. Рассказ гармонизирован с традиционными сказаниями о Геракле и Персее и даже с египетской мифологией (в восприятии греков). К тому же он «обогащен» этимологическими фантазиями о происхождении имен ряда греческих городов (как часть, посвященная атлантиям, — своего рода комментариями к одному из дискутировавшихся мест «Илиады»). Присутствие подробностей, характеризующих цивилизацию амазонок, совершенно не свойственно рассказам, передающимся от поколения к поколению. Стержневой мотив грандиозного похода через многие страны — не редкость уже в литературе V и IV в., а после похода Александра он просто переполняет сочинения историков, мифографов и географов (см., например: Страбон. XV. 1. 6—7). Об озере Тритонида существовала особая, причем разноречивая традиция, но в целом сюжет о нашествии из-за Геракловых столбов с последующим исчезновением самого эпицентра нашествия имеет ясный литературный прообраз — платоновский!

Итак, излагаемый Диодором рассказ об амазонках,

42

включающий эпизод с атлантиями, действительно имеет отношение к истории Атлантиды, рассказанной Платоном: он с нее списан.

У Геродота можно прочесть: гора Атлант «узка и со всех сторон кругла: говорят, она так высока, что нельзя видеть вершины ее, потому что она вечно покрыта снегом,* летом и зимою. По словам туземцев, это столб, на который опирается небо. По имени горы тамошние жители называются атлантами. Рассказывают, что они не едят ничего одушевленного и не видят снов» (IV. 184).

Безусловно, сообщение интригующее и, возможно, за ним стоит какой-то более развернутый рассказ. В то же время очевидно, что с историей, переданной Платоном, он не имеет ничего общего.

Нашествие из-за океана

Феопомп Хиосский принадлежит к числу виднейших историков IV в. до н. э. Он автор «Греческой истории», написанной в продолжение труда Фукидида, и «Эпохи Филиппа», посвященной событиям правления Филиппа II Македонского, отца Александра. Эти сочинения дошли до нас лишь в цитатах и пересказах. Искусству литератора Феопомп учился в Афинах у выдающегося публициста и ритора Исократа. Между школами Исократа и Платона были сложные отношения,7 колебавшиеся от соперничества на грани вражды до солидарности перед лицом врагов умствований. В их расхождениях были свои принципиальные стороны, сохранившие значение и для хиосского историка.

Предметом Феопомпа была преимущественно политическая история, но он охотно украшал изложение рассказами о различных диковинках. Особенно много их было в VIII книге «Эпохи Филиппа»; к ней, судя по всему, принадлежит и тот рассказ, который многие считают другим вариантом предания, лежащего в основе платоновской истории Атлантиды. Его приводит Клавдий Элиан — римский писатель, писавший по-гречески (первая половина III в. н. э.). Вот он.

* Точнее: облаками.
43

«Феопомп рассказывает о беседе фригийца Мидаса с Силеном (Силен этот — сын нимфы; по природе своей он ниже божества, но выше человека, так как наделен бессмертием). Они разговаривали о различных предметах; между прочим, Силен рассказал Мидасу следующее: Европа, Азия и Ливия — острова, омываемые со всех сторон океаном; единственный существующий материк лежит за пределами обитаемого мира. Он, по словам Феопомпа, неизмеримо огромен, населен крупными животными, а люди там тоже великаны, в два обычных роста, и живут они не столько, сколько мы, а вдвое больше. На этом материке много больших городов со своеобычным укладом и законами, противоположными принятым у нас. Два города, ни в чем не сходствующие друг с другом, превосходят все прочие размером. Один зовется Махим, другой — Евсебес.* Жители Евсебеса проводят дни в мире и благополучии, получают плоды земли, не пользуясь плугом и быками, — им нет нужды пахать и сеять, всегда здоровы и бодры и до самой смерти полны веселья. Они столь безупречно праведны, что боги нередко дарят их своими посещениями. Жители же Махима необычайно воинственны, появляются на свет уже в оружии, весь свой век воюют, подчиняют себе соседей и властвуют над многими народами. Население Махима составляет не меньше двух тысяч мириад.** Люди там иногда, впрочем редко, умирают от болезней, обычно жо гибнут в битвах, сраженные каменьями или дубинами; для железа они неуязвимы. Золота и серебра у них много, так что эти металлы ценятся меньше, чем у нас железо. Они некогда, по словам Силена, сделали попытку переправиться на наши острова и в количестве тысячи *** мириад пересекли океан, дошли до гиперборейских пределов, но не пожелали идти дальше, ибо, наслышанные о том, что тамошние жители слывут у нас самыми счастливыми,

* Махим — «воинственный», Евсебес — «благочестивый».
** Принимаю исправление Кораиса. В рукописях — «двухсот мириад», что противоречит дальнейшему рассказу и к тому же не дает цифры, которая существенно превосходила бы то, что бывает в «нашем мире»: по Геродоту (VII. 60), в войске Ксеркса, двинувшемся против Греции, было сто семьдесят мириад (мириада — десять тысяч).
*** Восстанавливаю чтение рукописи.
44

нашли их жизнь жалкой и убогой» (III. 18—Феопомп. Фр. 75 с Якоби).

Текст очень интересный и не очень простой для интерпретации.8 Сейчас нас интересует один конкретный вопрос: что преподносит читателю Феопомп — древнее предание или собственное сочинение?

Казалось бы, наличие сказочных черт говорит о предпочтительности первого варианта. Но это обманчивый путь рассуждения. Следуя ему, мы усмотрим древнее предание и в сотнях эпизодов литературных творений Нового времени. Не будем забывать, что Феопомп живет в обществе, в котором письменная литература существует уже на протяжении четырех столетий!

Фольклорная основа? Но фольклор не занят проблемами географии: что острова, а что подлинный и единственный материк; он бесконечно далек от споров о том, разделены ли Европа и Азия водной границей.* Фольклор не оперирует точными цифрами, когда счет идет на десятки тысяч. И не фольклорный ход мысли, а философско-риторический топос (становление которого мы можем проследить шаг за шагом от середины V в. до н. э.) — относительность кажущихся нам самоочевидными представлений: вот ведь, Европа и Азия — какие-то острова; металлы, которые мы столь ценим, для других — дешевка, а гиперборейцы, которых мы почитаем счастливыми, в глазах людей другого мира ведут жалкую жизнь (парадокс, заставляющий нас вспомнить о том, что Феопомп — современник Диогена-киника).

Остальное — элементарная комбинация из литературных источников. Благочестивых людей посещают боги, так же как гомеровские — эфиопов. Земля сама кормит их — так же как золотое поколение у Гесиода. Жители Махима появляются на свет с оружием — как Афина из головы Зевса. Своей воинственностью и мощью они замечательно похожи на гесиодовское медное поколение (Труды и дни. 143 и след.).

Феопомп использует действительно древний, по своим корням фольклорный, но к его времени давно

* Феопомп следует широко распространенному в греческой науке представлению, согласно которому Каспийское море является заливом океана и при этом соединяется с Черным морем либо рекой Фасис (Риони), либо рекой Танаис (Дон).
45

уже литературный сюжет — беседу Мидаса с Силеном — и на собственный лад заполняет его разнообразным материалом, организованным в соответствии с его собственными идейными и художественными целями. Никакого цельного предания, лежащего в основе его рассказа, не просматривается.

Откуда же сходство с Платоном? Из Платона же! Феопомп, ученик Исократа — великого мастера сказать «то же самое, но иначе», берет за основу сходный комплекс мотивов — материк по ту сторону океана, поход на здешний мир, антитеза благочестивого государства и воинственной империи — и предлагает свою версию, соединяя в литературной игре и подражание, и состязание.

В свое время мы увидим, что, описывая заокеанский мир, и Платон, и Феопомп кое в чем опирались на общие источники. Но источники эти принадлежат не к области преданий, а к тому, что на современный лад можно было бы назвать научной фантастикой, а точнее — к фантастически смелым идеям греческой науки.

Ликтония и трезубец Посейдона

До нас дошла от поздней античности поэма «Аргонавтика», приписанная легендарному певцу Орфею, считавшемуся участником плавания за золотым руном. Сейчас она полузабыта ученым миром, но в первой половине XIX в. о ней писали корифеи. Ее связывают с традициями александрийской учености. Вместе с тем Август Укерт отмечает поразительное невежество автора в географии — он путает все, его географические познания ниже Гомера и Гесиода.9

Нас интересует один эпизод. Орфей, чтобы нейтрализовать пагубные зазывания Сирен, запел песню, а именно о ссоре из-за коней между Зевсом и Посейдоном. Текст дошел до нас с неисправностями, но главное ясно. В ярости Посейдон ударил трезубцем о землю Ликтонии и «рассеял ее по беспредельному морю», в результате чего возникли острова Сардиния, Евбея и Кипр (Аргонавтика. 1276—1284 Шнайдер).

Александр фон Гумбольдт считал, что здесь перед нами древняя традиция, с которой связан и рассказ о гибели Атлантиды. Традиция о Ликтонии, по его мнению, — древний геологический миф, относящийся

46

к бассейну Средиземноморья, который мало-помалу передвигался на запад — вплоть до того, что был вынесен за Геракловы столбы. Атлантида — это отражение Ликтонии.10

Очень скоро Анри Мартэн выдвинул резонное возражение. Все сопутствующие обстоятельства в обоих рассказах совершенно различны. Даже если один из них представляет собой подлинное предание, то говорит ли это о подлинности другого? 11 Но я полагаю, что миф о Ликтонии к тому же является не древним, а книжным.

Споры между братьями упоминает еще Гомер, но о таком обороте дела, как в «Аргонавтике», мы больше ни от кого не слышим. Мало того, мы ничего не слышим и о Ликтонии.

По изобретательной гипотезе Конрада Геснера, речь на самом деле идет о Ликаонии, причем не той, которая была известна в историческое время как одна из областей Малой Азии, но вообще о земле, какой она была до Девкалионова потопа, когда ею правил Ликаон — виновник потопа.12

Действительно, из «Мифологической библиотеки» Аполлодора (III. VIII. 2) и «Метаморфоз» Овидия (I. 163 и след.) мы знаем версию, по которой Зевсова кара была вызвана нечестием то ли самого Ликаона, то ли его сыновей. Тем не менее гипотеза Геснера неправдоподобна. Потоп — прерогатива Зевса, а не Посейдона. Потоп насылается как кара, это не случайное следствие вспышки гнева. Касается он всей земли, а земля как таковая не может именоваться по какому-то правящему в данный момент царю — Ликаону, сыну Пеласга; по принципам грекоязычной топонимики «Ликаония» — это конкретно страна Ликаона (а он по традиции правил в Аркадии). Наконец, раздроблением суши эффект всеобщего потопа все равно не достигается, поэтому рассказ об образовании островов не должен быть связан с Девкалионовым потопом.

Готфрид Германн в своем комментарии к тексту указал на то, что имя Ликаония обычно появляется в поэзии в связи с северными областями, и он склоняется к мнению, что речь идет об Италии, которую относили к северным регионам.

Но как тогда быть с Евбеей и Кипром? Между тем связь Ликаонии с севером понятна. Дочь Ликаона Каллисто была превращена в медведицу и дала имя

47

созвездию, которое и по сей день звучит в слове «Арктика» (от άρκτος — «медведица»). Это самостоятельный сюжет, и он не имеет отношения к тому, о чем мы читаем в «Аргонавтике»,

Анри Мартэн обращает внимание на то, что между Ликаонией в Пелопоннесе (Аркадия) и Ликаонией в глубине Малоазийского полуострова есть еще город Ликт на Крите, основанный, согласно Евстафию, Лик-том, сыном Ликаона. Когда-то все эти места были единым царством, единой землей, впоследствии же яростью Посейдона они оказались раздроблены: таким, по его мнению, вырисовывается интересующий нас сюжет.

В эту картину, правда, с трудом вписывается Сар-Диния, но главное — когда и в какой среде мог возникнуть подобный рассказ? Совершенно ясно, что он требует обширной учености в области истории и географии и карты перед глазами. О древнем мифе говорить не приходится.

Стоит ли искать его дальше? Сардиния весьма поздно вошла в поле зрения греков, да и как себе представить древний миф, в котором речь идет одновременно о Сардинии, Евбее и Кипре? Зато впечатляет сходство между этим перечнем островов и той подборкой, что нам уже знакома по Плинию: «Природа оторвала Сицилию от Италии, Кипр — от Сирии, Евбею — от Беотии» (II. 204). Как видно, поэзия нашего Орфея восходит не к мифу, а к науке. Причем это наука послеплатоновского времени. Вообще проблемы изменения облика земли занимают греческую географию и физику с самого момента возникновения. Однако на протяжении двухсотлетнего периода от Анаксимандра до Аристотеля люди, рассуждавшие об этих предметах, больше интересовались либо судьбой отдельных местностей, либо фундаментальными процессами, описываемыми категориями «море» и «суша»; меньше сосредоточивались они на попытках воссоздать историю конкретной, но вместе с тем масштабной геологической картины. Разумеется, то, о чем я говорю, — лишь тенденция, и все-таки в теориях Стратона из Лампсака (начало III в. до н. э.) о прорыве Черного моря в Эгейское и Средиземного в Атлантику чувствуется нечто новое, и именно в III в. до н. э. география по-настоящему конституируется как особая наука. Составление

48

же разнообразных подборок, каталогов — это характернейшая черта той эпохи, когда все мироздание словно сфокусировалось в Александрийской библиотеке.

Неправдоподобна идея Гумбольдта о передвижении мифа на запад вплоть до того, что он был вынесен за Геракловы столбы. К каким островам за столбами его уместно было приложить?

Мифотворчество подчиняется определенной логике. Раздробление земли — не сюжет для греческого мифа. Острова не были основной формой расселения греков, поэтому не было причин сочинять об их возникновении космогонический миф. В доэллинистическую эпоху они вообще не подпадали под какую-то общую категорию. Были Киклады и были Спорады, а прежде всего были Делос, Лесбос, Хиос, Родос и т. д. — каждый по отдельности, со своей государственностью и своей историей, Об отдельных островах и рассказывали отдельные мифы, в том числе «геологические».

В обобщенном виде миф о том, что острова — неясно, вообще Средиземного моря или Эгеиды — были оторваны от материка ударом Посейдонова трезубца, похоже, был сочинен в первой половине III в. до н. э. Каллимахом — ученейшим из поэтов, заведующим Александрийской библиотекой. В гимнах Каллимаха мы и встречаем его впервые (IV. 30 и след.; см. также схолии к месту). Изощренный мастер вводит миф так, будто он хочет лишь вызвать в памяти читателя известный ему рассказ 13 и тем самым избегает необходимости указать на мотив действия Посейдона. Ведь заменить ученую гипотезу о землетрясении яростью на поэтический лад «колебателя земли» легко, но чтобы Посейдон стал размахивать трезубцем, нужно ввести его в состояние гнева. Однако если это гнев на людей, то его могли заслужить человек, семья, народ, род человеческий, но не население ряда островов! Следовательно, нужен другой повод для гнева, и в «Аргонавтике» таким поводом выступает спор богов о лошадях — довольно неуклюже, ибо непонятно, зачем богу «бить посуду». Неуклюжесть эта неудивительна, ибо форма мифа придается чужеродному материалу. Возможно, впрочем, мнимый Орфей что-то перепутал, и его предшественник использовал, скажем, распространенный сюжет о ссоре богов, когда они делили землю. Ликаон слыл основа

49

телем культа Зевса Ликейского; Ликеец — одно из принятых прозвищ Зевса. Быть может, разгневанный Посейдон разрушил землю, ставшую уделом брата? Однако мы сами стали сочинять древние мифы!

Каллимаху, правда, было на что опереться. Существовали и подлинные предания об островах и прибрежных землях, испытавших на себе силу перуна или трезубца. Говорить о них в этой главе нет причин, Там не идет речь ни о гигантском острове с высокоразвитой цивилизацией, ни о нашествии из-за пределов нашего мира.

Завершая разговор о Ликтонии и Атлантиде, стоит сказать и следующее. Неубедительно само сопоставление. Раздробление земли и гибель целой земли —разные вещи, разные сюжеты. Ибо общность сюжетов определяется не только тематикой, но и смыслом. Раздробление земли, в результате которого образуются острова, — сюжет этиологический (выясняющий причину явления). Гибель целой земли — сюжет отчасти дидактический, отчасти и «приключенческий», во всяком случае не этиологический, поскольку невозможно искать причину существования того, что не существует. Таким образом, понятие «геологический миф», используемое Гумбольдтом в приложении к обоим сюжетам, оказывается недостаточным, отчасти дезориентирующим. На сей раз великий ученый ошибся.

Подведем итоги главы.

Текст «Тимея» и «Крития» отчетливо подразумевает, что история Пра-Афин и Атлантиды неизвестна греческой аудитории, между тем авторская версия передачи ее через египетских жрецов, Солона и Крития, безусловно, недостоверна.14 Античные писатели не знают какого-либо рассказа об Атлантиде, который был бы древнее платоновского и не зависел от него. Те сообщения, в которых некоторые усматривают отражение того же предания, что могло лечь в основу платоновского рассказа, на поверку оказываются позднейшими литературными конструкциями. Между предполагаемым событием и отстоящим на тысячелетия предполагаемым его описанием не обнаруживается никакого связующего звена.

Подготовлено по изданию:

Панченко Дмитрий Вадимович
Платон и Атлантида. Л. : Наука. Ленинградское отделение, 1990. - 187, [3] с. : ил.
© Д. В. Панченко, 1990



Rambler's Top100