Глава IV
Малая Азия — одна из тех областей, где в очень раннее время начала складываться система социальных отношений, сыгравшая важную роль в процессе формирования рабовладельческого строя малоазийских греческих городов. Эта территория уже в период образования древнейших рабовладельческих обществ стала ареной значительных экономических и политических событий. Именно здесь значительно раньше, чем в собственно Греции, создалась обстановка, насыщенная военными столкновениями, способствовавшая переходу общества к классовой рабовладельческой структуре. Области Малой Азии, населенные различными, разобщенными благодаря природным условиям малоазийского полуострова, племенами, начиная с III тысячелетия до н. э. попали в сферу влияния государств Двуречья, где уже сложились определенные рабовладельческие отношения. Природные богатства малоазийского плато привлекали аккадских и шумерских правителей и купцов. Уже в начале III тысячелетия до н. э. в Каппадокии была основана торговая фактория аккадских купцов — Канес, который возглавил затем все торговые колонии Ассирии в Малой Азии (такие как Бурушханда, Дурхуллит, Вахшушанай и др.).2 Изучение
документов, происходящих из Канеса, дало возможность восстановить картину общественных отношений в малоазийских колониях Ассирии.3 Это было сложившееся рабовладельческое общество, где господствовали те же законы, что и в государствах Двуречья. В текстах клинописных таблеток из Канеса (совр. Кюль-Тепе) прослеживается то же противопоставление свободных ассирийцев их рабам, что и в отрывках ассирийского кодекса законов. В таблетках из Кюль-Тепе рабы упоминаются чрезвычайно часто. Особый интерес представляют формы использования труда рабов. Установлено, что ассирийские купцы пользовались рабами как помощниками в ведении торговых дел. Рабов брали в аренду у владельцев на определенный срок, что специально оговаривалось в документе наряду с суммой платы за труд раба. О ростовщических операциях ассирийских купцов свидетельствует большое количество долговых расписок, где было предусмотрено обращение должников в рабство, если долг не будет погашен в срок. Среди этих документов встречаются и упоминания об отдаче всей семьи должника (включая детей) в рабство к кредитору.4 Очевидно, ассирийские колонисты широко использовали рабство-должничество для порабощения местного населения «мирным» путем.
Если в III тысячелетии до н. э. области Малой Азии являлись объектом колонизаторской деятельности и грабительских походов древневосточных государств, таких как Ассирия, Шумер, Ванское царство и другие, то во II тысячелетии до н. э. на самой малоазийской территории сложилось мощное рабовладельческое государство— Хеттское царство, распространившее свое влияние на все области Малой Азии вплоть до западного и северного побережья.5
Находка царского архива в Богазкеое и дешифровка хеттских документов позволили судить о том, какова была организация первого рабовладельческого государства на территории Малой Азии и каким образом складывались в нем рабовладельческие отношения.6 Источники свидетельствуют о широком и повсеместном применении рабского труда — на царских и храмовых землях, на строительных работах. Большое количество рабов находилось в частном владении у свободного населения. Основными источниками пополнения контингента рабов были войны и рабство-должничество.7 Хеттское государство было типичным рабовладельческим обществом, в основе которого лежало примитивное древневосточное рабство, характерное для всех деспотий древнего Востока. Таким образом, с древнейших времен Малая Азия испытывала непрерывное давление со стороны различных древневосточных государств, которые, колонизуя или захватывая малоазийские области, насаждали там привычный им общественный уклад и присущие ему социальные отношения. Ионийские города, возникшие на западном побережье Малой Азии в очень раннее время,8 вступая в контакт с местным населением, неизбежно сталкивались с теми общественными отношениями, которые сложились здесь под влиянием древневосточных государств задолго до появления греческих колонистов.
Лидийское государство, которое к концу VII в. до н. э. расширило свою территорию вплоть до западного и северного побережья и подчинило себе ионийские города, явилось прямым наследником древневосточных деспотий и несомненно сохранило в своем укладе определенные черты, свойственные древневосточному рабовладению.9 Подпав под власть Лидии, ионийские города продолжали развиваться и богатеть, поскольку вся морская торговля продолжала оставаться в руках греческих купцов, так как сама Лидия не имела морского флота.
После разгрома Лидийской державы в VI в. до н. э. весь малоазийский полуостров вошел в состав монархии Ахеменидов. Восточная рабовладельческая деспотия надолго утвердилась на территории Малой Азии.10 Греческие города малоазийского побережья
вошли в округ, первый, утвержденный Дарием и выплачивавший 400 талантов серебра в казну царя (Herod. III, 90).11 Сложный узел политических и экономических противоречий, обостривших отношения между персидской державой и греческими полисами, привел к ионийскому восстанию, трагически закончившемуся для малоазийских греков. Персы жестоко расправились с городами — участниками восстания.12 Они были почти все разрушены, захваченное в плен население обращено в рабство (Herod. VI, 96). Только некоторым городам Пропонтиды удалось избежать нашествия персидских войск. Так, после опустошения Византия Кизик, не дожидаясь появления персов, добровольно подчинился персидскому царю на условиях, заключенных с сатрапом Ойбаресом (Herod. VI, 33).14
Период процветания ионийских городов кончился. Они были разорены и сведены на роль бесправных данников персидского царя.15 На всем протяжении своего существования греческие го-
рода тесно соприкасались с внутренними областями Малой Азии и восточными государствами, находившимися на ее Территории. Эта непосредственная связь не могла не наложить отпечатка на различные стороны экономической и общественной жизни малоазийских греческих полисов и, в частности, на рабовладельческие отношения, существовавшие в областях, колонизованных греками. Кроме того, нельзя недооценивать и того обстоятельства, что в свою очередь на систему рабовладения в Малой Азии оказало огромное влияние древневосточное рабство с типичными для него более примитивными формами по сравнению с античной рабовладельческой системой.
Западное побережье Малой Азии было колонизовано греками в очень раннее время. Археологические материалы показывают, что еще в XVI в. до н. э. это побережье было тесно связано с Критом. Археологи, производившие раскопки Милета, установили следы критского поселения с керамикой, датируемой периодом времени от среднеминойского II до позднеминойского I.16 На территории самого Милета было также обнаружено поселение микенской эпохи с остатками крепостных стен, жилых домов, мощеных улиц, хозяйственных построек.17 Керамика позволяет отнести это поселение к XIV в. до н. э. Судя по археологическим данным, в XIV в. до н. э. был заселен и Колофон.18 Находки керамики протогеометрического и геометрического стиля в Милете и Смирне 19 свидетельствуют о том, что греки селились здесь и в последующее время. Эта хронологически последовательная смена археологического материала20 подтверждает непрерывность суще-
ствования греческих поселений на западном побережье Малой Азии.
Литературные источники отражают уже более поздний период исторической жизни греческих городов малоазийского побережья. В античной литературе сохранились двоякого рода сведения. С одной стороны, ряд авторов (Геродот, Фукидид, Аристотель, Поллукс, Плутарх, Страбон, Павсаний) сообщают о полулегендарных царских родах, стоявших у власти в ионийских полисах, с другой стороны — и о самом переселении греков на западное побережье Малой Азии. Эд. Мейер обратил внимание на существование двух традиций об основании ионийских городов.21 Одна традиция называла основателями Афины (потомки царя Кодра у Геродота — Herod. I, 147), другая — Пилос (выходец из Пилоса — Андремон, основатель Колофона у Страбона, передающего отрывок из элегии Мимнерма Колофонского, — Strab. XIV, 1, 3). Эд. Мейер считает вполне вероятным, что «эмигранты из западного Пелопоннеса» могли колонизовать Ионию. Еще до открытия и изучения пилосских надписей точка зрения Эд. Мейера была поддержана целым рядом ученых, таких как Тепфер, Д Веллс, Т. Леншау, У. Вил-ламовиц.22 После прочтения таблеток пилосского архива С. Я. Лурье в своем труде, посвященном языку и культуре микенской Греции, вновь вернулся к вопросу о колонизации греками ионийского побережья. Рассматривая обе традиции об основании малоазийских городов, афинскую и пилосскую, С. Я. Лурье справедливо заключил, что пилосская традиция была несомненно более древней. В VI в. до н. э. для малоазийских городов считать своей метрополией Пилос не было особых оснований, да и сам Пилос вряд ли на это претендовал.23 В это время на звание старейшего из ионийских городов — πρεσβυτάτην γαΐαν Ίαονίας (Sol. у Aristot. Ath. Pol. IV, 5) претендовали Афины, которым нужно было исторически обосновать свое стремление к руководству ионийским объединением на Делосе.24 Поэтому при Писистрате был создан вариант легенды, согласно которому афинские цари были потомками царей Пилоса, а основатель малоазийских городов Нелей — сыном афинского царя Кодра, выходца из Пилоса.25 Таким образом, древнее предание, выводившее основателей ионийских городов из Пилоса, увязывалось с афинским царским родом, и
Афины выступали в роли основателей процветающих городов Ионии. Тем не менее древнее предание, прочно укоренившееся в малоазийских колониях, выводило основателей ионийских городов непосредственно из Пилоса. Не случайно все царские роды в городах Ионии связывали свое происхождение с пилосским царем Нелеем.26 У Страбона (XIV, I, 4) приводится отрывок из элегии Мимнерма «Нанно», где колофонский поэт прямо говорит о прибытии пилосских кораблей к берегам Малой Азии и о том, что Колофон, его родной город, был основан пилосцем Андремоном.
С. Я. Лурье удалось собрать целый ряд пилосских документальных данных, которые существенно дополняют древнюю традицию о пилосской колонизации малоазийского побережья Ионии. Некоторые из пилосских документов свидетельствуют о совпадении терминов, которыми обозначались высшие городские магистраты в Кносском и Пилосском государствах и в Милете (термин μολποι или μόλποι).27 Например, высшие должностные лица в Пилосе назывались куретами (koretore — κουρετηρες), и коллегия куретов 28 возглавляла в Эфесе знаменитый храм Артемиды.29 На основании этого совпадения С. Я. Лурье приходит к выводу о пилосском происхождении культа Артемиды Эфесской. Еще одно совпадение отмечает С. Я. Лурье: как в Пилосе, так и в Эфесе младшая категория магистратов обозначалась при помощи прибавления к названию их должности суффикса μελλι-, а старшая—πάρα- или πορο-.30 Таким образом, следы ранней колонизации малоазийского побережья микенскими греками запечатлелись в ряде данных и вряд ли существуют основания сомневаться в исторической достоверности этого процесса.
Самое раннее античное свидетельство, в котором упоминаются ионийские города, это «Гимн Аполлону Делосскому» (VIII в. до н. э.). В этом гимне Милет именуется «славным и знаменитым городом ионян».31 Больше упоминаний встречается о Колофоне.3 Колофонский поэт VII в. до н. э. Мимнерм в той же своей элегии «Нанно» говорит и о прибытии основателей Колофона из Пилоса, и о том, что колофоняне впоследствии захватили находившийся
поблизости город Смирну. По-видимому, этот же эпизод имеет в виду и Геродот, когда он рассказывает о бегстве части колофонян в Смирну, принявшую Κολοφωνίους άνδρας στάσι έσσωθέντας και έκπεσόντας έκ της πατρίδος (Herod. I, 150).33 Очевидно, захват Смирны колофонянами был связан с внутриполитической борьбой в Колофоне. Основание колонии на Халкидике, по всей вероятности, также следует связать с политическими столкновениями в Колофоне (Thuc. V, 2, 2). По сведениям, приводимым Аристотелем, Колофон в древности имел недемократический строй: · · .ούτε αν οί πλούσιοι διά τό κατά πλήθος όπερέχειν, δήμος, οίον έν Κολοφωνι τό παλαιόν (έκεΐ γαρ έκέκτηντο μακράν ούσίαν οί πλείους πριν γενέσθαι τόν πόλεμον τόν προς Λυδοός). . . (Polit. IV, 1290b, 14—17). Страбон сообщает, что некогда Колофон располагал сильным флотом и мощной конницей, что делало его значительным городом среди прочих ионийских городов (XIV, 1, 28).
Основателем Эфеса и родоначальником царской династии Андроклидов, по свидетельству Страбона, был Андрокл, сын Кодра (XIV, 1, З).34 О государственном устройстве Магнесии на Меандре в ранний период ее существования сообщает Аристотель в «Политике», определяя его как олигархическое (Polit. IV, 1289b, 39).
Древнейшая история Милета, этого самого значительного из ионийских городов, связывалась также с установлением царской власти ойкистом Милета Нелеем,36 который был родом из Пилоса (Strab. XIV, I, 3), однако Геродот называет его (согласно афинской традиции) сыном Кодра (Herod. I, 147; IX, 97).
Таким образом, в рассказе об основании Милета также преобладает пилосская традиция. Известно, что в архаическую эпоху Милет был центром, который заметно превосходил своим удельным весом Афины в эллинском мире.37 И вполне объяснимо стремление граждан Милета связать свое происхождение с Пилосом, древним славным городом, разрушенным дорийским нашествием, о былом могуществе которого сохранились лишь предания. Архаический Милет был слишком значителен, чтобы выводить своих основателей из среды незначительных в ту эпоху Афин. По-видимому, существуют все основания примкнуть к точке зрения, высказанной в свое время Эд. Мейером о древнейшей пилосской колонизации западного побережья Малой Азии, подкрепленной последними исследованиями С. Я. Лурье в области пилосских документов.38
Следует сказать, что ранний расцвет Милета, равно как и других греческих городов малоазийского побережья, во многом зависел от исключительно выгодных природных условий.
Ионийские города на малоазийском побережье располагали полосой плодородной земли, где можно было выращивать хлеб, виноград, разнообразные фрукты и маслины.39 Геродот отмечает, что «те ионяне, которым принадлежит Панионий, основали свои города под таким небом и в таком климате, лучше которых мы не знаем ни в какой другой стране» (I, 142). В широкой и плодородной долине Меандра условия для развития сельского хозяйства были особенно благоприятны. Поэтому Приена и Магнесия на Меандре имели в своем распоряжении достаточное количество сельскохозяйственных продуктов, которыми можно было прокормить городское население. Милету также принадлежала территория, на которой находились сельскохозяйственные усадьбы с полями и садами, о чем мы знаем от Геродота (I, 17). Однако с развитием городов и ростом населения земли, принадлежавшие полису, не в состоянии были обеспечить продовольствием как свободных граждан, так и рабов, составлявших значительную часть городского и сельского населения.40 Нельзя при этом забывать, что территории, принадлежавшие прибрежным греческим городам, непосредственно граничили с землями, населенными многочисленными местными племенами. Вытесненные греками с принадлежавших им ранее земель, многие из этих племен относились к колонистам с нескрываемой враждебностью. Таким образом, дальнейшее расширение принадлежащих городам земель было крайне затруднено. В результате раз-
росшиеся греческие города стали ощущать недостаток в хлебе и продовольствии. Поскольку возможности расширения сельскохозяйственной территории были ограничены в силу приведенных выше обстоятельств,41 то ионийцам очень рано пришлось обратиться к занятиям торговлей и ремеслом. Для ионийских греков торговля являлась не только главным источником их благосостояния, но и существования.42 Раннему развитию торговых связей благоприятствовало расположение ионийских городов на путях, связывавших Запад и Восток, Египет и Понт, — основных торговых магистралях древнего мира.
В ранний период торговля, находившаяся в руках ионийских греков, носила главным образом транзитный характер. Недостаток хлеба вынуждал их интересоваться областями, богатыми зерном, в которых ионийцы пытались закрепиться, основывая торговые (рактории. Так, в поисках дешевого хлеба ионийские купцы очень рано проникли в Египет,43 а несколько позже на побережье Черного моря.44 На протяжении всего VII и первой половины VI в. до н. э. Египет оставался крупнейшим поставщиком зерна для всей Ионии и материковой Греции. Кроме того, Египет славился
своими льняными тонкими тканями, благовониями и поставлял на ионийский рынок слоновую кость, звериные шкуры, соль, алебастр, квасцы, драгоценные металлы и камни и большое количество рабов-негров, о чем свидетельствует появление изображений негров в греческой вазовой живописи.47
Одним из главных источников процветания ионийских городов являлась торговля металлом. Свидетельства античных авторов дают возможность представить картину чрезвычайно разветвленных связей ионийских торговых центров с весьма отдаленными районами Средиземноморья, которые были богаты металлами. Получая их из глубинных областей Малой Азии, ионийские купцы держали в своих руках всю средиземноморскую торговлю металлом. Среди малоазийских греческих городов особо значительное место в этой торговле занял Милет, тесно связанный с Лидией, богатой золотом и электром (Herod. I, 25, 50—52, 69, 92). Не случайно древнейшей греческой монетной системой была милетская. Это были монеты лидийского электра, которые при тиране Фрасибуле получили устойчивую государственную эмблему — голову льва.48 В течение всего VII в. до н. э. милетские электровые статеры преобладали в малоазийской торговле, и лишь в начале VI в. до н. э. Хиос выпустил свою собственную серебряную монету.
Кроме металлов, из глубинных районов Малой Азии в ионийские города поступали различные товары. Это были ткани и шерсть, уложенные в тюки для удобства перевозки, предметы роскоши, ценные металлы либо в слитках,50 либо в виде ювелирных изделий, готовые металлические инструменты. Пути, по которым направлялись товары из глубинных областей малоазийского плато, были очень тяжелы — труднопроходимые горные дороги позволяли перевозить только портативные товары. В какой-то мере характер торговых путей в данном случае определял и характер товаров.51 Что касается живого товара — скота (главным образом лошадей, которыми славилась Малая Азия) и рабов, то они передвигались сами и доставляли себя к месту обмена, не требуя специальных средств для перевозки.
На основании отрывочных упоминаний у древних авторов и некоторых косвенных данных следует думать, что в торговой жизни ионийских городов работорговля занимала весьма значительное место. Так, например, Геродот сообщает, что ионийские купцы покупали фракийских рабов у самих туземцев (V, 6). Среди фракийских рабынь упоминается знаменитая Родопея, о которой мы знаем из целого ряда сочинений античных авторов (Herod. II, 134—135; Sappho 25; Strab. XVII, 1, 33). Есть основания предполагать, что Хиос,52 Фасос, Самос 53 и города Пропонтиды также участвовали в торговле фракийскими рабами.54 Для Кизика — одного из самых деятельных торговых центров Пропонтиды — существование работорговли засвидетельствовано ателией, в которой упомянут специальный налог на рабов, действовавший в Кизике в VI в. до н. э.55 Лицо, получившее ателию, освобождалось (сверх обычных привилегий) и от налога на рабов, что было специально оговорено в тексте этого документа. Неизвестно, в каких случаях взимался этот налог и в чем он выражался, но поскольку освобождение от названного налога было включено в число особых привилегий, а не само собой разумеющихся, то налог на рабов составлял, по-видимому, значительную сумму.
В устремлениях ионийских городов в причерноморские области, заселенные варварами, немаловажную роль играло богатство этих
районов не только хлебом, но и дешевой рабочей силой.56 У Полибия есть прямое свидетельство, что рабы наряду с хлебом, скотом, рыбой,57 воском и медом являлись одним из самых важных товаров, вывозимых из областей Понта (Polyb. IV, 38). Хотя сообщение Полибия относится к более позднему периоду, нет оснований считать, что состав товаров, которые греческие купцы вывозили из причерноморских областей, сильно менялся с течением времени. С развитием торговых отношений могла только усилиться интенсивность обмена. А спрос на причерноморских рабов всегда был велик на греческом рынке. Причерноморская торговля привлекала греков и тем, что хлеб из Понта обходился дешевле, чем египетское зерно. Египтяне обменивали хлеб на серебро,58 а причерноморское зерно ионийцы получали за продукты своего ремесла— керамику, ткани, украшения, за оливковое масло и вино. Особенно прочные позиции в складывающейся причерноморской торговле заняли милетские купцы. Вообще Милету в общегреческой торговле принадлежало исключительно важное место. Уже в VIII в. до н. э. Милет именовался «славным и знаменитым городом ионян».59 Милетские электровые статеры на протяжении всего VII в. до н. э. преобладали в денежном обращении всей малоазийской торговли. Принимая активное участие в посреднической торговле, Милет завязывал также прямые торговые отношения с полисами центральной Греции.60 Известно, что и в ранней
колонизации Северного Причерноморья руководящую роль сыграл Милет.61 Страбон, рассказывая о Милете в XIV книге, подчеркивает, то Милет славится многим, но прежде всего большим числом колоний, ибо весь Понт Евксинский, Пропонтида и многие другие места заселены милетянами (XIV, 1, 5). Плиний пишет об основании Милетом более 90 колоний (II, V, 112). Сенека сообщает, что «Милет распространил в разные стороны население 75 городов» (Consol. ad Helv; SC II, op. cit., 134). Конечно, эти свидетельства античных авторов не могут не вызвать сомнения у современных историков, ибо уж слишком велики цифры, упоминаемые источниками. Трудно предположить, чтобы Милет мог выделить такое большое количество людей для заселения того числа городов, какое указывают авторы. Вероятно, как это бывало и в других случаях, к группам милетских колонистов присоединялись переселенцы из других ионийских городов, покидавшие родину в поисках лучших условий для существования или изгнанные в результате политической борьбы.62 В этих случаях милетские ойкисты, очевидно, выступали только в роли организаторов переселенческого движения. В течение VII—VI вв. до н. э. Милет проявил исключительную активность в своей колонизаторской деятельности.63 Именно на примере Милета можно проследить в наиболее яркой форме развитие торгово-ремесленного рабовладельческого полиса в ранний период. Бурный и широкий рост его торговых связей, кипучая колонизаторская деятельность — во всем этом в наиболее выпуклом виде сконцентрированы черты, характерные для ионийских торговых городов того времени.
Поскольку возможности Милета в сухопутной торговле на малоазийском материке были ограничены и находились под контролем сильного лидийского царства, находившегося у милетян в тылу, наличие торговых факторий и колоний на морском побережье открывало неограниченные перспективы развития морской торговли.
Продвижение милетян в сторону Понта Евксинского, где конечной целью было достижение северного побережья Понта, можно
проследить по указаниям хронографов.64 Они относят заселение милетянами Кизика, Синопы и Трапезунта еще к середине VIII века до н. э. Однако под натиском киммерийских племен, вторгшихся на малоазийский полуостров (Herod. I, 6), поселенцы должны были покинуть основанные ими города (или, скорее, торговые фактории, которые еще не успели вырасти в города). Киммерийцы продвинулись далеко на юг, разорили Эфес с его знаменитым святилищем Артемиды, разграбили Магнесию на Меандре и Колофон. Однако сам Милет устоял перед угрозой киммерийского нашествия. Городом были воздвигнуты мощные укрепления, обнаруженные при раскопках на Калабак-Тепе.65 Вернулись милетяне на южное побережье Понта уже в середине VII в. до н. э.
Хроника Евсевия, где даются точные даты основания милетских колоний, показывает последовательность продвижения милетян в сторону Черного моря.66 Сначала были основаны колонии в Пропонтиде, а затем началось проникновение на побережье Понта Евксинского.
Политическая обстановка, сложившаяся в Милете на рубеже
VII_VI вв. до н. э., т. е. в период его наиболее энергичных
устремлений в Понт Евксинский, многое объясняет в развитии бурной колонизационной деятельности милетян. Геродот (V, 92) сообщает, что в конце VII в. до н. э. во главе Милета стоял тиран Фрасибул,67 который для удержания власти в своих руках и для обуздания политических противников принимал самые жестокие меры.68 После свержения тирании Фрасибула и попытки захвата власти Фоантом и Дамасенором (Plut. Quaest gr., 12) в Милете началась острая борьба двух партий — πλουτις и χειρομάχα, т. е. партий, «названия которых были слишком прозрачны, чтобы затрудняться понять смысл, в них содержащийся», по справедливому замечанию С. А. Жебелева.69 Таким образом, борьба завязалась между πλουτίς _ зажиточной аристократией (торговой и землевладельческой) и χειρομαχα —теми, кто
не только бьется врукопашную, но руками добывает себе средства к существованию, т. е. ремесленниками и земледельцами. Плутарх приводит и второе прозвище членов аристократической партии — αειναδται (вечные мореходы), которое вскрывает экономическую основу милетской аристократии (Plut. Quaest. gr., 12). Несомненно, это была торговая родовая аристократия, захватившая ключевые позиции в посреднической торговле Милета, которая в своих интересах проводила колонизацию земель, выселяя своих политических противников за пределы государства.70 Гераклид Понтийский и Николай Дамасский сообщают о жестокостях, сопровождавших борьбу между демосом и аристократией в Милете. Одновременно дается и яркая картина ожесточенной борьбы за власть среди правящей верхушки.71
В результате внутренних неурядиц Милет был вынужден прибегнуть к посредническому вмешательству Пароса, который был избран «примирителем». Геродот сообщает, что паросцы, пораженные и опечаленные даже внешним видом прежде столь цветущего города, разоренного междоусобицей, обошли весь Милет и его окрестности (V, 28—29). Вернувшись в город, они заявили в народном собрании, что власть должна быть доверена тем лицам, которые сохранили в такое тяжелое время свои земли в хорошо обработанном виде, ибо те, кто заботился о своей собственности, хорошо будут заботиться и об общественном благе.
Таким образом, по свидетельству Геродота, после бурных событий конца VII—начала VI в. до н. э. власть в Милете перешла в руки землевладельцев, которых Геродот называет μέσοι и которые, возможно, были ранее оттеснены торговой аристократией с господствующих позиций, поскольку у Геродота есть замечание, что в период господства μέσοι Милет процветал больше, чем когда-либо. Это свидетельство Геродота любопытно еще и тем, что оно указывает на большое значение сельского хозяйства в жизни такого исключительно торгово-ремесленного (как его обычно рассматривают исследователи) ионийского центра, как Милет. Судя по замечанию, брошенному Геродотом, в жизни Милета существовал период, когда решающую роль играли земледельческие интересы. Земли, принадлежавшие Милету, были расположены непосредственно вокруг самого города, по долине Меандра, и занимали прибрежную полосу, включая Дидимы. Кроме того, милетянам принадлежала горная область Гриона.72 Район Милета был особенно благоприятен для развития не только земледель-
ческих культур, но и для животноводства.73 О земельных владениях Милета упоминает Геродот (I, 18) в рассказе о неудачах, постигших милетян в начале войны с лидийским царем Садиаттом. Лидийцы нанесли милетянам два жестоких поражения — одно в Лименее, другое — на равнине Меандра. Из рассказа Геродота видно, что на сельской территории, примыкавшей к Милету, разводились плодовые и оливковые деревья (IX, 97). Его же описание систематического (в течение одиннадцати лет) разорения области Милета лидийцами, уничтожения посевов и деревьев лидийскими воинами (Herod. I, 17) является ярким свидетельством существования цветущего и разнообразного сельского хозяйства на территории милетской хоры. Большая роль земледелия в жизни Милета убедительно показана в работе А. И. Доватура, посвященной рассмотрению аграрных сторон жизни Милета.
Как известно, в вопросе о характере греческих поселений в Ионии у исследователей нет единого мнения. Часть их отрицает полностью земледельческие цели колонизации в Ионии, видя лишь торговые,75 другие настаивают на исключительно земледельческом характере ионийских городов.76 Несомненно, что для некоторых ионийских полисов, таких как Приена, Колофон, Миунт, в течение всего времени их существования земледелие играло основную роль.77 Для Милета, нам кажется, аграрная сторона его экономики в какой-то ранний момент его жизни играла значительную роль, что и привело к власти μέσοι, вытесненных затем άειναυται. Приход к власти μέσοι, при которых некогда Милет достиг наивысшего расцвета, А. И. Доватур правильно толкует в рассказе Геродота как реакцию, как попытку возвращения к прошлому.78 Конечно, эта попытка не разрешала главного вопроса. Дело в том, что в основе экономики и политических устремлений Милета уже лежали исключительно торгово-ремесленные интересы. Землевладельцы были оттеснены в сторону, земледельческие интересы стояли уже на втором плане, ибо к Милету VII—VI вв. до н. э., который был хозяином Эгейского бассейна и Понтийского побережья, можно было применить слова автора Псевдо-Ксенофонтовой «Политии» (Athen. Pol. II), сказанные им по поводу Афин на полтора столе-
тия позже: «. . .обладать богатством греков и варваров могут лишь одни афиняне».
Милет VII—VI вв. до н. э. не являлся ни в какой мере аграрным государством. Земледелие играло в его жизни подсобную роль и, конечно, не обеспечивало полностью все потребности Милета и его хоры в продуктах. Судя по свидетельству Геродота (I, 17), в его рассказе о лидийских войнах с Милетом, на полях милетцев находились постройки (οικήματα)—жилища и хозяйственные сооружения, принадлежавшие милетским крестьянам и землевладельцам.
К сожалению, сведения об этих земледельцах слишком скудны, для того чтобы можно было судить об их социальном составе в интересующий нас период. Еще более скудны и отрывочны сведения о рабах. Те данные, которыми мы располагаем, не позволяют судить с достоверностью ни о масштабах использования труда рабов, ни о степени применения рабского труда как в ремесле, так и в сельском хозяйстве, ни о соотношении между трудом рабов и зависимого населения, занятого в сельском хозяйстве. Что касается милетских ремесел, то вряд ли можно сомневаться, что в эргастериях Милета широко применялся труд рабов. Милет экспортировал знаменитые шерстяные ткани, керамику и т. д., и этот мощный экспорт требовал большого количества рабочих рук. В прядильном ремесле и в ткачестве использовался труд женщин-рабынь. Источником для пополнения контингента рабов были соседние области. Так, Гиппонакт упоминает о фригийских рабах в Милете во второй половине VI в. до н. э. (Hypponact. fr. 46).
Все же имеющиеся сведения дают возможность предполагать, что и в сельском хозяйстве милетской хоры использовался труд рабов и зависимых земледельцев.
Особый интерес в этом отношении представляют гергифы, упоминание о которых мы находим у Афинея со ссылкой на Гераклида Понтийского:
Ηρακλείδης о' ό IΙοντικός έν δευτέρω περί Δικαιοσύνης φησίν ή Μιλησίιον πόλις περιπέπτωκεν άτυχίαις διό τρυφήν Βίου και πολιτικά; Ινθράς'οΐ τά επιεικές ούκ άγαπώντες έκ ριζών άνεΐλον τούς εχθρούς, στασιαζόντων γάρ των τάς ουσίας εχόντων κα'ι τών δημοτών, οΰς εκείνοι Γέργιθας έκάλουν, πρώτον μέν κρατήσας ό δήμος κα'ι τούς πλουσίους έκΒαλών κα'ι συναγαγών τά τέκνα τών (ρυγόντων εις άλωνίας Βοδς είσαγαγόντες συνηλοίησαν κα'ι παρανομωτάτω θανάτω διέφθειραν (Athen. XII, 523f—524а). Судя по всему, это было исконное население, жившее на побережье, частично вытесненное и покоренное колонистами, находившееся в зависимом состоянии.79 Их попытка восстать против милетян окончилась, по сообщению Гераклида Понтийского, трагически. Однако рассказ Гераклида Понтийского не вносит ясности в воп-
рос о происхождении гергифов и их положении. По существу противопоставление гергифов "ών τάς ούσιας εχόντων мало что дает для выяснения их положения по отношению к милетским колонистам. Во всяком случае само название гергифы носит несомненно этнический характер и является названием племени, земли которого были захвачены милетскими колонистами.
По всей вероятности, к зависимой категории земледельческого населения можно отнести племена мигронов и долионов, живших на землях Кизика, о чем сообщает Страбон (XII, 8, 10), а также и лелегов, которые жили на землях карийцев и были им подчинены. Об этом сообщает Афиней, ссылаясь на Филиппа из Феангелы, который говорит, что карийцы используют лелегов как рабов в настоящее время, как и раньше.81 Кроме того, он сравнивает лелегов со спартанскими илотами и фессалийскими пенестами (Athen. VI, 271b). Однако более подробных сведений о положении этих несомненно земледельческих групп зависимого населения древние авторы не дают. Отдельные группы сравниваются чаще всего со спартанскими илотами (Athen. VI), критскими мноитами или фессалийскими пенестами (Strab. XII, 3, 4; Poll. III, 83). В свою очередь об этих категориях источники сообщают лишь самые общие сведения. Авторы ограничиваются сравнением этих групп с илотией и указанием, что они занимают положение, отличное от рабов. Так, Аристотель перечисляет «. . .τάς. . . είλιοτείας τε και πενεστείας και δουλείας» (Polit. II, 1264a, 35—36), называя каждую категорию отдельно и не смешивая их с рабами.
Если обратиться к материалу, выходящему за хронологические рамки настоящей работы, то здесь можно найти более конкретные данные о подобных зависимых группах населения. Впрочем, данные эти также немногочисленны и отрывочны. Так, в нескольких надписях, происходящих из Приены и относящихся уже
к концу IV—началу III в. до н. э., есть упоминание о педиеях — зависимом сельском населении, проживавшем на землях, принадлежащих городу.83 Одна из надписей датируется 334 г. до н. э. В ней даруется проксения гражданину Эфеса.84 В числе прочих привилегий ему предоставляется право владения землей на территории приенской хоры, однако с определенными оговорками, которые показывают, что земля, на которой жили и которую обрабатывали педиеи, не подлежала передаче во владение другим лицам.
К концу IV в. до н. э. относится надпись из города Зелеи, где упоминаются фригийцы, платившие за пользование землями, принадлежавшими городу, определенный форос.86 По-видимому, местные племена, жившие на территории хоры полиса, обрабатывали определенные земли, предоставленные им во владение полисом, с которых их нельзя было согнать. Но, судя по тому, что они платили за них форос полису, эти земли не являлись их собственностью. Вполне допустимо, что интересующие нас милетские гергифы относились к этой же категории зависимого населения, проживавшего на территории милетской хоры. Со второй половины IV в. до н. э. в положении зависимого населения замечаются изменения. По наблюдениям И. С. Свенцицкой,87 имено с этого времени обнаруживается тенденция со стороны граждан полиса к захвату общественных земель, на которых работало зависимое население. Эту тенденцию И. С. Свенцицкая подтверждает текстом зелейской надписи, состоящей из целого ряда постановленией о даровании различных привилегий и в том числе права владения землей.88 Интерпретируя эту надпись, И. С. Свенцицкая считает, что в одном случае идет речь о даровании городом частному лицу земли с обрабатывающими ее земледельцами. Очевидно, с течением времени те права на землю, какими пользовалось зависимое население, постепенно были сведены на нет. В этом отношении весьма характерно изменение в положении педиеев, отразившееся в надписях Приены.
Дело в том, что в начале III в. до н. э. упоминание о педиеях исчезает из текстов городских постановлений. Когда же речь идет о зависимом населении, проживающем на землях города, теперь
употребляется стандартная для эллинистических надписей формула κατοικουντες τήν χώραν.89 Таким образом, на примере приенских педиеев можно зафиксировать определенное явление — процесс растворения в общей массе бесправного сельского населения особых социально-этнических групп, занимавших прежде промежуточное положение между свободными и рабами.10 Конечно, нельзя поручиться, что милетских гергифов постигла историческая судьба земледельческого зависимого населения Приены. Однако эта параллель с другим ионийским городом, может быть, способна в какой-то мере дополнить то краткое свидетельство Афинея, которое приводилось выше (XII, 521а). Хотя мы и не можем с желательной полнотой определить место гергифов в хозяйственной жизни Милета, но весьма возможно, что положение их было сходно с положением приенских педиеев, о которых мы знаем несколько больше. И в этом случае не исключается предположение, что под влиянием тех же общих причин и тенденций в положении зависимого земледельческого населения милетской хоры также произошли изменения в сторону уменьшения тех прав, какими оно пользовалось раньше.
Сведения о рабах, содержащиеся в источниках, еще более бедны и случайны по сравнению с данными о зависимом населении на территории ионийских городов. По большей части это беглые упоминания, встречающиеся у античных авторов: о захвате рабов в результате удачных военных действий; о богатстве того или иного лица, которое исчисляется количеством рабов; иногда отдельные замечания о том, что рабы обрабатывают землю или используются на строительных работах. Столь же случайны и немногочисленные эпиграфические свидетельства, где можно найти упоминание о рабах.91
Используя эти скудные данные для воссоздания общей картины социальных взаимоотношений в интересующий нас период, необходимо не упустить из виду те особенности, какие были характерны для исторического прошлого Малой Азии, учесть те тесные связи, которые продолжали существовать между греческими городами и внутренними областями этой страны и в более позднее время. Сложившиеся в древневосточных деспотиях рабовладельческие отношения были более примитивны по сравнению с формами античного рабовладения. Как известно, для древневосточного рабства чрезвычайно характерным явлением было рабство-должничество,92 повсеместно приводившее к сокращению численности свободного населения и в конечном итоге к ослаблению и деградации древневосточных государств.
Древние греки, как известно, пошли по иному пути, и уже со времени Солона долговое рабство во всех наиболее развитых эллинских полисах было отменено и сохранилось лишь в более отсталых по своему развитию областях Греции.93 Такие ионийские города, как Милет, Эфес, Кизик и другие, на заре классического периода безусловно должны быть отнесены к числу наиболее передовых греческих центров. Следовательно, и для них вопрос об отмене рабства-должничества, тормозившего их развитие, не мог не оказаться одним из наиболее актуальных. Однако, судя по некоторым данным, ионийским городам на побережье Малой Азии нелегко было преодолеть живучие в их укладе реминисценции примитивного дальневосточного рабовладения.
В этом отношении большой интерес представляют две надписи, происходящие из Галикарнасса.
Одна из них датируется V в. до н. э.94 Это так называемая галикарнасская надпись Лигдамида. Из текста этой надписи явствует, что за нарушение определенных постановлений, принятых государством (в настоящем случае за внесение изменений в уже утвержденное народным собранием решение), нарушитель закона наказывается изгнанием из города и конфискацией всего
имущества в пользу Аполлона. В случае же, если имущество обвиняемого при продаже давало сумму менее 10 статеров, то самого нарушителя продавали в рабство, но не на месте, а за пределы Галикарнасса.95 Закон этот имеет две стороны, представляющие интерес для исследователей античного рабовладения. Не подлежит сомнению его ярко выраженная антидемократическая направленность, поскольку он своей самой суровой мерой был обращен против бедных слоев галикарнасских граждан, тех, чье имущество не достигало после его реализации 10 статеров. Таким образом, если имущий гражданин действием этого декрета изгонялся за пределы родины, то малоимущий терял все — и состояние, и родину, и личную свободу уже без всякой надежды на возвращение. Состоятельный гражданин мог жить в любом другом полисе и получать помощь от родных и друзей. Для богатых ионийских купцов, связанных деловыми и дружескими отношениями с большим количеством греческих торговых центров, изгнание не было тем наказанием, с которым могло кончиться известное благосостояние и нормальное человеческое существование. Теряя родину, состоятельный гражданин Галикарнасса не терял личной свободы. Для неимущего гражданина продажа за пределы Галикарнасса в качестве раба знаменовала конец его человеческого существования.
Вторая сторона декрета любопытна самим способом обращения политического противника в несостоятельного по отношению к государству должника.96 Если таким политическим противником оказывался неимущий гражданин, которому не под силу было заплатить штраф в 10 статеров, то он тем самым становился должником государства. И уже как несостоятельный должник подлежал продаже в рабство за пределы родины.
В этой суровой мере наказания, налагаемой галикарнасским декретом 457 года до н. э. на нарушителя государственных постановлений, можно усмотреть своего рода реминисценцию той формы рабства, которая бытовала в малоазийском рабовладельческом укладе со времени появления на этой территории первых рабовладельческих государств, тесно связанных с древневосточными деспотиями. Это была известная и привычная форма зависимости — рабство-должничество. Однако в том же декрете нельзя не усмотреть и еще одно, характерное для послесолоновского времени явление: должник, обращенный в рабство, навечно продавался за пределы государства, а не оставался среди своих сограждан в новом качестве раба. Шлайфер совершенно справедливо замечает, что сам факт продажи бывшего гражданина города за пределы Галикарнасса должен был предотвратить не-
избежный в противном случае разлад между гражданами. Таким образом, древняя жестокость самого акта продажи свободного человека в рабство усугублялась требованием времени — продажей за пределы страны. Это было необходимо как для укрепления государства, так и для того, чтобы держать в узде политических противников.
При этом следует помнить, что Галикарнасс, находившийся в Карии, был в какой-то мере еще и окраинным ионийским полисом на малоазийском побережье, и он всегда испытывал более сильные влияния со стороны местных элементов, где был очень силен дух древневосточного рабовладельческого уклада.
Сохранение исконных черт, характерных для форм рабовладения на малоазийской территории, с одной стороны, и безусловное восприятие изменений в рабовладельческом статусе, отвечающее требованиям, необходимым для дальнейшего развития рабовладельческого полиса, с другой стороны, делает галикарнасский декрет весьма типичным документом для характеристики рабовладельческих отношений в греческих полисах Малой Азии.
Вторая галикарнасская надпись важна тем, что дает еще одно подтверждение существования рабства-должничества Она датируется V—IV вв. до н. э.98 Надпись представляет собой несколько списков, размещенных на обеих сторонах плиты и на ее ребрах. В первом из них перечисляются лица, купившие у галикарнасских храмов Аполлона, Афины и богини Девы продаваемое ими имущество граждан, не погасивших в срок свою задолженность. сути храмы предоставляли денежные ссуды под залог недвижимости — дома, земельного участка или сада. При получении ссуды под залог предусматривалась определенная отсрочка, по истечении которой заложенное имущество, не выкупленное в срок, поступало в продажу от имени богов, выступавших в качестве заимодавцев. Именем богов новым владельцам гарантировалось владение купленным имуществом на вечные времена.100 Для этого списка характерна чрезвычайная обстоятельность и строгая последовательность в изложении всех сведений о продаваемом имуществе и о новых и старых владельцах его.101
Как обычно для долгового права, за долг отвечал не только глава семьи, но и его родственники. Об этом свидетельствуют строки 31—36 левого столбца — Διότιμο[ς] Σαρυσώλλο Κάκραν Υσσ[ε]λδώμο πλην Έκαταίης | [*]αί ων ή αδελφή έκράτη|[σ]εν έν Τερμέροις κτλ. В этом отрывке надписи речь идет о том, что сестра некоего Какра, сына Гюссельдома, Гекатея, ни своей свободой, ни имуществом не отвечает за долг брата. Исключение в данном случае подтверждает правило. Родственники остальных должников, упомянутых в надписи, очевидно, должны были разделить судьбу главы семьи.
В данном списке любопытны также сведения о стоимости домов и участков Галикарнассе в V—IV вв. до н. э. Правда, эти сведения случайны, но все же дают некоторое представление о существовавших тогда ценах 102 на земельные участки и об их использовании.
Второй список, где дается перечень лиц, купивших на распродаже самих должников бога,103 особенно интересен тем, что здесь речь идет не о государственных должниках, а о людях, задолжавших частному кредитору — в данном случае храму. Так как текст столбца В сильно фрагментирован, то остается неясным, каковы были права владельца на личность должника. Несомненно, должник, проданный храмом, не подвергался наказанию, равному той каре, которую нес нарушитель галикарнас-ских законов в случае, если он становился несостоятельным должником государства, и ему не грозила продажа в рабство на чужбину. Вероятно, должник, проданный в рабство частным лицом (в данном случае храмом), имел возможность со временем выкупиться у своего владельца с помощью друзей или родственников. Во всяком случае лицо, купившее несостоятельного должника в качестве раба, не обязывалось при покупке вывезти его за пределы государства, как это предписывалось декретом 457 г. до н. э. Представляется вполне обоснованной точка зрения, согласно которой такая продажа в рабство гражданина Галикарнасса его соотечественникам обусловливала в какой-то мере вре-
района, где находится проданная недвижимость. Кроме того, для уточнения ее местонахождения приводятся и имена лиц, которые соседствуют с проданным участком земли или домом. В случае, если сам владелец проданного имущества не жил в доме, а сдавал его в аренду, то приводилось также имя съемщика — временного владельца, и непременным было указание имени должника—прежнего владельца проданного участка. По-видимому, такая скрупулезность должна была предотвратить всякую возможность каких-либо недоразумений и юридических уверток со стороны должника.
менный (или даже условный) характер его пребывания в состоянии рабской зависимости.104 В этом отношении очень любопытен случай продажи одного и того же должника четырем разным владельцам за просроченные им четыре долговых обязательства.105 Неясно, каким образом покупатели могли осуществлять свое господство над рабом, у которого было четыре полноправных владельца одновременно.106 Оссулье 107 высказывает предположение, что речь может идти не о продаже самой личности раба, а о продаже его долговых обязательств, всю сумму которых он обязан отработать каждому из своих хозяев. Таким образом, по мнению Оссулье, продажа в рабство частного должника не носила характера того категорического лишения свободы на всю жизнь, как условия продажи в рабство государственного несостоятельного должника.108 Возможно, частный должник (в данном случае должник храма Силен) так до конца своих дней не мог расплатиться по своим обязательствам и находился в состоянии рабской зависимости, но у него все же оставалась надежда на то, что он может расплатиться с заимодавцем и снова стать свободным. Любопытно отметить, что среди покупателей упомянутого четырехкратного должника встречается лицо, носящее карийское имя.109 Вообще в этом списке как среди покупателей, так и среди должников встречается большое количество негреческих имен — персидских, лидийских и главным образом карийских.110 Это обстоятельство вполне закономерно, поскольку Галикарнасс находился в Карии и был сделан ее столицей вместо Миласы, как сообщает Страбон, ссылаясь на Каллисфена (Strab. XIII, 1, 59). Сама же Кария являлась областью, где были широко распростра-
нены храмовые общины, уклад которых восходил еще к хеттским временам.111 Известно из ранней (Herod. I, 171) и более поздней (Strab. XII, 36—37) античной традиции, что значительная часть земледельческого населения Малой Азии группировалась вокруг местных храмов.112 Надписи, происходящие из Карии, изданные В. Юдейхом,113 В. Баклером114 и Л. Робером,115 датируются в основном IV—I вв. до н. э. Однако по ним можно судить и о более раннем периоде, поскольку храмовые объединения сами по себе представляют древний и весьма консервативный институт. Малоазийское земледелие носило оазисный характер в силу географических особенностей малоазийского нагорья, где сочетание каменистой неплодородной полупустыни с небольшими земледельческими «оазисами» по долинам рек — само по себе определяло возможности использования земли. А поскольку система искусственного орошения являлась главным условием для развития земледелия в этих «оазисах», то отсюда и особенность, характерная для земледельческих районов Малой Азии — сельская община, поддерживающая оросительную систему и следящая за распределением воды на полях. Замкнутая, устойчивая земледельческая община, характерная для древнего Востока, благодаря природным условиям Малой Азии существовала в течение всего античного периода. Потому-то и римляне сохранили полностью всю систему, бытовавшую до их появления в Малой Азии,116 поскольку в основе лежала древняя земледельческая община, разрушить которую было нельзя, не разрушив сельского хозяйства провинции.
Эпиграфические памятники, происходящие из Карии, наиболее полно отражают картину экономической и социальной жизни
храмовых объединений на территории Малой Азии. Храмовые объединения Миласы, Олима и святилища в Синури имели совершенно определенную структуру. Исследователи карийских надписей совершенно справедливо полагают, что чисто карийские (негреческие) названия фил и сингений, их тесная связь с храмами показывают, что здесь издавна существовали определенные местные образования, сложившиеся вокруг древнейших святилищ, бытовавших на территории Карии еще в хеттские времена (а, возможно, и в дохеттские). По наблюдению А. Г. Периханян, здесь мы встречаемся не с искусственным заимствованием греческих полисных форм местным карийским населением, а с определенными, издавна сложившимися на данной территории храмовыми организациями.117 Известно, что Миласа уже в VI в. до н. э. выступает как единое целое — объединение самоуправляющихся территориальных храмовых общин— συγγένειαι..118 у Страбона (XIV, 2, 23) есть упоминание о том, что в V—IV вв. до н. э. Миласское объединение возглавлялось местными карийскими династами из рода Гекатомнидов, а далее он сообщает, что сын Гекатомна Мавсол сделал столицей Карии Галикарнасс (XIII, 1, 59). В первой книге своего труда Геродот упоминает миласское святилище Зевса Карииского, в котором участвовали также лидиицы и мисийцы как братья карийцев, т. е. свидетельствует о какой-то общекарийской конфедерации. В нее входили лидийцы и мисийцы, земли которых, по-видимому, принадлежали сатрапии Карии, образованной персами.
Для более позднего времени мы располагаем сведениями о значительном количестве храмово-гражданских объединений на территории Малой Азии.119
Представляется возможным, отправляясь от известных нам документов эллинистического и римского времени, сделать несколько ретроспективных наблюдений, приняв во внимание, что земельная община — явление очень устойчивое и консервативное именно благодаря тому, что ее существование вызвано неизменными на всем протяжении истории малоазийских областей природными особенностями малоазийского плато.120 Все исследователи отмечают как наиболее характерную черту малоазийских храмовых объединений обладание значительной земельной территорией. Хотя размеры этих земель и форма их эксплуатации
еще до конца не ясны из-за отрывочности и случайности сведений, тем не менее можно полагать, что называемая античными авторами γη ιερα занимала большую часть плодородных земель Малой Азии.
В основе любого значительного храмового объединения в Малой Азии всегда лежала сельская община, сконцентрированная вокруг того или иного местного святилища.121 Из поздних материалов Миласско-Олимской синойкии мы знаем, что собственником земель фил и сингений считалось божество.122 Каждый из членов сингении имел свой участок земли и, кроме того, пользовался общинной землей, которая принадлежала тому или иному богу. Несомненно, что лучшей (и большей) частью общинной земли пользовался привилегированный слой общины (представители древних родов, из которых главным образом и формировалось жречество). Участки сингенетов, в частности, в Карии (как это явствует из миласских декретов IV в. до н. э.), стали частнособственническими владениями,123 за которые, впрочем, ежегодно уплачивался сингенетом налог в священную казну.124 Таким образом, принадлежность к храмовой общине давала право на владение земельным участком и пользование общинной «священной» землей бога. Как известно, эти храмовые земли расширялись путем приобретения их храмами у отдельных лиц или других общин.125 По свидетельствам ряда документов, относящихся, правда, к позднему времени, мы можем проследить черту, очень характерную для малоазийского землевладения — разбросанность и разобщенность земельных участков, принадлежащих одному лицу.126 Это, конечно, объясняется именно тем, что природный рельеф малоазийского нагорья не оставлял возможности
для создания крупных сплошных земельных владений.127 Что касается самого важного для нас вопроса — о непосредственных производителях, обрабатывавших эти земли, то он также очень сложен и еще недостаточно исследован.128 Во всяком случае несомненно, что на храмовых землях трудились как общинные храмовые рабы, так и частные.129 У Страбона имеются неоднократные упоминания о больших количествах храмовых рабов (ίεροδούλοι) в Америи и Зеле (XII, 3, 31, 37). Он же сообщает о том, что в Комане Каппадокийской было более 6 тысяч иеродулов (XII, 2, 3) и в Комане Понтийской примерно то же количество (XII, 3, 34). О трех тысячах рабов в храме Зевса в Моримене говорит тот же Страбон (XII, 2, 5). Как известно, храмовое рабство являлось одним из древнейших институтов рабовладельческой системы. Оно существовало и в древней Вавилонии и засвидетельствовано в пилосских документах.130
Таким образом, представляется возможным предположить, что существование в непосредственной близости храмовых объединений, сохранявших в своем укладе древнейшие черты древневосточного рабовладения в течение всего античного периода, не могло не оказывать влияния на социально-экономические отношения внутри самих ионийских полисов. Примером этому может служить Галикарнасс, в уложениях которого имеет место рабство-должничество, одно из проявлений, характерных для примитивных черт рабовладения.131 Можно думать, что сочетание высо-
кого экономического и культурного расцвета ионийских полисов, делавшего их передовыми греческими государствами в течение рассматриваемого времени (VII—V вв. до н. э.) и до разгрома их персами, обогнавшими в своем развитии ведущие государства материковой Греции, с весьма живучими косными и тормозящими это развитие реминисценциями древнейших форм рабовладения, сохраняющимися в государственных уложениях, было одной из характерных черт рабовладельческого статуса малоазийских греческих полисов.