Наша группа ВКОНТАКТЕ - Наш твиттер Follow antikoved on Twitter
45

Глава II

РАННЕГРЕЧЕСКОЕ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО

  1. Аристотель о раннегреческих номофетах ... 45
  2. Ранние законодательные реформы Спарты и Афин ...51
  3. Законы Залевка и Харонда (опыт реконструкции) .......62
  4. Реформы Филолая и аграрные законы ранних номофетов ..........74
  5. Реформы Хиоса ....93

1. Аристотель о раннегреческих номофетах

Законодательство реформаторов архаического периода живо интересовало греков как в эпоху кризиса полиса — в IV в. до н. э., так и позднее, в эллинистический и римский периоды. В этой связи можно назвать Платона, Феофраста, Деметрия Фалерского, Гераклида Поитийского, сочинения которых посвящены изучению законов вообще, и в том числе древним законодательствам.1

Однако наиболее ценный источник о раннегреческом законодательстве представляет собой «Политика» Аристотеля.2 Наш взгляд на Аристотеля как историка архаического периода Греции был уже изложен достаточно подробно.3 По поводу сведений «Политики» о раннегреческих номофетах в общих чертах можно сказать следующее. К сожалению, Аристотель не ставил перед собой цели сколько-нибудь серьезно систематизировать этот материал. Только во второй книге (II, 9, 1274b, 27 sqq.) мы встречаем у него достаточно подробный перечень древнейших законодателей, но ни один из названных здесь номофетов не привлекает пристального внимания автора. Аристотель лишь отмечает отдельные погрешности в существующих в его время представлениях о преемственности между отдельными законодателями, иногда приводит детали их биографий, а также упоминает о содержании отдельных законов. Насколько можно судить, в тех законах, которые он специально выделяет, его прежде всего интересует их оригинальность, своеобразие (τό ίδιον).

В целом деятельность номофетов он считает безусловно полезной. По его словам, старинные законы были простыми 4 и напоминали варварские установления (II, 5, 1268b, 38 sqq.). Говоря о деятельности древ

46

них законодателей, Аристотель также сообщает, что одни из них были авторами только законов, другие, как например Ликург и Солон, деятельность которых в противоположность другим номофетам Аристотель рассматривает достаточно подробно, создали и законы, и конституцию.5 В иных случаях специально отмечается, что законы создавались для существовавшего уже государственного устройства: так действовали Драконт и Питтак Митиленский. Относительно других законодателей, упомянутых во второй книге «Политики», не всегда просто решить вопрос, к какому типу номофетов Аристотель их причисляет.

Ф. Адкок, автор весьма содержательной работы, посвященной литературной традиции о ранних греческих законодателях, с полным на то основанием считает сведения Аристотеля вполне достоверными.6 По его мнению, эпоха Аристотеля является водоразделом, до которого традиция о древних номофетах верна. После III -II вв. до н. э., как полагает Ф. Адкок, традиция искажается стремлением конструировать древние законодательства в соответствии с возникшими в этот период философскими системами и взглядами, иреимущесавенно морализирующего характера.7 Как заслуживающие доверия рассматривает сведения Аристотеля о ранних номофетах и Э. Д. Фролов. Представляется, что подобная оценка свидетельств Аристотеля, интересующих нас в данном случае, в целом вполне оправданна.

Среди прочих наблюдений Аристотеля по поводу древнейших законодателей особого внимания заслуживает его утверждение, согласно которому, наилучшие законодатели вышли из граждан среднего слоя (IV, 9, 1296а, 18-21).

Для того чтобы правильно оценить это положение Аристотеля, необходимо рассмотреть его в контексте. Речь идет о том, какой строй считать наилучшим (1295а, 25 sqq.). По мнению Аристотеля, государство, состоящее из средних мужей, будет иметь и наилучший государственный строй, каковым является средний вид государственного устройства (ή μέση Βέλτιστη — 1296а, 7), так как только он не ведет к внутренним распрям. В качестве доказательства и приведено упомянутое нами утверждение о принадлежности наилучших законодателей к среднему слою. Но далее устанавливается,

47

что средний слой в большинстве государств невелик, и потому чаще всего возникают либо демократии, либо олигархии, среднее же государственное устройство либо никогда не встречается, либо редко и у немногих. Это утверждение Аристотеля призвано в соответствии с основной мыслью «Политики» доказать, что существующие в его время политические устройства не обладают достаточной устойчивостью.

Вернемся, однако, к ранним законодателям — выходцам из средних слоев. В IV в. до н. э. действительно не существовало сколько-нибудь стабильных политических режимов. Но можно ли говорить о том, что (по мысли Аристотеля) и прежде все обстояло столь же безнадежно? Чему же тогда служит упоминание о древних законодателях? Об их принадлежности к среднему слою имело смысл говорить только в том случае, если их реформы были и полезны, и необходимы, а введенная ими конституция более всего напоминала идеальный строй. Не останавливаясь подробно на деятельности всех номофетов, Аристотель все же выделяет свойственные их реформам общие черты, позволяющие ему усматривать в их конституциях элементы наилучшего строя.

В этой связи особенно важной представляется оценка, которая дана Аристотелем решению вопроса о земельной собственности в древнейших законодательствах. Так, рассматривая особенности наилучшего (и самого древнего) вида демократии,8 Аристотель говорит о полезности некоторых законов (VI, 2, 1319а, 7 sqq.): «Бесспорно, полезны некоторые законы, выработанные в древнее время во многих государствах: запрещается приобретать землю свыше определенной меры или вообще, или начиная от определенного места по направлению к городу и к акрополю. Во многих государствах в древнее время запрещалось продавать первоначальные клеры».9

Как нам представляется, многие особенности этого самого древнего и наилучшего вида демократии соответствуют идеальному, «среднему», строю Аристотеля, судя по тем его признакам, которые отмечены в IV книге (4,1292b, 25 sqq.): когда государством управляют землевладельцы и те, кто имеет средний достаток (μετρίαν οίσι'αν), тогда государство управляется законами; остальные граждане могут принимать участие

48

в государственном управлении лишь после приобретения установленного законами имущественного ценза. Этот строй он и называет политией. Если демократию вообще Аристотель считает отклонением от идеального строя — политии (см. III, 5, 1279b, 4 sqq.), то в данном случае остальные виды демократии можно рассматривать как отклонение от первого, самого древнего ее вида. Создается впечатление, что этот древнейший вид демократии, по мысли Аристотеля, мог возникнуть в результате целенаправленной деятельности древних номофетов. Убеждает в этом упоминание об аграрных законах, а также указание на ценз. Как неоднократно подчеркивал А. И. Доватур,10 Аристотель не скрывал своих симпатий к такому строю, где полнота гражданских прав принадлежит средним слоям населения, способным вооружиться за свой счет. Так, в «Афинской политии» Аристотель высказывает одобрение конституции Солона, которая давала минимум политических прав неимущим, и, следовательно, неспособным приобрести тяжелое вооружение гражданам — фетам (Ath. Pol. 7, 3).

Как можно цредположить, конституции целого ряда древних законодателей носили тимократический характер. Об этом свидетельствуют данные «Никомаховой этики» (VIII, 10, 1160а, 31-Ь, 69), где, как и в «Политике», перечислены наилучшие виды государственных устройств и соответствующие им отклонения, наилучшими названы: царская власть, аристократия и третий вид, основанный на имущественных разрядах (από τιμημάτων). «Именно этому виду, — пишет Аристотель, — кажется, подходит название тимократия, однако большинство привыкло называть его просто полития».11 Далее Аристотель пишет о том, что тимократия вырождается в демократию, ибо эти виды государственного устройства имеют общую грань.

Таким образом, тимократия и полития в указанном отрывке «Никомаховой этики» — синонимы. Они являются таким видом государственного устройства, в котором политические права предоставляются на основании умеренного имущественного ценза и, вне всякого сомнения, соответствуют ранней форме демократии в «Политике».

Можно с известной долей уверенности утверждать, что основные данные «Политики» о ранних законода

49

телях вполне соответствовали исторической реальности и что серьезных оснований для излишне критического отношения к историческому наследию Аристотеля нет. В упомянутом выше отрывке из II книги «Политики» содержится ряд чрезвычайно интересных сведений, которые встречаются только у Аристотеля (таковы, например, заметки о Филолае) и в целом особого сомнения не вызывают. Более подробное освещение в «Политике» получила деятельность Ликурга и Солона. Однако эти свидетельства следует изучать особенно придирчиво: чем больше оценка того или иного законодателя совпадает с общей направленностью труда Аристотеля, тем более тщательного изучения она требует.

Итак, в «Политике» Аристотеля отмечены две важные особенности ранних законодательств: тимократический характер ранних конституций и введение земельного максимума.12 Разумеется, в каждом полисе эти ранние конституции могли иметь свои особенности, определявшиеся не в последнюю очередь уровнем самосознания или, как пишет Э. Д. Фролов, — уровнем «рациональной мысли».13 Несомненно одно: деятельность всех, даже самых ранних номофетов — создателей и конституций, и отдельных законов, шла в обстановке острой борьбы демоса за свои права.

Наибольшее внимание Аристотель уделяет деятельности Ликурга и Солона, так как именно эти законодатели, создавшие для своих полисов не только законы, но и государственный строй (см.: Polit. II, 9, 1273b, 30 sqq.), определили тем самым дальнейший путь развития Афин и Спарты, взаимные отношения которых повлияли во многом на ход греческой истории в целом и на судьбы отдельных греческих государств в частности. Эти два могущественных полиса, которым, по словам Аристотеля, принадлежало главенство в Греции, насаждали повсюду тот государственный строй, который они сами имели: Афины — демократию, Спарта — олигархию. Аристотель относился к этому явлению крайне отрицательно, не одобряя ни олигархии, ни современной ему афинской демократии, возникших в результате порчи тех государственных устройств, которые в Афинах и в Спарте были в древнейший период.14 Вполне естествен поэтому его ин-

50

терес к раннему периоду истории Афин и Спарты, к их истокам.

Солону, которого Аристотель считал основателем афинской государственности, посвящен специальный раздел «Афинской политии» (гл. 5—12). Нет сомнений в том, что и деятельность Ликурга, которого, подобно Солону, Аристотель относил к наилучшим законодателям, обычно выходившим, как он отмечает, из граждан среднего слоя (IV, 9, 1296а, 18 sqq.), была подвергнута всестороннему анализу в «Лакедемонской политии».15

Аристотель полностью разделял мнение тех, кто считал Солона превосходным законодателем (II, 9, 1273b, 35 sqq.). Солон, по его словам, упразднил в Афинах крайнюю олигархию, положил конец рабству простого народа и установил прародительскую демократию, удачно смешав элементы различных государственных устройств. Он защищает Солона от обвинений тех, кто ставил ему в вину дальнейшее развитие афинской демократии, доказывая, что ее ухудшение не было результатом деятельности Солона, но произошло скорее по стечению обстоятельств — μάλλον άπό συμπτώματος (II, 9, 1274а, 11 sqq.). Высоких похвал удостоен у Аристотеля и Ликург. По его словам, Ликург получил меньше почестей, чем он того заслуживал (Plut. Lyc. 31 = =fr. 534/Rose). Подвергая критике спартанский строй, Аристотель, как это обстоятельно доказывает А. И. Доватур, имеет в виду прежде всего Спарту своего времени, а говоря о создании спартанских законов, объединяет Ликурга с последующими политическими деятелями Спарты, внесшими нечто новое в ее жизнь, под общим обозначением «законодатель». Нельзя не согласиться с А. И. Доватуром и в том, что «далеко не все стрелы в полемической главе „Политики“ предназначены для Ликурга».16 Бесспорно, что, по мысли Аристотеля, существенные изменения в спартанский строй были внесены уже после Ликурга. Но какую-то часть стрел Ликургу Аристотель все же адресует. Так, даже Плутарх, ссылаясь на Аристотеля при упоминании о заслугах Ликурга, указывает на неправоту утверждения о том, что попытка Ликурга упорядочить быт женщин была неудачной (см.: Plut. Lyc. 14; ср.: Aristot. Polit. II, 6, 1270а, 6 sqq.). Дефекты спартанского строя IV в. коренятся, как подчеркивает А. И. Доватур, в недостат

51

ках спартанских законов, и ответственность за это падает отчасти и на Ликурга. Ликургу, как кажется, можно сделать и упрек в том, что не был достаточно продуман способ обращения с илотами (1269Ь, 13 sqq.), хотя в целом враждебное отношение илотов к своим господам существовало и до Ликурга и было результатом особых обстоятельств спартанской истории; к тому же создание досуга для спартанских граждан благодаря труду илотов Аристотель считает фактом вполне положительным.

В «Политике» мы не встречаем прямых обвинений Ликурга в порче спартанского строя,17 но отсутствует и столь рьяная его защита, как это имеет место в отношении Солона. Связано это, видимо, с тем, что аристократический строй, создателем которого Аристотель считал Ликурга,18 все же гораздо меньше совпадал с его политическими идеалами, чем полития, создателем которой, как он стремился доказать, был идеальный реформатор Солон.19

2. Ранние законодательные реформы Спарты и Афин

Историография архаической Спарты прошла большой и сложный путь, в котором могут быть четко отмечены отдельные периоды, когда преобладание получали те или иные гипотезы, определявшие позиции различных исследователей в оценке античной традиции и в решении вопроса о характере раннего спартанского законодательства,20 связываемого в античной традиции с именем Ликурга.21

Историей древней Спарты много и плодотворно занимался Ю. В. Андреев. В его статьях нашли отражение различные аспекты социальной и политической истории Спарты. Это в значительной мере облегчает стоящую перед нами задачу, поскольку в большинстве случаев мы сможем использовать результаты исследования Ю. В. Андреева, указав лишь на некоторые отличия в оценках тех или иных явлений. Выводами Ю. В. Андреева мы предполагаем воспользоваться как в этом разделе, так и в главе III, посвященной архаическим формам зависимости, и в их числе — спартанской илотии.

С начала XIX в. трудами К. О. Мюллера22 было положено начало критическому анализу преданий о Ли-

52

курге. В этот ранний период, как обстоятельно демонстрирует в своей историографической статье Ю. В. Андреев, пересмотру был подвергнут самый факт законодательства. «Большую ретру» сочли подделкой IV в. до н. э., а целый ряд обычаев и правил, регулировавших повседневную жизнь спартанцев, был признан пережитком уклада дорийской племенной общины, постепенное развитие которой в условиях постоянной военной опасности и привело к появлению общественного и государственного строя Спарты классического периода.

К полному пересмотру этой в достаточной степени устоявшейся и преобладавшей в XIX в. точки зрения привели сенсационные археологические открытия начала XX в., когда раскопки спартанского святилища — храма Артемиды Ортии — и другие открытия доказали, что Спарта в VII в. до н. э. была одним из самых значительных центров художественного ремесла архаической Греции, изделия которого широко экспортировались. Многие исследователи, основываясь на археологическом материале, пришли к очень важному общеисторическому выводу о том, что развитие Спарты в архаическую эпоху мало чем отличалось от других греческих общин.23 С точки зрения целого ряда ученых, в VI в. до н. э. (в середине или в первой половине века) произошел переворот, вызванный причинами социально-политического характера, в результате которого были введены «законы Ликурга», а сама Спарта была сознательно изолирована от внешнего мира.24

Как отмечает Ю. В. Андреев, 50—60-е годы XX в. открывают новый период в изучении архаической Спарты. Теория «переворота» была подвергнута пересмотру, а объяснение культурного упадка Спарты в VI в. до н. э. причинами социально-политического характера было признано несостоятельным. Рассматривая многочисленные исследования этого вопроса, появившиеся уже в 60—70-е годы, Ю. В. Андреев уделяет особое внимание аргументам тех авторов, которые объясняют упадок спартанской культуры чисто экономическими причинами. Наиболее распространенный вариант экономического объяснения упадка спартанского искусства — это предположение, что лаконские изделия были вытеснены более совершенной продукцией афинских мастеров. Однако, как замечает

53

Ю. В. Андреев, даже этот наиболее серьезный из «экономических» аргументов не может все же объяснить сокращения лаконской продукции для внутреннего рынка.25 Точка зрения самого Ю. В. Андреева представляет собой своеобразную амальгаму взглядов М. Финли26 и А. Холлэдея.27 Так, он принимает тезис М. Финли, согласно которому, «революция» была сложным историческим процессом, растянувшимся на длительный период. Вместе с тем Ю. В. Андреев не согласен с «тотальным скептицизмом» Финли по отношению к археологическим источникам.28 Более приемлемой представляется автору позиция английского ученого А. Холлэдея, принадлежащего к числу тех исследователей, которые считают, что культурный упадок Спарты не был следствием причин чисто экономических. Возражая против представлений о мгновенном изменении всей внутренней жизни спартанцев, Холлэдей видит основную причину в постепенном возрождении знаменитой спартанской άγωγή; при этом, как он полагает, не было создано никаких новых законов или учреждений. Все последующие изменения были последствием возрождения старого.

Отправляясь от концепции А. Холлэдея, Ю. В. Андреев отмечает ее известную однобокость, указывая на то, что «система αγωγή, вероятно, не смогла бы действовать достаточно эффективно, если бы она не подкреплялась всевозможными ограничениями и запретами, направленными к предотвращению и искоренению опасных последствий, судя по всему, никогда не исчезавшего в Спарте социального неравенства».29

Основное возражение сторонникам теории переворота представляется безусловно правильным: процесс преобразования в Спарте, скорее всего, действительно растянулся на длительный период и представлял собой результат деятельности нескольких, возможно даже многих, реформаторов. Если обратиться к истории создания афинской демократии, то и здесь процесс занял целое столетие и был результатом усилий ряда политических деятелей. Вместе с тем, как представляется, сторонники теории «переворота» безусловно правы, подчеркивая то обстоятельство, что Спарта первоначально шла по тому же пути развития, что и другие греческие общины,30 и что причины, приведшие к созданию «спартанского феномена», были связаны с особен

54

ностями социальной борьбы, которая шла в архаической Спарте. Разрозненные факты, относящиеся к раннему периоду истории спартанского государства, свидетельствуют о социальных потрясениях, пережитых архаической Спартой.31 Именно эти потрясения вызвали к жизни серию реформ, среди которых центральное место занимала аграрная.

Как пишет Ю. В. Андреев, смысл реформы заключался в том, что основной материальной базой «общины равных» стали приблизительно одинаковые по своей доходности наделы вместе с прикрепленными к ним илотами. Эти наделы были выделены на пригодной для обработки земле в самой Лаконии и в Мессении, что позволило значительно расширить рамки гражданской общины, включив в ее состав малоимущих и неимущих спартиатов. Одновременно с земельной реформой (возможно, несколько позднее) была проведена широкая программа социально-политических преобразований, имевших целью превратить все государство в военный лагерь.32

Ю. В. Андреев вполне обоснованно утверждает, что Спарта, представляя собой известную аномалию, исключение из общего правила в истории Греции, вместе с тем не была носителем какого-то иного, чуждого полисной античной цивилизации экономического уклада или типа культуры.33 Спартанская община в известном смысле была ближе других к полисному идеалу — общине равных. Именно поэтому у многих древних авторов Спарта выступает как своего рода идеал полисного строя.34 Невозможно, однако, согласиться с тем, что «Ликурговы реформы» представляли собой реформы антиаристократические.3^ Конечно, спартанская знать была вынуждена пойти на определенные жертвы, и в частности ка известное увеличение числа полноправных граждан. Однако приписываемый Ликургу передел земли, скорее всего, касался родовой знати и включенных в ее состав дружинников.36 Права лаконского демоса в целом не были восстановлены в отличие от Аттики при Солоне. В любом случае из числа полноправных граждан был полностью исключен торговоремесленный слой,37 и это обстоятельство, на наш взгляд, ярче всего свидетельствует против оценки «Ликурговых реформ» как реформ антиаристократических. Ценой жесткого и вполне осознанного самоограничения родо-

55

вая аристократия сумела сохранить политическую основу своего господства — сословно-родовой принцип предоставления политических прав. Несмотря на ряд потрясений, связанных с борьбой демоса за расширение своих прав, спартанская родовая знать сумела избежать тимократических реформ, проведение которых представляет собой неизбежный этап на пути становления рабовладельческой демократии.38 В Спарте были надолго законсервированы многие первобытнообщинные институты,39 и прежде всего институт илотии, представлявший собой одну из архаических форм рабства.

Таким образом, среди многочисленных конституционных вариантов, сложившихся в ходе революции VII—VI вв. в полисах Греции, мы можем выделить специфический спартанский вариант, к которому в той или иной мере тяготели конституции тех полисов, где в борьбе с демосом родовая знать удержала свои позиции. Те, кто относят спартанское государственное устройство к числу умеренных гоплитских демократий,40 не учитывают весьма существенного различия между ними: гоплитские демократии в других греческих полисах были образованы путем расширения гражданских прав, возвращения этих прав тем слоям демоса, которые прежде почти полностью их утратили; спартанская «община равных» сложилась в результате сужения гражданских прав и полного лишения всяких политических прав даже той части лаконского демоса, которая до победы родовой знати пользовалась какими-то, хотя бы урезанными, правами. Иными словами, в результате победы родовой знати значительная часть демоса Лаконии была низведена фактически и юридически до положения чужеземцев.41 Только учитывая этот, если можно так выразиться, генетический фактор в образовании спартанского полиса, можно, как кажется, определить характер спартанской конституции и «Ликурговых законов» в ряду прочих конституций, сложившихся в греческих полисах VII—VI вв. до н. э.

Спартанское государство было в значительной мере ориентировано на сохранение илотии. Эта примитивная форма зависимости, длительное существование которой препятствовало распространению в Спарте античной формы рабства, не оставалась неизменной со времени возникновения. На ее судьбе не мог не отра-

56

зиться сложный исторический путь, пройденный спартанским полисом. Эта проблема, в изучении которой существуют, как кажется, известные пробелы, будет подробнее исследована в главе «Архаические формы зависимости в древней Греции».

Законодательная реформа в архаической Аттике и возникновение античного рабства в Афинах достаточно подробно исследованы в отечественной литературе.42 В нашу задачу входит отметить определенные этапы, пройденные афинским государством в архаический период на пути становления рабовладельческого государства, поскольку именно Афины представляли собой наиболее ярко выраженный тип рабовладельческой демократии.43 Выделив эти основные этапы, мы получим своего рода составные элементы, которые в тех или иных сочетаниях были свойственны историческому пути всех демократических государств.

В истории Афин особенно ярко выступает роль социально-политической борьбы, приведшей к победе демоса над аристократией. Из всех требований, выдвинутых демосом в ходе революции VII—VI вв. до н. э. (кодификация «обычного» права, отмена долговой кабалы, предоставление политических прав торговоремесленному слою, решение аграрного вопроса), землевладельческая знать могла с наименьшим ущербом для себя удовлетворить требование кодификации «обычного» права. Именно к этому, видимо, свелась деятельность многих греческих номофетов VII—VI вв. до н. э. Но и эта первая уступка, сделанная аристократией демосу, стала возможной только в результате движения масс.44 Это предположение подтверждается ходом событий в Афинах во время революции VII—VI вв. до н. э. Наиболее ярко общая нестабильность в ранний период истории Афин отразилась в попытке Килона установить в Афинах тиранию.45 Именно под натиском демоса евпатриды принуждены были сделать народным массам эту первую уступку: в последней четверти VII в. до н. э. Драконт в качестве одного из десяти архонтов составил свод письменных законов.46

Не следует преувеличивать значение этого события, но нельзя его и приуменьшать. Значение кодификации становится особенно ясным, если вспомнить жалобы Гесиода на произвол знати в судопроизводстве.47 Особого внимания среди законов, которые приписы-

57

ваются Драконту, заслуживают законы об охране собственности и о праздности (Plut. Sol. 17). Закон об охране собственности, если верить Плутарху, карал смертью даже за самую мелкую кражу (овощей из огорода, плодов из сада и т. д.)·48 Несомненно, эта часть кодекса Драконта охраняла институт частной собственности, сравнительно недавно возникший в Греции.49 Кимон, по словам Плутарха (Cimon. 10), возродил старинный обычай: для всех граждан он сделал из своего дома общий пританей, а чужеземцам предоставил право брать в его поместьях поспевшие плоды. Он, заключает Плутарх, «как бы снова ввел в жизнь ту сказочную общность владения, которая была во времена Кроноса». Возможно, что такая практика существовала в Греции в VIII—VII вв. до н. э. Именно против нее мог быть направлен упомянутый у Плутарха закон Драконта. В защиту частной собственности было, очевидно, направлено и наказание за убийство раба. Это предположение основывается на тексте надписи 409/408 гг. до н. э., содержащей закон о непредумышленном убийстве. Р. Дарест, Б. Оссулье, Т. Рейнак, восстанавливая сильно испорченные строки 36—37, читают там: «Убийство раба ведет к тем. же преследованиям, что и убийство свободного человека».60 Закон этот несомненно очень древний, даже если он и не принадлежит Драконту.51 Его цитируют Антифонт («Об убийстве Герода», 48) и Ликург («Против Леократа», 64—65). Вопрос о том, насколько широко было распространено в Афинах VII в. покупное рабство, спорен, и потому попытка М. Макту опереться на приведенные выше данные для доказательства существования двух видов зависимости (гектеморы — категория зависимых, появление которых связано с долговыми обязательствами, и частновладельческие покупные рабы) едва ли обоснованна. Но его утверждение, что закон об убийстве раба можно рассматривать как закон в защиту частной собственности,52 представляется вполне логичным (разумеется, в том случае, если восстановление надписи правильно, что далеко не безусловно).

Как уже говорилось выше, к законодателям типа Драконта мы с полным правом можем отнести тех номофетов, которые, действуя в конечном счете в интересах родовой знати, ограничивались кодификацией уже действовавшего в данной общине «обычного права», не

58

затрагивая основ существующего строя. Не подлежит сомнению, что такого рода кодификация «обычного права» имела место во всех греческих общинах, охваченных революционными сдвигами этого периода.53 Ясно также, что эта мера была лишь первым звеном в той цепи уступок, которые в ходе революции греческий демос вырвал у родовой знати.

Как уже отмечалось выше, значительная часть известных нам законодателей VII—VI вв. до н. э., скорее всего, относилась к числу тех государственных деятелей, которые закрепили определенный тип соглашения между народом и знатью и заложили основы полисного строя. В древности наибольшей известностью пользовались реформы Солона, выступившего посредником в 594 г. до н. э., когда он был избран первым архонтом. Перед ним стояла необычайно трудная задача, поскольку Аттике, пережившей в тот период острый социальный кризис, угрожала открытая гражданская война. Солон принадлежал по рождению к той части афинской знати, которая уже отчасти приспособилась к новым условиям жизни. Обратившись, подобно другим выходцам из знатных, хотя и обедневших семей, к рискованным, но выгодным занятиям морской торговлей,54 он тем самым сблизился с богатыми представителями торгово-ремесленных кругов 55 и, следовательно, в качестве посредника устраивал и евпатридов, и городскую верхушку.

Обладая острым умом и незаурядными дипломатическими способностями, которые он продемонстрировал в период «саламинского кризиса» (см.: Plut. Sol. 8), Солон, по-видимому, был единственным человеком, который смог взять на себя тяжелые обязанности посредника, способного хотя бы на время примирить интересы враждующих групп.56

Среди его законов, определивших дальнейшее развитие Афин как демократического рабовладельческого государства, наиболее важным представляется закон о запрете долговой кабалы. Именно он обеспечил личную свободу афинян и закрепил переход от «эндогенного» к «экзогенному» рабству.

Основу всего законодательства Солона составляла цензовая реформа: политические права отныне предоставлялись в зависимости от размеров имущества.

59

Вероятно, прав У. Вилькен, утверждавший, что введенная Солоном цензовая система учитывала не только доход от земли, но равным образом и денежные доходы.57 В противном случае она едва ли принесла бы сколько-нибудь существенные выгоды тем, чье благосостояние было связано с развитием ремесла и торговли. Эта реформа была серьезной уступкой со стороны евпатридов, поскольку введение учитывавшего все виды доходов цензового принципа как основного критерия предоставления политических прав афинским гражданам открывало имущей верхушке демоса доступ к власти и управлению государством. Введение цензовой системы, установление тимократии ликвидировало политическое преобладание в Аттике евпатридов-консерваторов. К числу демократических установлений Солона можно отнести также возрождение роли народного собрания и создание таких демократических институтов, как Совет Четырехсот и народный суд гелиея. Право апелляции любого гражданина к народному суду Аристотель считал одним из важнейших завоеваний демократии (Ath. Pol. 9, 1). Демократизации афинского общества способствовал и принятый в области частного права закон о завещаниях, сыгравший свою роль в развитии частнособственнических отношений, в том числе и в землевладении.58

Ни с одним политическим деятелем после Солона не связывают столь многочисленных и решительных мер для поощрения аттического ремесла, какие принял Солон. К числу наиболее важных можно отнести закон, обязывающий родителей обучать детей ремеслу (Plut. Sol. 22), а также закон, предоставляющий иностранцам афинское гражданство при переселении их в Афины со всем имуществом для занятия ремеслом (ibid., 24).59 В числе законов, способствовавших развитию ремесла, Плутарх, у которого мы находим наиболее подробный перечень установлений Солона, называет и закон о праздности (ibid., 24).

Солон не только провел закон, запрещающий долговую кабалу, но и сделал все, от него зависевшее, для возвращения на родину тех, кто был продан в рабство на чужбину, выкупив их за общественный счет. Этой мерой, несомненно оздоровившей и укрепившей гражданский коллектив, Солон особенно гордился, называя

60

ее в одном ряду с освобождением земли от долговых столбов (Sol. fr. 24/Diehl).

Нельзя не согласиться с Э. Д. Фроловым, который пишет о том, что реформы Солона были фундаментальны, но не были радикальны в такой степени, в какой этого хотелось демократии, и поэтому вызвали нападки со всех сторон.60 Можно добавить к этой оценке еще и следующее: стремясь одновременно удовлетворить требования богатых слоев демоса и сохранить максимум возможных привилегий евпатридов, Солон провел реформы, в сущности, двойственные и противоречивые. Он создал Совет Четырехсот, но при этом полностью сохранил значение Ареопага (Plut. Sol. 19; Aristot. Polit. II, 9, 1273b, 35 sqq.; Ath. Pol. 8, 4). Он ввел имущественный ценз и восстановил в известной мере значение народного собрания (Aristot. Ath. Pol. 7, 3—4; 8, 1—3; Plut. Sol. 18), но в качестве основы всей избирательной системы сохранил старые родовые филы, где по-прежнему сохраняла свое влияние родовая знать (Plut. Sol., 19; Aristot. Ath. Pol. 8, 4).61 Он отменил долговую кабалу и ликвидировал старые ипотеки (Aristot. Ath. Pol. 6, 1; Plut. Sol. 15; Comp. Sol. et Popl. 3),62 но, кажется, не сделал серьезных попыток ограничить ростовщичество. Он ввел свободу завещаний (Plut. Sol. 21) и тем самым открыл путь к превращению торгово-ремесленной верхушки демоса в крупных землевладельцев, но сохранил эпиклерат (Aristot. Ath. Pol. 9, 2; Plut. Sol. 20), закреплявший и консервировавший крупное землевладение в руках родовой знати.63 Он вернул на родину рабов-должников, проданных за границу, но, скорее всего, не возвратил им клеры. 64

Эти противоречивые и непоследовательные реформы смогли, как известно, лишь на время успокоить афинский демос. И все же Солон вполне заслуженно пользовался славой одного из самых замечательных номофетов древности. Эту славу ему принес прежде всего принципиально важный по своим далеко идущим последствиям закон, запрещавший самозаклад за долги.65 Как уже говорилось, в том или ином виде ограничение долговой кабалы должно было иметь место во всех полисах, охваченных революционными переменами архаического периода. Но, видимо, у Солона этот закон был сформулирован наиболее точно и недвусмысленно и потому

61

получил широкое распространение и признание в древности.66 Его значение для дальнейших судеб Афин прекрасно понимал Аристотель, по словам которого, отмена личной кабалы в обеспечение ссуд была самым важным среди демократических установлений Солона (Ath. Pol. 9, 1). Плутарх (Comp. Sol. et Popl. 3) усматривает особую заслугу Солона в том, что он, утвердив свободу граждан, сумел будто бы избежать мятежей, которые, по его словам, обычно следуют за отменой'дол-гов.67 Между тем Плутарх не мог не знать, что реформы Солона, безусловно способствовавшие укреплению гражданской общины, не удовлетворили все же ни крестьянство, ни евпатридов и не ослабили накала социальной борьбы в Аттике. Неудача посреднической миссии Солона была связана прежде всего с тем, что он не произвел передела земли, которого ждало от него афинское крестьянство,68 и сохранил почти в полном объеме влияние евпатридов. Видимо, целый ряд проблем, стоявших перед афинским обществом, был решен в период тирании Писистрата.

Нельзя, разумеется, отрицать того, что деятельность тиранов, как пишет Э. Д. Фролов,69 «направлялась прежде всего своекорыстным расчетом, а их политика была исполнена, по большому счету, эгоизма и произвола». Но, во-первых, следует все же отличать раннюю тиранию от поздней. Даже Аристотель, в принципе осуждавший эту форму правления, писал о том, что «древние тираны» выступали в начале своей карьеры как защитники народа, и особенно сельского демоса. Этот тезис он пространно и ярко излагает в V книге «Политики» (4, 1305а, 9 sqq.), противопоставляя раннюю тиранию современной ему форме насильственной власти одного человека.70

Во-вторых, все исследователи согласны с тем, что как в Афинах, так и в ряде других греческих городов ранняя тирания была необходимым этапом развития демократического полиса, поскольку именно в этот период была сокрушена власть аристократов и тем самым устранены все препятствия на пути становления демократии. Но это, на наш взгляд, было возможно только при условии, если было подорвано экономическое преобладание аристократии, а следовательно, были конфискованы или урезаны земли хотя бы особо непримиримых представителей знати.71 Как заметил Г. Глотц,72

62

крестьяне Аттики, которые тщетно требовали земли у Солона, уже не требовали ничего после правления Писи страта.

Итак, в архаический период социальная борьба в Афинах последовательно проходила ряд этапов: кодификация законов; установление тимократии с одновременным запрещением долговой кабалы; тирания, окончательно расчистившая путь к утверждению афинской демократии.

По-видимому, через эти этапы в той или иной последовательности проходили все полисы Греции, на развитии которых хоть как-то сказалась архаическая революция VIII—VI вв. до н. э. Тем, на какой стадии завершились социальные преобразования в том или ином полисе, определялось многообразие полисных режимов, систематизацию которых мы находим в «Политике» Аристотеля.

3. Законы Залевка и Харонда (опыт реконструкции)

Во II книге «Политики» Аристотеля (9, 1274а, 22—31) названы два номофета, Залевк и Харонд, деятельность которых представляет особый интерес, поскольку их законы создавались в греческих колониях Сицилии и Великой Греции, в особой «колониальной» обстановке.

Великая греческая колонизация VIII—VI вв. до н. э. — это один из тех сюжетов, которые более других вызывают аналогии с современной историей и потому точки зрения на колонизационный процесс нередко обусловлены общей позицией тех или иных авторов. Историческая обстановка, в которой протекала греческая колонизация, причины, ее вызывавшие, неоднократно подвергались пересмотру в современной историографии.73 В наши дни отечественные исследователи в относительном согласии друг с другом пришли к выводу, что греческую колонизацию не следует объяснять влиянием только лишь одного какого-либо фактора: социально-политического, связанного прежде всего с недостатком земли в Греции, или же чисто торгового. Действовали все порожденные действительностью архаической Греции факторы, тесно связанные друг

63

с другом. И все же, обращаясь к одному из самых интенсивных колонизационных потоков архаического периода — тому, который был направлен в Южную Италию и Сицилию,74 необходимо особо отметить необычайно высокое плодородие здешних земель, которые, вне всякого сомнения, привлекали избыточное аграрное население Греции. Нам представляется, что греческую колонизацию в целом следует рассматривать в русле тех революционных процессов, которые в ряде греческих общин начались уже в VIII в. до н. э. Именно к этому времени и относится начало такого важного по своему значению процесса, каким являлась греческая колонизация.75 Одной из причин ее интенсивности было растущее экономическое и социальное расслоение общества, пауперизация отдельных его слоев и уже начавшаяся к этому времени социальная борьба.76 В противном случае совершенно необъясним массовый характер греческой колонизации VIII в. до н. э. и ее необычайно быстрые темпы.77 Кроме бурного процесса колонизации, отражением социальной борьбы, начавшейся в ряде греческих общин, является, на наш взгляд, и самый факт раннего законодательства в общинах, основанных па Западе.78 В мерах, направленных на упорядочение правовых отношений и связей, колонии в ряде случаев нуждались в большей степени, чем метрополии.79 Кодификация права была необходима прежде всего потому, что естественный при колонизации разрыв родовых и общинных связей требовал более четких юридических норм для сохранения порядка, расшатанного отрывом колонистов от прежнего коллектива и его традиций.80

Знать, конечно, принимала Участие в колонизации, но она эмигрировала в числе, недостаточном для того, чтобы сохранить в неприкосновенности правовые нормы метрополии.81 В колонии, как можно предположить, уходило много «аутсайдеров», которых устраивали далеко не все нормы и обычаи общин, исторгавших колонистов из своей среды.82 Необходимо также учитывать, что колонисты, во всяком случае на Западе, находились во враждебном окружении, требовавшем порядка внутри общины и единства всех ее членов. Именно вследствие всех этих причин кодификация «обычного права» могла происходить в колониях раньше, нежели в метрополиях.83

64

Традиция, сохранившая сведения о законах Залевка и Харонда, как уже отмечалось, очень скудна и в целом не древнее IV в. до н. э. Естественно, что судить о ее достоверности сколько-нибудь уверенно едва ли возможно. Попытаемся, однако, установить, какие из законов, приписанных Залевку и Харонду, могли существовать в колониях в ранний период их истории. Заметим, что древние авторы нередко смешивали законы Залевка и Харонда,84 что, на наш взгляд, связано не только с состоянием традиции, но в какой-то мере указывает на сходство социальной направленности законов обоих номофетов. Думается все же, что для понимания социального смысла законодательства Залевка — одного из наиболее древних — необходимо отметить некоторые особенности социального развития ранних греческих колоний.

В литературе время от времени появляются работы, в которых предпринимаются попытки представить отношения греков-колонистов с местным племенным миром чуть ли не в идиллических тонах. В отечественной науке такой взгляд можно найти, в частности, у С. А. Жебелева,85 который склонен переоценивать выгоды, получаемые верхами туземного населения от общения с греками.86 Едва ли следует удивляться тому, что у В. П. Яйленко речь идет уже о «трудовой кооперации» и «„мирной конвергенции“ греческого и туземного миров».87 Явная тенденциозность подобных выводов обстоятельно раскрыта Э. Д. Фроловым, в том числе с помощью обзора истории отношений греческих колонистов с местным населением Сицилии.88 Анализ источников, характеризующих положение киллириев — особой группы сиракузских рабов, которых античная традиция обычно сопоставляет со спартанскими илотами, фессалийскими пенестами и другими аналогичными категориями, убедительно показывает, что в земледельческих рабов была обращена, и далеко не мирным путем, значительная часть сикульского населения Сицилии.89

Большинство греческих колоний было основано там, где прежде существовали местные поселения, обитатели которых насильственно изгонялись греками. Так было при основании Сиракуз (Thuc. VI, 3, 2), Наксоса (idem, VI, 3, 3), Гелы (Paus. VIII, 46, 2). Не были исключением и Локры Эпизефирские. Здесь,

65

как сообщает Полибий (XII, 6), греки вначале заключили с сикулами договор. Условия этого договора — жить с сикулами в мире, пока они (локры) будут ходить по земле и носить головы на плечах, — а также рассказ о хитрой уловке, к которой прибегли греки для нарушения этих условий, имеют явный привкус легенды.90 Нельзя, однако, не принимать во внимание традицию о многочисленных договорах, определявших статус побежденных и их отношение к земле, в которых нашли свое отражение черты реальной действительности.91 Нельзя также полностью исключать, что и эпизефирские локры могли заключить с сикулами какое-то соглашение, которое они при первом удобном случае нарушили. Изгнание сикулов с земли подтверждается археологическим материалом, поскольку местные поселения, существовавшие до вывода колонии, приходят в упадок и исчезают. Однако изгнание сикулов с территории самих локров не исключало порабощения и прикрепления к земле жителей окружающих поселений, подобно тому как это имело место в Сиракузах.92

Возможно, что наличие зависимых типа илотов у эпизефирских локров могло послужить одной из причин, по которым древние авторы отмечали сходство законов Залевка с лаконскими и критскими законами: 93 в Спарте и на Крите еще и в V—IV вв. до н. э. социальные отношения не мыслились без существования института илотии. Как кажется, в период ранней колонизации, особенно в VIII в. до н. э., образцом социального и политического устройства колонии в какой-то мере могли служить те социальные и политические отношения, которые складывались в самой Греции после дорийского вторжения.94

Первый слой поселенцев становится во вновь основанных колониях местной знатью, т. е. каким-то подобием родовой знати метрополий.95 Подобно аристократии метрополии эта новая знать была прежде всего землевладельческой с той лишь разницей, что в ее распоряжении были еще более обширные и плодородные земли, ради которых колонисты и отправлялись за море. Эти первые поселенцы пытались в известной мере копировать социальные институты своей родины.96 Следующие потоки переселенцев получали соответственно худшие и меньшие по размерам наделы земли.97 Эти опоздавшие колонисты составляли, очевидно, слой мел

66

ких землевладельцев, т. е. «крестьянство» колонии.98 Те, кто прибывал в колонию позже других, когда земельный фонд был уже исчерпан, вынуждены были обратиться к занятиям ремеслом и торговлей. Торговоремесленный слой в первый период не мог быть особенно значителен, так как основная масса колонистов отправлялась на запад прежде всего за землей. Он увеличивался, очевидно, лишь с ростом ее процветания, что происходило, вероятно, далеко не сразу. Кроме того, как уже говорилось выше, во многих ранних колониях мог существовать слой несвободного населения, близкий по своему положению к спартанским илотам, критским мноитам и фессалийским пенестам. Возможно, что в дальнейшем этот слой, в котором демос в периоды острых социальных конфликтов видел своего естественного союзника, исчез, слившись с массой рядовых общинников.99 Киллириев заменили рабы античного типа, труд которых был длительное время основной формой подневольного труда в Сицилии и Южной Италии.100

Эти общие соображения могут, как кажется, быть полезны при решении вопроса о социальном характере известных нам законов Залевка, которые были проведены, несомненно, в интересах первых поселенцев — основателей колонии — и их потомков, составивших ее аристократию. В тот период, хронологически близкий к моменту основания колонии, там не могло быть иного достаточно влиятельного слоя, который определил бы характер законодательства. На наш взгляд, законы Залевка имели целью кодифицировать «обычное право», существовавшее в метрополии,101 внеся в него ряд изменений, отражавших особенности колониального статуса. Ранняя кодификация «обычного права» в колониях, как уже говорилось, объясняется разрывом с прежними обычаями: создавался определенный вакуум, который нужно было заполнить четкими и твердыми установлениями, способными заменить родовые традиции.

Исследователи обычно отмечают консервативно-аристократический характер государственного устройства Локров Эпизефирских, где законодательная власть находилась в руках «тысячи» граждан (Polyb. XII, 11). 102 Аристократический характер этой «тысячи» сомнений не вызывает.103

67

Законы Залевка едва ли вносили какие-либо существенные изменения в политическое устройство колонии.104 Скорее всего, они должны были оформить его и укрепить. Это было тем более необходимо, что, насколько можно судить по краткому замечанию Аристотеля (fr. 548/Rose), введению законов предшествовали серьезные неурядицы.105 Укреплению политического строя служил, очевидно, приписываемый Залевку суровый закон о порядке внесения каких-либо нововведений в законодательство.106

Залевк должен был прежде всего не только закрепить привилегии первых поселенцев, представлявших собой аристократию колонии, но и принять меры, препятствующие обнищанию этого слоя. Как уже говорилось, в период архаической революции номофетами всех греческих общин так или иначе решался один из самых болезненных вопросов — вопрос о земле. В колониях, где население непрерывно возрастало за счет притока новых переселенцев, аграрная проблема была тем более злободневна и требовала незамедлительного решения.

В «Политике» Аристотеля (II, 4, 1266b, 18 sqq.) упоминается закон локров, запрещавший продажу земельной собственности без крайней нужды и требовавший сохранения исконных наделов. Аристотель включает его в краткий перечень аграрных законов, созданных древними номофетами. Закон этот обычно относят к Локрам Эпизефирским.107 Возможно также, что его создателем был Залевк.108 В самом деле, вполне логичным кажется предположение, согласно которому, локридский номофет, действуя в интересах первопоселенцев, предпринял попытку воспрепятствовать мобильности земельной собственности, печальные последствия которой были уже хорошо известны. Если эти предположения верны, упомянутый Аристотелем закон эпизефирских локров можно считать самым ранним из известных нам законов об охране исконных клеров.

Политическое господство первых поселенцев наряду с претензиями на знатность могло быть подкреплено также высоким натуральным земельным цензом.109

Как неоднократно подчеркивал Аристотель (Polit. III, 3, 1278а, 21; 1321а, 26 sqq.), в государствах с консервативно-аристократическим, а точнее — олигархическим, строем обычно принимались меры, направлен

68

ные на ограничение ремесла и торговли. Для Локров Эпизефирских мы, к сожалению, располагаем только косвенными сведениями, которые с большой осторожностью могут быть истолкованы как подтверждение приведенного выше тезиса Аристотеля. В одном из фрагментов «Локридской политии» Аристотеля (61160/Rose) сообщается, что у локров (эпизефирских) нет лавок, куда сельские хозяева продают свои продукты, но каждый земледелец сам продает их потребителям. А. И. Доватур полагает, что этот фрагмент содержит описание жизни локров во времена самого Аристотеля.110 Допустимо, однако, что такое положение могло сложиться уже в древности и первоначально было предписано законом.111

Подобно другим ранним законодательствам (например, законы Драконта, XII таблиц), кодекс Залевка включал в себя целый ряд установлений, жестоко каравших даже за мелкие провинности и тем более за покушение на частную собственность.112 Так, в упомянутом уже фрагменте Аристотеля (fr. 600β1) упоминается о том, что у локров в наказание за воровство лишали глаза.113 Приведенный там же рассказ о Залевке, который выколол один глаз себе, а другой сыну, уличенному в воровстве, представляет собой широко распространенную в древности новеллу.114 Однако существование самого закона, введенного, очевидно, Залевком, особых сомнений не вызывает.115

Достоверным считается свидетельство Эфора (1. с.) о том, что в законах Залевка за каждое отдельное преступление была определена точная мера наказания. Это, как полагает Данбебин,116 лишало судей возможности принимать произвольные решения и потому являлось определенным шагом к равенству богатого и бедного. Разумеется, нельзя отрицать того, что фиксированные меры наказания, как и кодификация «обычного права», в целом отражали определенные социальные перемены. Однако точность устанавливаемых наказаний прежде всего свидетельствует о примитивности законодательства, носившего чисто казуальный характер.

Вместе с тем следует отметить и некоторую двойственность законодательства Залевка, которая, на наш взгляд, отражает положение первых поселенцев — основателей колонии. С одной сторона, они составили

69

аристократию колонии, полностью занявшую то место, которое в метрополии принадлежало старой родовой знати, и в соответствии с этим претендовали на знатность происхождения. С другой стороны, до эмиграции, у себя на родине, многие из тех, кто основал колонию, были малоземельными крестьянами, а возможно, и батраками-фетами. Поэтому первые поселенцы и их ближайшие потомки были должны сохранять некоторые особенности чисто крестьянской психологии. Эта двойственность не могла не сказаться на характере раннего законодательства колоний, и прежде всего на законах Залевка, которые пользовались большой популярностью в Великой Греции и Сицилии.117 Ранние законодательства, с одной стороны, фиксировали и укрепляли аристократические,118 точнее олигархические, режимы. С другой — в них, по всей вероятности, находила свое отражение вековая крестьянская недоверчивость,119 стремление к регламентации поведения, не останавливающееся и перед вмешательством в частную жизнь граждан.120

Несмотря на отмеченную древними авторами долговечность законов Залевка,121 его законодательство не смогло законсервировать экономическую и социальную жизнь колоний и связанную с этим социальную борьбу. Известно, что многие греческие колонии в Сицилии и Южной Италии, включая, видимо, и те общины, в которых действовало законодательство Залевка, не избежали тирании, которая, на наш взгляд, устанавливалась в тех случаях, когда социальная смута настолько обострялась, что правящие слои уже не контролировали ситуацию и не могли смягчить социальную борьбу введением тех или иных реформ.122 Кажется, результатом социальной борьбы было и законодательство Харонда,123 более близкое и по времени, и по социальной направленности к тимократическим реформам, чем законы Залевка.

Наши сведения о законодательстве Харонда также весьма скудны и недостоверны.124 В дошедших до нашего времени упоминаниях о законах катанского номофета обращает на себя внимание оценка Аристотеля (II, 9, 1274b, 5—7), по словам которого в законодательстве Харонда нет ничего оригинального (το Ιδιον), за исключением закона о привлечении к суду лжесвидетелей. Как уже говорилось выше, многие законы

70

Залевка уже в древности были приписаны Харонду, что свидетельствует, возможно, об их общей направленности. Если же принять во внимание традицию, согласно которой Харонд был учеником Залевка,125 то кажется вполне правдоподобным, что катанский законодатель включил в свой свод ряд законов Залевка. Разумеется, он должен был подвергнуть их переработке, тем более существенной, что эти законы следовало приспособить к требованиям уже иной эпохи.126

Судя по тому, как развивались события в Сиракузах в результате наплыва в западные колонии новых поселенцев, когда многие из них вынуждены были из-за недостатка земли обращаться к занятиям ремеслом и торговлей,127 землевладельческой аристократии из первопоселенцев противостояла уже достаточно сплоченная масса простого народа — демоса.128 Острота связанных с этим противостоянием конфликтов из-за земли и политических прав становилась особенно напряженной в тех случаях, когда союзником демоса выступало местное население, обращенное в земледельческих рабов типа спартанских илотов. Изменения в социальной структуре, в той или иной мере затронувшие большинство колоний Сицилии и Великой Греции, должны были отразиться и в законодательстве этого периода. Именно поэтому у Харонда уже вполне отчетливо проступают черты тимократических реформ.

О социальной направленности законов Харонда можно с известной долей определенности судить по его закону, согласно которому имущего, уклоняющегося от судейской должности, наказывали высоким, а неимущего малым штрафом (Aristot. Polit. IV, 10, 1297а, 21—24). На основании этого закона, принадлежность которого к законодательству Харонда признается рядом современных ученых неоспоримой,129 можно сделать вывод, что во времена Харонда в греческих колониях Италии и Сицилии уже существовал денежный ценз, введенный, вероятно, самим Харондом.130 Существовал также демократизированный суд, подобный гелиее Солона, о чем свидетельствует не только право, но даже обязанность имущих и неимущих занимать судебные должности (ср.: Aristot. Ath. Pol. 7, 3; 9, 1; Plut. Sol. 18).131

Известные черты сходства законов Солона и Харонда могли дать Аристотелю основание отнести катан-

71

ского номофета к числу выходцев из средних слоев, откуда, по его словам, происходили все наилучшие законодатели (см.: Polit. IV, 9, 1296а, 18 sqq.).132 Не следует ли из этого, что и Харонд, подобно Солону, был не просто составителем законов, но создал конституцию своего полиса? Знак равенства между этими двумя политическими деятелями ставит и Платон (Rep. X, 599е), по словам которого, благим законодателем Афины считают Солона, а Италия и Сицилия — Харонда.133 К Харонду возводили свои законы не только халкидские колонии на западе (Aristot. Polit. II, 9, 1274а, 23—25), и в частности Регий (Ael. V. H. III, 17; Herakl. Pont. 25, 4).134 Законами Харонда пользовались во всем греческом мире.135 По свидетельству Страбона (XII, 2, 9), они были применены в Каппадокии в связи с попытками Ариарата V эллинизировать каппадокийские города. О серьезной модификации древнего законодательства, проведенной катанским законодателем, свидетельствует отмеченная Аристотелем (1. с.) точность (ή άκριβεία) формулировок в законах Харонда,136 которой могли позавидовать и законодатели IV в. до н. э.

К сожалению, сведениями о том, каким образом катанский законодатель решал земельный вопрос, мы не располагаем. В колониях борьба за землю шла, возможно, острее, чем в метрополии, поскольку претензии местных аристократов на знатность, а следовательно и на безраздельное владение землей, были далеко не бесспорны.137 Залевк пытался оградить интересы первопоселенцев законом об охране исконных клеров. Харонд, действовавший в обстановке, еще более сложной,138 в любом случае не мог обойтись без закона о земле. В Сиракузах в VI в. до н. э. правящая аристократия пошла на компромисс, предоставив незнатным сиракузянам все привилегии, и в том числе право на землю.139 Вероятно, и в Катане землевладельцы-аристократы также должны были пойти на уступки, расширив политические права простого народа,140 а также его права на землю. Наиболее распространенной мерой, к которой прибегали древние законодатели, было, как следует из сообщений Аристотеля (Polit. VI, 2, 1319а, 7 sqq.; ср.: II, 4, 1266а, 39 sqq.), введение земельного максимума. Включал ли Аристотель в число этих законодателей Харонда? В пользу такого пред-

72

положения, возможно, свидетельствует тот факт, что в Фуриях был принят закон, ограничивающий размеры земельной собственности (Diod. XII, 11, 2),141 нарушение которого привело к накоплению земли в руках знати (Aristot. Polit. V, 6, 1307а, 27 sqq.).142 Если предположить, что фурийцы, несомненно использовавшие свод законов Харонда, последовали ему именно в решении земельного вопроса, можно допустить, что и в Катане был введен земельный максимум.

Идя на уступки демосу Катаны, Харонд должен был принять меры и для укрепления дисциплины сограждан. Как уже отмечалось, Диодор приписал катанскому номофету ряд суровых законов, созданных Залевком. Но, может быть, именно в этом Харонд и был последовательным учеником локрийского номофета?

Вероятнее всего, как и реформы многих других законодателей, законы Харонда лишь на время ослабили в Катане накал политических страстей.143 Весьма характерно предание о смерти Харонда, сохраненное у Диодора (ХП, 19), где рассказывается о том, что Харонд, по тогдашнему обыкновению вооруженный, отправился в свое сельское имение. На обратном пути он узнал о волнениях в городе и, спеша в народное собрание, чтобы успокоить народ, явился туда, не сняв вооружения. Поскольку Харонд нарушил собственное установление, запрещавшее под страхом смерти появляться в народном собрании с оружием, то, обвиненный в этом, он покончил с собой.144

Этот рассказ, разумеется, представляет собой вариант распространенной легенды.145 Однако, использовав обычную схему (законодатель становится жертвой жестокости своего же закона), Диодор вполне мог вплести в нее известные ему детали быта сицилийских колоний. Так, не кажется невероятным, что хозяин загородного имения, расположенного вряд ли далее, чем в дне пути от города, принужден отправляться туда в полном вооружении: 146 в окрестностях сицилийских колоний, как это можно предположить, нередко появлялись разбойничьи шайки.147 Социальные неурядицы в греческих колониях способствовали усилению борьбы, которую местное население вело против своих поработителей.148

Итак, как нам представляется, законодательство Залевка — одно из самых ранних — было создано для

73

сравнительно мало развитой социальной структуры полиса. Оно было призвано закрепить экономические и политические права первых поселенцев, составивших земельную аристократию общины. Не исключено, что появление этой ранней формы законодательства было ускорено внутриполисными волнениями, вызванными, скорее всего, требованиями передела земли в связи с наплывом новых колонистов. Можно предположить, что основу господства местной аристократии составлял земельный ценз. Если пользоваться определениями Аристотеля (см.: Aristot. Polit. IV, 5, 1292а, 29 sqq.), то существовавший во времена Залевка строй, скорее всего, можно определить как олигархический. В таком: государстве мы вправе ожидать мер, сдерживавших: развитие ремесла и торговли, а также их неизбежного спутника — ростовщичества. Законам Залевка была свойственна характерная для ранних законодательств; жестокость наказаний за самые мелкие провинности и тем более за нарушение прав собственности. Эти законы, принятые во многих греческих колониях Сицилии и Великой Греции, дольше других сохранялись, вероятно, там, где земельная аристократия имела наиболее прочные позиции. В этих государствах, возможно, дольше сохранялись и архаические формы зависимости типа илотии, на смену которой постепенно приходило частновладельческое рабство.

Иной, более развитой форме полисной жизни соответствовали законы Харонда, возникшие в период, для которого было характерно противостояние земледельческой аристократии и ущемленного в политических правах демоса. Этот последний включал в себя и те сугубо городские слои, благосостояние которых было связано с занятием ремеслом и торговлей. Законы Харонда, скорее всего, носили компромиссный характер. Оформившемуся в тот период политическому режиму Катаны были свойственны черты тимократии, о чем свидетельствуют слабые, но все же различимые черты денежного ценза и, возможно, гелиеи. Вместе с тем, как и законы Локров Эпизефирских, законы Катаны также должны были отражать специфику «колониальной» жизни.

Насколько можно судить, ни Залевку, ни Харонду не удалось создать достаточно стабильную политическую систему и на сколько-нибудь длительный срок

74

ослабить социальную борьбу в тех общинах, для которых создавались их законы.

4. Реформы Филолая и аграрные законы ранних номофетов

Среди номофетов, законы которых были направлены на решение аграрного вопроса, Аристотель во второй книге «Политики» называет фиванского законодателя Филолая. Нельзя исключить, что именно реформы Филолая определили общий характер развития Беотии как страны по преимуществу земледельческой. Предварим, однако, наши соображения по поводу реформ Филолая кратким очерком социально-экономического положения Беотии в VIII—V вв. до н. э.

В литературе неоднократно отмечалось, что в Беотии аристократия сохраняла свои политические позиции и свое положение крупного земельного собственника на целое столетие дольше, чем в Аттике. Однако даже в период господства родовой знати здесь было достаточно крепким и среднее крестьянство. Примером может служить хозяйство Гесиода. «В Беотии, — пишет Ю. Белох, крупное землевладение было хорошо представлено, так как эта страна могла выставить 1000 всадников. Но крестьяне здесь сохранили свободу, и потому наряду с крупным был и многочисленный класс средних землевладельцев,149 которые были в состоянии выступать в собственном вооружении».150 Эти подсчеты Белоха согласуются с сообщением Фукидида (IV, 93, 3) о том, что в 424 г. до н. э. в битве с афинянами у Делии беотийское войско составляли 7000 гоплитов, больше 10 000 легковооруженных, 500 пельтастов и 1000 всадников. Примерно ту же цифру всадников и для IV в. до н. э. дает Оксиринхский папирус (Hell. Ох. 11, 3), где говорится о том, что «вся страна делилась на одиннадцать (избирательных единиц). . . От каждой единицы выставлялось в войско около 1000 гоплитов и 100 всадников». При такой норме набора число всадников должно было достигать 1100 человек. Столь значительный контингент конницы свидетельствует о сохранении многочисленного слоя землевладельческой аристократии.151 В период возвышения Фив, когда большинство греческих государств использовало наемные войска, основу войска Эпаминонда составляло крепкое крестьянство. Подоб-

75

ная устойчивость крупного и среднего землевладения объясняется прежде всего тем, что Беотия и к IV в. до h. э. оставалась страной по преимуществу земледельческой, со слабым развитием ремесла. Относительно высокое плодородие беотийских земель способствовало тому, что земледелие* как во времена Гесиода, так и много позднее было прежде всего хлебопашеским.152 Крестьянин уже во времена Гесиода — поэта рубежа VIII—VII вв. до н. э.153 — не ограничивался, разумеется, только обработкой пашни. Большое место в его хозяйстве занимали и виноградорство,154 и разведение скота.165 Но все же основное внимание Гесиод уделяет именно хлебопашеству.156 «Хлебодарные» нивы 157 и крепкие крестьянские хозяйства Беотия сохраняла по крайней мере до середины IV в. до п. э.

Отсталость беотийцев, грубость их нравов были постоянным объектом насмешек комических поэтов (см., например: Aristoph., Acharn. 860). Беотийцам ставили в упрек обжорство, глупость (Demosth. XVIII, 43), отсутствие эстетического вкуса.158 Иногда основную причину нападок усматривают в злобных измышлениях враждебных беотийцам афинян. Однако беотийцам, очевидно, была все же свойственна консервативность, тяжеловесность, некоторая грубость нравов, поскольку основной контингент населения Беотии составляли крестьяне.159

Высказывалось предположение, что в ранний период в Беотии существовало покоренное зависимое население, труд которого использовался не только в земельных владениях родовой аристократии, но и в средних крестьянских хозяйствах.160 Беотия, подобно другим плодородным областям Эллады, испытала нашествие племен с северо-запада. Здесь завоеватели, по-видимому, восприняли местный эолийский диалект, смешавшийся с дорийским диалектом пришельцев.161 Трудно, однако, решить вопрос о том, возникла ли в Беотии та форма эксплуатации покоренного населения, которую мы наблюдаем в других областях, подвергшихся дорийскому завоеванию.162 При современном состоянии источников ответить на этот вопрос однозначно едва ли возможно. Если же все-таки допустить существование такой категории населения хотя бы в ранний период, то, подобно илотам в Спарте или пенестам в Фессалии, она должна была способствовать консервативности общест-

76

венных отношений, замедлять их развитие. Возможно, что среди этих «покоренных» были люди, занимавшиеся ремеслами. Это также могло способствовать ухудшению положения свободных беотийских ремесленников и препятствовать развитию и усилению торгово-ремесленного слоя свободного населения.

Как уже говорилось, развитие целого ряда греческих полисов определялось кругом законов, принятых в ранний период и обычно приписываемых традицией какому-то законодателю. Можно предположить, как уже было сказано, что особенности развития Беотии как страны чисто земледельческой также могли быть закреплены соответствующим законодательством. Время жизни древнейшего фиванского законодателя Филолая относят приблизительно к началу или середине VII в. до н. э.163 Рассказ Аристотеля — наш единственный источник — содержит сведения о самом филолае и об истории его появления в Фивах (Polit. II, 9, 1274а, 31 sqq.). Филолай был коринфянином и происходил из знаменитого рода Бакхиадов. Из любви к Диоклу, победителю на олимпийских состязаниях, Филолай покинул вместе с ним Коринф и удалился в Фивы. В Фивах и Филолай и Диокл жили до конца своих дней. «И теперь еще, — пишет Аристотель, — показывают их могильные холмы». В заключение Аристотель сообщает о законах, установленных Филолаем для Фив: «Филолай установил у них различные законы, и в тем числе περι της παιδοποιίας, — эти законы они называют νόμους θετικούς (оставляем пока без перевода. — И. Ш.). Они были установлены им специально (ίδιως) с целью сохранения одинакового числа земельных наделов».

Можно предположить, что эмиграция Филолая отнюдь не была добровольной, как это изображается в предании: не следует забывать, что он принадлежал к правившему в Коринфе роду Бакхиадов, против которых главным образом была направлена борьба коринфского демоса (Hdt. V, 92). Скорее всего, удаление Филолая из развитого Коринфа, где социальные противоречия были весьма остры, в такую относительно тихую пристань, как Беотия, объясняется неудачами и разочарованиями, связанными с ходом социальной борьбы в Коринфе.164 Личный мотив эмиграции, о котором сообщает предание, мог играть лишь роль повода, последнего толчка к окончательному решению. Если наше пред

77

положение правильно, не исключено, что в условиях Беотии у Филолая мог возникнуть соблазн применить к беотийской действительности социальный и политический опыт, накопившийся у него еще в Коринфе.165

В любом случае несомненно, что центральное место в законодательстве Филолая занимало решение аграрной проблемы. Однако, прежде чем решать вопрос о характере земельной реформы Филолая, необходимо выяснить, что же представляли собой его законы о деторождении (περί της παιδοττοιίας), которые фиванцы называли νόμους θετικούς. Трудность толкования интересующего нас отрывка связана с тем, что слова θετικός и παιδοποιία встречаются у Аристотеля только в этом сообщении.166 Более того, сочетание слов νόμος θετικός ни у кого из античных авторов не употребляется.167 Отсутствие параллелей и разнообразие значений глагола τίθημι неизбежно ставит перевод отрывка из Аристотеля в зависимость от тех или иных предположений о характере реформ Филолая.

Одним из первых к толкованию сведений о реформах Филолая обратился Б. Буксеншютц (1. с.). По его мнению, проведенные Филолаем νόμους θετικούς, целью которых было сохранение одинакового числа клеров, представляли собой законы об усыновлении. Это предположение Буксеншютца, высказанное им в очень осторожной форме («wie es scheint»), получило, однако, чрезвычайно широкое распространение в научной литературе.168 Законами об усыновлении считают эти законы и Ф. Зуземиль,169 и У. Ньюмен.170 Эта точка зрения нашла свое отражение в словаре Пассова.171 То же толкование текста мы находим и у С. А. Жебелева,172 который переводит интересующий нас абзац следующим образом: «Филолай, между прочим, установил в Фивах также и законы, касающиеся деторождения (эти законы фиванцы называют законами об усыновлении); они были установлены Филолаем специально с целью сохранения (одинакового числа) земельных наделов».

Отметим тут же, что слова περί της παιδοποιίας большинство исследователей понимает как «касающиеся деторождения». Однако неясно, как же следует понимать взаимную зависимость трех названных компонентов — деторождения, усыновления и сохранения одинакового числа клеров. О трудностях, связанных с толкованием слов Аристотеля, свидетельствуют многочисленные по

78

пытки устранить отмеченную нами неясность. Так, К. Германн 173 предложил переводить само слово παιδοποιία у Аристотеля как «усыновление». Такое толкование было бы вполне логичным. Однако термин παιδοποιία у других античных авторов обычно означает «деторождение». Единственная параллель (употребление глагола παιδοποιείσθαι в значении «усыновить»), приведенная Германном, ненадежна.1?4 Для того чтобы увязать деторождение с усыновлением, Ф. Зуземиль (см. выше, примеч. 169) вводит в свой перевод дополнение «Gesetze . . . über Kindererzeugung (und was damit zusammenhängt)». Однако это дополнение, на наш взгляд, мало что разъясняет. В изложении Бузольта законы о деторождении и об усыновлении самостоятельны — Gesetze über Kindererzeugung und Adoption.1?5 Но это отделение произвольно, так как текст Аристотеля не оставляет сомнений в том, что νόμοι θετικοί — это определение законов о деторождении и, возможно, специальное фиванское название законов о деторождении. Не исключено, что именно поэтому такое сочетание слов не встречается в других античных источниках.

М. Мюллер — один из сторонников взгляда на фиванский закон как на закон об усыновлении — следующим образом излагает обстоятельства, сопутствовавшие появлению такого законодательства. По его мнению, νόμοι θετικοί Филолая должны были положить конец состоянию, при котором часть аристократических родов нищала и вступала в борьбу с олигархией с помощью бесправного демоса: закон об усыновлении предписывал бездетному владельцу клера назначать себе наследника из числа тех, кто не имел собственной земли; тем самым закреплялось распределение земельной собственности и предотвращалась концентрация земли в одних руках.176

По мнению Л. Циена,177 в Фивах имело место даже вымирание семей и концентрация земли в руках нескольких фамилий. Законодательство Филолая рассматривается и здесь как средство избежать уменьшения числа клеров. С той же точки зрения судит о фиванском законодательстве Г. Бузольт (см. примеч. 175). У Бузольта приведены и другие законы, в которых, по его мнению, также содержится запрещение уменьшать число клеров. В числе примеров особого внимания заслуживает закон локров, также упомянутый Аристотелем (Polit. II, 4, 1266b. 19 sqq.). Контекст при этом

79

следующий: Аристотель упоминает о законах, ограничивающих продажу собственности, и ссылается при этом на закон локров, запрещающий продажу собственности, если человек не докажет, что с ним случилась явная беда. Этот закон, также требующий сохранения старинных наделов (τους παλαιούς κλήρους διααώζειν),178 Бузольт и понимает как запрещение уменьшать число наделов. Нам, однако, представляется необходимым принять во внимание следующую фразу Аристотеля: «Нарушение подобного закона на Левкаде повело к тому, что ее государственный строй стал слишком демократическим: требовавшийся ранее определенный ценз для замещения магистратур с того момента утратил свою силу».179 Раз речь идет о том, что нарушение закона, предписывавшего сохранять старинные наделы, привело к усилению демократии и к фактической отмене определенного ценза, то очевидно, что уменьшились размеры наделов, а число их увеличилось.180 А следовательно, предписанное локрийским законом требование сохранять исконные наделы может быть понято как запрещение уменьшать размеры клера, дробить его, но отнюдь не как запрещение уменьшать число клеров.

Конечно, древние законодатели принимали меры и к тому, чтобы ограничить размеры земельных владений и тем самым не допустить уменьшения числа клеров, а следовательно и числа полноправных граждан. Надо отметить, что сторонники толкования фиванского закона как закона, призванного предотвратить обнищание аристократических родов, явно переоценивают количество бездетных семей и недооценивают гораздо более серьезную для греческих полисов опасность — обнищание многодетных семей, при котором размеры клеров не увеличиваются, а уменьшаются за счет дробления.

Обратимся снова к тексту «Политики» (II, 3, 1265а, 35 sqq.). Среди недостатков проекта Платона Аристотель отмечает отсутствие мер, регулирующих прирост населения. Платон, с его точки зрения, полагается лишь на то, что деторождение будет находиться в определенной норме к массе населения, так как некоторые браки окажутся бездетными. По мнению Аристотеля, в мерах, регулирующих деторождение, нет надобности, когда имущество подвергается делению. Но в государстве Платона, где собственность не подлежала разделу,

80

«все сверхкомплектные (οί παράζυγοι) не будут иметь ничего, мало их будет или много». Аристотель отдавал себе отчет в том, что регулировать деторождение очень трудно, и все же он настаивает на ограничении количества детей, констатируя, что невмешательство, наблюдаемое в большинстве государств, ведет к обеднению граждан, а бедность является причиной раздора и преступлений (II, 3, 1265b, 10 sqq.). В качестве государства, составлявшего правильное исключение, Аристотель называет Крит, где законодательство предусматривало меры, ограничивавшие рождение детей.181 По мнению Аристотеля, норму деторождения должны прежде всего устанавливать те законодатели, которые вводят норму собственности. Устанавливая норму собственности, нужно определить и нормальное число детей. Если число детей будет превосходить размеры собственности, то это может привести к тому, что многие многодетные граждане из богачей превратятся в бедняков, а эти последние будут всячески стремиться к тому, чтобы изменить свое положение на лучшее.182

Эти соображения Аристотеля заслуживают, на наш взгляд, самого серьезного внимания. В самом деле, аграрное перенаселение было для малоземельной Греции (а Беотия лишь по греческим нормам обладает достаточным количеством плодородной земли) угрозой номер один.183 Избыточное население страшило греков гораздо больше, чем малый его прирост.184

Нам представляется очень ценным наблюдение Аристотеля, согласно которому, успех в регулировании земельной собственности был тесно связан с проблемой деторождения. Без ее решения любая земельная реформа была обречена на неудачу. Именно поэтому необходимо отказаться от понимания законов Филолая, целью которых также было сохранение определенных норм земельной собственности, как законов об усыновлении. К тому же эта точка зрения, хотя ее и разделяет значительное число ученых, не является общепринятой.

В этой связи самого пристального внимания заслуживает толкование реформ Филолая, предложенное К. О. Мюллером.185 К. О. Мюллер сопоставляет законы Филолая 6 тем, что нам известно о деятельности соотечественника Филолая коринфского законодателя Фидона, Аристотель сообщает, что коринфянин Фидон, один из древнейших законодателей, считал необходимым сохра

81

нять неизменным число семейных наделов и число граждан, хотя бы размеры этих семейных наделов с самого, начала и не были одинаковы (Polit. II, 3, 1265b, 12 sqq.). При этом контекст не оставляет сомнений в том, что законодатель Фидон предполагал установить контроль над деторождением.186

Сообщению о Фидоне предшествует такой абзац:. «Если вопрос о приросте населения оставить без внимания. . то это неизбежно поведет к обеднению граждан, а бедность — источник возмущений и преступлений. Вот поэтому Фидон. . .». Такой же характер носило Et законодательство Филолая, имевшее целью, по мнению К. О. Мюллера, «die Zahl von Vermögens Inhabern immer gleich zuhalten». В соответствии с этим К. О. Мюллер рассматривает законы Филолая как определяющие и ограничивающие деторождение (Bestimmungs und Beschränkungs Gesetze über die Zeugung). Точку зрения K. О. Мюллера на законы Филолая о деторождении как на законы ограничительные разделяет и С. Я. Лурье.. Он переводит интересующий нас отрывок следующим образом: «Филолай был для фиванцев законодателем о разных предметах, и в частности о деторождении (эта законы фиванцы называют нормативными): и эти законы были изданы с той специальной целью, чтобы сохранялось число участков».187 При этом С. Я. Лурье понимает определение θετικοί как «нормативные», «устанавливающие норму».188 С нашей точки зрения, это гораздо более логичное решение вопроса, нежели то, которое была предложено Б. Буксеншютцем.

Нам представляется, что при оценке законов Филолая нельзя не принимать во внимание неразрывную, связь между необходимостью ограничения рождаемости,189 которая, очевидно, осознавалась в древности, ц стремлением древних законодателей сохранить неизменным число исконных клеров — связь, которую Аристотель устанавливает с предельной ясностью. Однако есть еще одно немаловажное обстоятельство, которое не следует упускать из виду при выяснении характера тех или иных древних законов, регулировавших земельную собственность. Речь идет о земельном максимуме, который, по свидетельству Аристотеля, вводили многие древние законодатели. Об этом он пишет во второй книге (4, 1266а, 39 sqq.) — там, где, как уже упоминалось, критикуется проект Платона за невнимание при реше-

82

нии земельного вопроса к проблеме прироста населения. Указав, что Платон в своем проекте допускал увеличение собственности лишь до определенного предела (не более чем в пять раз), Аристотель снова подчеркивает, что при установлении норм собственности необходимо установить и норму для числа детей (1266b, 5 sqq.). И далее следуют часто цитируемые слова Аристотеля о том, что некоторые древние законодатели ясно сознавали, какое значение имеет для государства уравнение земельной собственности. В качестве примера приведен Солон, установивший закон, по которому запрещается приобретение земли в каком угодно количестве.190 О пользе такого закона Аристотель пишет и в VI книге «Политики» (2, 1319а, 7 sqq.).

Нет оснований сомневаться в том, что ранние греческие законодатели были вынуждены так или иначе решать земельную проблему. Многие из них, скорее всего, вводили земельный максимум. Однако эта мера, как подчеркивал Аристотель, могла стать действенной 191 только в том случае, если она подкреплялась запрещением отчуждать исконные наделы 192 и законом об отраничении рождаемости.193

По мнению С. Я. Лурье,194 представление о том, как действовал фиванский закон, можно получить у Элиана. Элиан (V. H. II, 7) сообщает о «справедливом и человечном» фиванском законе, запрещавшем подкидывать детей или бросать их на произвол судьбы. Этот закон предписывал отцу ребенка в случае крайней бедности отдать новорожденного властям для продажи в рабство. Относительно времени существования этого закона в литературе значительные разногласия. У. Уэстерманн приводит закон Элиана для иллюстрации положения в Греции классического периода.195 Г. Фолькманн, напротив, считает, что этот фиванский закон мог появиться лишь в более позднее время.196 Однако и К. О. Мюллер,197 и М. Мюллер,198 занимавшиеся специально историей Фив, решительно относят закон Элиана ко времени Филолая. С деятельностью Филолая связывает этот закон и С. Я. Лурье.199

Трудность использования сведений Элиана связана с тем, что даже в тех случаях, когда в «Пестрых рассказах» упоминаются реальные исторические факты, они нередко предстают в совершенно искаженном виде.200 Поэтому иногда нелегко определить, что в сообщении

83

Элиана правда, а что вымысел. В самом законе, в том виде как он изложен у Элиана, много неясного. Так, в частности, непонятным представляется условие, согласно которому отец должен был отдать ребенка тому, кто даст за него наименьшую (έλαχίστην) цену. К. О. Мюллер предлагал даже заменить έλαχίστην на μεγίστην. По мнению М. Мюллера, которое принимает и С. Я. Лурье, передача была бесплатная, а уплата «самой маленькой суммы денег» была только формальным актом, на который можно было бы впоследствии сослаться в подтверждение того, что ребенок был продан в рабство.201

Выдвигая предположение, согласно которому, у Элиа--на мы находим содержание закона Филолая, С. Я. Лурье, как уже говорилось, следующим образом его объясняет: в Фивах был установлен минимальный надел для каждого знатного фиванца. Каждый гражданин мог иметь детей только в таком количестве, чтобы после его смерти все его дети получили по крайней мере минимальный надел. Лишние с точки зрения закона дети должны были быть проданы в рабство. Нам представляется, что С. Я. Лурье с полным на то основанием привлекает сообщение Элиана для выяснения характера реформ Филолая. Но ограничивать сферу применения этих за-. конов только фиванской знатью едва ли возможно. Сомнительно и установление минимального надела для знатных фиванцев.

По нашему мнению, закон, предписывавший продажу излишних детей в рабство (если, конечно, рассказ Элиана вообще заслуживает доверия), мог быть адресован скорее простому народу, чем знати, даже обнищавшей, Это предположение никоим образом не противоречит общей характеристике деятельности Филолая, которая, по общему мнению, ставила своей целью навсегда упрочить за земельной аристократией ее политическое господство. В самом деле, ведь и Солон стремился оградить мелких земельных собственников от полного разорения, с тем чтобы уменьшить число недовольных и спасти земли евпатридов от разделай конфискации. Но в Аттике, процесс разложения родовой организации зашел уже слишком далеко, и потому реформы Солона с неизбежностью завершились клисфеновской конституцией, низвергнувшей последние остатки родового строя. В Фивах, как и во всей Беотии, родовая аристократия удер

84

живала свои позиции вплоть до V в. до н. э. Не потому ли, что реформы Филолая, установившие земельный максимум, не только предотвратили обнищание знати, но и укрепили мелкое и среднее землевладение? Есть, как нам представляется, известная логика в том, чтобы рассматривать свидетельства Аристотеля и Элиана в одной связи, а законы, ими упомянутые, — как проявление одной и той же тенденции — создать своего рода «майораты» 202 как для крупных, так и для средних земельных владений. В свете этих соображений особый интерес приобретает совет Гесиода: «Единородным да будет твой сын. Тогда сохранится в целости отческий дом и умножится всяким богатством» (Op. et dies, ст. 376-377).

Случайно ли это упоминание об одном наследнике? Нам кажется, что эта рекомендация Гесиода свидетельствует в пользу предположения о существовании тенденции к введению майоратов во всей Беотии. Мы вправе ожидать, что при том влиянии, каким пользовались Фивы в VIII—VII вв. до н. э., реформы, связанные с именем Филолая, получили распространение и в других беотийских городах, подобно тому как ранние законы Залевка и Харонда были, по-видимому, приняты во многих греческих колониях Сицилии и Италии.

Закон, упомянутый Элианом, может быть использован для исследования не решенного до сей поры вопроса о том, практиковалась ли в Беотии продажа в рабство за долги.203 Закон Элиана (если считать его подлинным) свидетельствует, по нашему мнению, о том, что долговой кабалы, скорее всего, в Беотии не было. В самом деле, как можно представить себе существование закона, специально предусматривающего отдачу детей в рабство, наряду с долговой кабалой? Как известно, отец семьи у греков и у римлян располагал полнотой власти в отношении своих детей. В Афинах до Солона дети служили обеспечением долга и поступали в продажу без разрешения или посредничества должностных лиц (Plut. Sol. 23).204 Несостоятельные должники в Беотии, возможно, терпели поражение в политических правах. По свидетельству Николая Дамасского (FGrHist. 90. Fr. 103 (113)), людей, не уплативших долга, подвергали унизительному наказанию: их приводили на площадь и, по-видимому, набрасы

85

вали на них корзину. Тот, кого подвергали «наказанию корзиной», терял гражданские права, буквально δς δ’άν κοφινωθη άτιμος γίνεται.205 Представляется, что атимия, которой подвергались в Беотии должники, также несовместима с существованием долговой кабалы, поскольку долговая кабала сама по себе приводила к лишению гражданских прав. Скорее всего, мера, упомянутая Николаем Дамасским, носила ограничительный характер, заменяя продажу в рабство.206 Исследователи относят это постановление о наказании несостоятельных должников также ко времени Филолая. С такой датировкой согласуется и примитивная форма наказания.

По мнению С. Я. Лурье,207 в государствах земледельческого типа проводилась только запись законов. В Беотии, по его мнению, было также достаточно кодификации обычного права для стабилизации политического положения. «Запись законов, проведенная Филолаем, — пишет он, —г внесла здесь успокоение: ни о какой революции в Беотии мы не слышим».

Действительно, как уже неоднократно отмечалось, в Беотии, как в Спарте и в Риме, где в архаическую эпоху был введен аграрный максимум,208 не устанавливались тиранические режимы.209 По свидетельству Фукидида (III, 62, 3), к началу греко-персидских войн у фиванцев государственное управление не было ни равноправной олигархией, ни демократией. Управление государством находилось в руках «немногих лиц».210 Г. Бузольт справедливо сопоставляет это свидетельство Фукидида с тем отрывком из IV книги «Политики» (5, 1293а, 12 sqq.), где Аристотель рассматривает четыре вида олигархий, отличие которых основано на соотношении размера собственности и числа собственников.211

Четвертый вид олигархии, где власть сосредоточена в руках немногих, чрезвычайно богатых людей, опирающихся на широкий круг сторонников и управляющих страной без всяких законов (династия), существовал, вероятно, не только в Фивах, но благодаря сильному фиванскому влиянию — почти во всех городах Беотии.212

К 427 г. до н. э., к которому относятся события, описываемые у Фукидида, фиванское государство имело «равноправную олигархию» — такой строй, при кото-

86

ром в управлении государством могло принять участие уже большее число граждан.213

Во многих беотийских городах родовая знать утратила власть; немало аристократов было казнено за поддержку персов (Hdt. IX, 86—88). Все же в ряде общин Беотии родовая знать пользовалась прежним влиянием.214

Со времени греко-персидских войн в Беотии не прекращается политическая борьба. Однако власть оспаривали прежде всего олигархические партии. Как об этом свидетельствует отрывок из «Греческой истории», найденной в Оксиринхе, еще в IV в. до н. э. борьбу в Беотии вели между собой «самые знатные и влиятельные граждане», т. е. прежде всего крупные землевладельцы, обладавшие высоким имущественные цензом.215 Насколько можно судить, крестьянские Массы стояли в стороне от этой борьбы.216 Как отмечает Эд. Мейер,217 сколько-нибудь прочная демократия устанавливается в Беотии только во времена Пелопида.

С. Я. Лурье склонен объяснять неудачу всех демократических выступлений в Беотии и прочность позиций «самых знатных и влиятельных» косностью и консервативностью беотийского народа, привыкшего к владычеству «всаднической партии».218 Сама «косность» беотийцев, однако, нуждается в объяснении. Причина этой косности — в уровне и темпах развития Беотии, которая и в V в. до н. э., как уже говорилось, оставалась исключительно земледельческой страной.

Здесь необходимо вернуться к вопросу о том, что представляло собой раннее фиванское законодательство и можно ли говорить, что роль Филолая свелась лишь к записи обычного права.

Путь развития Афин как торгово-ремесленного полиса был предначертан законодательством Солона. Характерные черты спартанского государства были определены законами, связанными с именем Ликурга. Нельзя исключить, что и в Фивах, а также и в других беотийских городах действовали хорошо продуманные законы, появлению которых предшествовала некоторая социальная нестабильность.219

Как уже было сказано, законы каждой греческой общины в конечном итоге представляли собой единое целое, некую целенаправленную систему, которая определяла путь развития того или иного государства, где

87

основные законы были достаточно сбалансированы и взаимосвязаны. Аристотель понимал это лучше, чем многие современные исследователи.

В Фивах и во всей Беотии, где господство землевладельческой аристократии было весьма устойчивым, мы также вправе ожидать существования целой системы взаимообусловленных законов.

В «Политике» Аристотеля (II, 9, 1274Ь, 1—6) сообщается, что наряду с законом о деторождении, установленным для сохранения одинакового числа клеров, Филолай ввел и другие законы — περί τ’ άλλων τίνων. Немецкие исследователи (К. О. Мюллер, М. Мюллер) вполне обоснованно полагали, что Филолай оставил целый ряд согласованных между собой законов, в значительной мере способствовавших сохранению аграрного характера не только Фив, но и всей Беотии.220

Как можно предположить, законодательство Филолая включало в себя следующие установления: закон о деторождении и тесно связанное с ним введение аграрного максимума 221 и своего рода майоратной системы, а также запрещение отчуждать минимальные наделы.222 Данные источников дают основание предположить, что в Фивах, как и во всей Беотии, была отменена или существенно ограничена долговая кабала — эта мера была необходима для сохранения крестьянства. Наконец, в Фивах, как и в других греческих общинах, где на длительный срок сохранялось преобладающее влияние землевладельческой аристократии, должны были существовать законодательные меры, направленные на запрещение или существенное ограничение торговли и ремесла.

Возможно, что именно к Филолаю восходят упомянутые Аристотелем в III и IV книгах фиванские законы, разрешавшие занимать государственные должности тем, кто в течение десяти лет воздерживался от занятий торговлей (III, 3, 1278а, 25 sqq.), а также тем, кто в течение определенного времени не занимался никакими ремесленными работами (VI, 4, 1321а, 28 sqq.).

Сложность использования этих сведений состоит в том, что, как это часто бывает, интересующие нас законы приведены Аристотелем без указания времени, к которому они относятся. Однако исследователи, как представляется, имеют основание относить их к ран

88

нему периоду истории Фив.223 Эти законы, несомненно, тормозили переход полноправных граждан к занятиям ремеслом и торговлей,224 замедляли темп роста беотийских городов как торгово-ремесленных центров 226 и тем самым препятствовали развитию демократических институтов.226

Если наши предположения относительно ранних фиванских законов верны (вне зависимости от того, принадлежали они одному Филолаю или были созданы также его последователями), то в этом случае фиванские законы близки по своему социальному смыслу «Ликурговой ретре». Однако несравненно меньшая острота социальной борьбы в Беотии 227 давала возможность достигнуть цели более мягкими средствами, чем в Спарте. Возможно, причиной тому было отсутствие или же раннее исчезновение слоя зависимого населения, аналогичного спартанской илотии. В любом случае в Беотии не была создана такая жесткая и неподвижная структура, как в Спарте (хотя и там социальные слои не были полностью лишены мобильности даже в V в. до н. э.). Реформы Филолая, возможно, не исключали проникновения в среду аристократов удачливых выходцев из зажиточного крестьянства, как это было в Риме.228 В Беотии постепенно складывалась тимократическая знать, подобная римскому нобилитету. Так же как и в Риме, в Фивах длительное время сохранялся слой зажиточного крестьянства, составлявшего опору полисного строя.229 Вместе с тем отсталость крестьянской Беотии, ее консервативность не могли не сказаться на характере рабовладельческих отношений в этой стране.

Рабовладение в Беотии. Для определения характера рабовладельческих отношений в любом греческом полисе необходимо прежде всего решить вопрос о существовании в ней таких ранних примитивных форм зависимости, как долговая кабала и «илотия». Что касается долговой кабалы, если наши предположения о законе, упоминаемом Элианом, верны, то, учитывая известие Николая Дамасского об атимии, которой подвергались люди, не уплатившие долга, мы имеем возможность утверждать, что в Беотии VII—VI вв. до н. э. рабство за долги не практиковалось (см. об этом выше). В этой связи хотелось бы еще раз обратить внимание на то, что, хотя у Гесиода можно встретить настоя-

89

тельные советы избегать долгов, долговая кабала ему не угрожает.

Значительно сложнее ответить на вопрос о зависимом местном населении. Как уже упоминалось, некоторые исследователи считают, что труд покоренного населения использовался как на полях знати, так и в хозяйствах зажиточных крестьян. Беотийских «илотов» эти исследователи видят в δμώες, упомянутых Гесиодом.230

Слово δμώος чаще всего встречается у Гесиода, когда речь идет о рабочей силе, используемой в его хозяйстве.231 Так, когда начинается вспашка, за работу должны приниматься «батраки (так передает интересующий нас термин В. Вересаев) и хозяин» (ст. 459). В разгаре лета хозяин должен повторять им — «готовьте запасы» (ст. 502—503). Во время жатвы дмоев-«работников» нужно будить спозаранку (ст. 573). Когда начнет появляться Орион, нужно приказать им начинать молотьбу (ст. 597—598). Следует самому различать назначенье «Зевсовых дней» и обучать этому «работников» (ст. 765—767). Когда будут сложены дома припасы и запасено сено, им нужно дать отдых (ст. 608). В хозяйстве Гесиода мы находим также «работника» Афины (Άθηνοαης δμώος — ст. 430) — кузнеца или плотника.

Судя по тому, как тесно связан весь хозяйственный уклад Гесиода с этими «работниками», можно все же полагать, что это рабы. Едва ли можно сомневаться в рабском статусе маленького мальчика (ό τυτθός δμώος), который во время посева засыпает зерно землей, охраняя его от птиц (ст. 469—470). Нам представляется, у Н. И. Новосадского нет ни малейших оснований считать «работников» Гесиода свободными гражданами, нанимавшимися на работу за плату,232 хотя и такие работники, как мы ниже увидим, трудились в имении Гесиода. Вместе с тем текст поэмы не дает ровным счетом ничего для суждения о происхождении интересующей нас категории зависимого населения.233 Есть лишь один не вполне ясный след, позволяющий предположить, что наряду с «работниками»-дмоями существовали и покупные рабы. Так, в ст. 406 Гесиод советует для того, чтобы погонять волов, использовать не жену, а покупную рабыню (κτητήν ού γαμέτην). Возможно, δμώες 234 вели свое происхождение от местного покорен

90

ного населения, но во времена Гесиода находились уже полностью в частной собственности. Однако это не более чем догадка, особенно если учесть, что ст. 406 может быть позднейшей вставкой.235

Кроме перечисленных стихов, в которых речь идет, скорее всего, о рабах,236 можно привести ст. 441—446, где Гесиод рекомендует использовать при вспашке не молодых работников, но сорокалетнего. Это тоже, очевидно, несвободный человек. Правда, он назван просто τεσσαροκονταετής αίζηός (букв. «сорокалетний силач», «удалец»). Но контекст (быков покупай девятилетних, а работник должен быть сорокалетний) свидетельствует о некоторой равнозначности этих понятий, подчеркнутой частицей δέ. К тому же, как отметил еще А. А. Захаров,237 дневной рацион хлеба,238 который полагается этому пахарю, свидетельствует о том, что «сорокалетний силач» — раб.239

У Гесиода упоминаются и наемные работники. О них идет речь в ст. 600—605:

«. . .А после того, как
Кончишь работу и дома припасы готовые сложишь,

Мой бы совет — батраком раздобудься бездомным да бабой, — Но чтоб была без ребят! С сосунком неудобна прислуга. .

Для обозначения этих наемных работников у Гесиода употреблены два различных слова — θής 240 и εριθος.241 Самый текст, однако, не вполне ясен. Так, непонятно, зачем наемных работников следует нанимать уже после окончания уборочных работ. Женщина (без ребенка) может быть нанята домашней служанкой (с нашей точки зрения, В. Вересаев вполне правильно переводит слово εριθος в ст. 603 как «прислуга»; ср.: Passow, s. v.). В этом случае ясно, почему ее нанимают осенью, когда цена на наемный труд падает. Все же держать целую зиму наемного работника нерентабельно, а для работ по дому, казалось бы, вполне достаточно имеющихся у хозяина рабов. Не исключено, впрочем, что весь этот текст — позднейшая вставка.

Исследователи, однако, отмечая существование наемного труда в Беотии в, VII в. до н. э., основываются на приведенных выше стихах Гесиода.242

Эксплуатируя рабов и поденщиков, сам землевладелец также занят производительным трудом и принимает деятельное участие во всех сельских работах

91

(ст. 459 и др.)· Бедность Гесиод считает постыдной (ст. 317), поскольку, по его мнению, причина бедности — лень и праздность: «Пусты амбары у тех, кто работать ленится и вечно дело откладывать любит: богатство дается стараньем» (ст. 411—412). Тому, «кто в корчмах заседает», кто проживает жизнь «подобно бездельному трутню», легко впасть в нужду (ст. 303 сл.; 495 сл.).

«Труды и дни» прославляют труд, который добывает человеку «всякий достаток». Тот, кто трудится, угоден вечным богам. «Нет никакого позора в работе: позорно безделье» (ст. 308—311). К. М. Колобова замечает по этому поводу: «Гесиоду чужда психология рабовладельца более позднего времени. Труд является еще почетным делом свободного человека».243

Источники, которыми мы располагаем, свидетельствуют о том, что применение рабского труда в Беотии в VIII—VII вв. до н. э. носило ограниченный характер. По мнению У. Уэстерманна, вполне оправданному, «тип рабства» в Беотии не свидетельствует о сколько-нибудь существенных изменениях в развитии рабовладения со времени гомеровских поэм.244

В последующие VI и V вв. до н. э. темп развития страны был также крайне замедленным. Основным занятием беотийцев оставалось земледелие: тому способствовали и достаточное плодородие беотийских земель, и целый ряд превентивных мер, целью которых было создание своего рода «майоратов» (по выражению С. Я. Лурье 245), которые должны были предотвратить разорение крупных и средних земельных собственников, несмотря на аграрное перенаселение. Искусственным путем тормозилось также участие гражданского населения в занятиях ремеслом и торговлей, что замедляло и без того невысокий темп развития этих отраслей хозяйства.246

Крайне медленно развивались в Беотии и рабовладельческие отношения. Вплоть до середины IV в. до н. э. Беотия оставалась страной главным образом свободного труда. Согласно подсчетам Ю. Белоха, в первой половине IV в. до н. э. число рабов едва ли достигало половины свободного населения Беотии, составлявшего около 150 000 человек.247 Общее количество рабов, таким образом, не превышало 50 тыс. человек.248

92

Свои подсчеты Ю. Бел ох подкрепляет следующими соображениями: «В Платеях уже под 431 г. до н. э. упоминаются рабы, но их число было так незначительно, что даже те 110 женщин, которые остались во время осады для приготовления пищи гарнизону, не могли быть набраны из рабынь».

О 110 женщинах упоминается у Фукидида в книге II (78, 3—4), где речь идет о тех, кто оставался в Платеях, после того как платейцы переправили в Афины своих детей, женщин, глубоких стариков и всех людей, негодных к войне. В городе осаждены были 400 платейцев, 80 афинян и 110 женщин, приготовлявших осажденным пищу. И далее Фукидид сообщает: «Никого больше не было в стенах города — ни рабов, ни свободных». О свободном статусе женщин свидетельствует выражение γυναίκες δε ήνδραπόδισαν, употребленное Фукидидом в рассказе о судьбе гарнизона Платей (III, 68, З).249

Можно ли согласиться с тем, что платейцы только потому оставили в городе свободных женщин, что не смогли набрать 110 рабынь? По нашему мнению, платейцам приходилось заботиться о том, чтобы в гарнизоне находились лишь те, кто лично заинтересован в защите города. Иначе зачем было вообще уводить из Платей рабов? Скорее всего, платейцы опасались предательства и потому были вынуждены поручить и хозяйственные заботы не рабыням, а свободным женщинам.

Однако эти возражения никоим образом не могут ослабить общий вывод Белоха о малочисленности беотийских рабов. Для V и IV вв. до н. э. сведения о беотийских рабах ничтожны, а возможности применения рабского труда, насколько мы можем судить, — примерно те же, что и во времена Гесиода.

Основным источником пополнения рабов в Беотии были, по-видимому, войны. Так, Оксиринхский историк сообщает, что благосостояние Фив сильно возросло во время Пелопоннесской войны, «когда фиванцы вместе с лакедемонянами засели в Декелее, укрепленной ими для борьбы с афинянами: они (скупали за бесценок) рабов и всякую другую военную добычу» (XII, 3—4).250 Не исключено, что на положение частных рабов могло переходить покоренное при завоевании Беотии местное население.251

93

Более значительных размеров рабовладение в Беотии достигло только в позднее время, в III—II вв. до н. э. Именно к этому времени относится наибольшее число беотийских манумиссий.

Тщательный анализ беотийских манумиссий IV— II вв. до н. э. можно найти у С. Я. Лурье,252 наблюдения которого сохраняют силу и до настоящего времени.

Данные беотийских надписей характеризуют рабство в Беотии в поздний эллинистическо-римский период. В V—IV вв. до н. э. число рабов в Беотии составляло не более половины числа свободных, рабовладельческие отношения были развиты слабо. До середины IV в. до н. э. Беотия оставалась земледельческой страной главным образом свободного труда. Законы, тормозившие развитие ремесла и торговли, сказывались и на темпах внедрения рабского труда. Развитое рабство в Греции было возможно лишь при определенном, уровне демократизации общества.

5. Реформы Хиоса 253

Борьба с господством аристократии в греческих государствах — Афинах, Мегарах, Аргосе, Коринфе, Сикионе, Милете, Самосе, Родосе, Хиосе и др. — привела к установлению различных политических режимов. Однако во всех греческих городах, где ремесло и торговля достигли высокого уровня развития, непременным условием внедрения античной формы рабства было проведение реформ, направленных к упрочению гражданского коллектива,254 и в том числе и, может быть, прежде всего — законов, запрещающих самозаклад и исключающих возможность обращения в рабство за долг гражданина своей общины.255

Нет сомцений в том, что наиболее последовательно реформы, направленные на укрепление гражданского коллектива, должны были проводиться в тех высокоразвитых греческих полисах, где в классический период широко применялся труд рабов античного типа. Согласно традиции, особое место среди рабовладельческих государств Греции занимал Хиос. Известно, что на Хиосе в VI в. до н. э. были проведены демократические реформы. Об этом свидетельствует хиосская ретра256 — декрет, предусматривающий защиту прав граждан от злоупотреблений должностных лиц (демархов и баси-

94

леев), право апелляции на их решения к народному совету. Есть основания полагать, что, как и в других греческих полисах, на Хиосе шла борьба демоса за расширение своих прав и что именно в результате этой борьбы могла появиться хиосская ретра.

В. П. Яйленко безусловно прав, когда он пишет о хиосской ретре: «Закон был принят демосом и в его интересах».257 Трудно, однако, согласиться с утверждением автора, что Хиос архаического времени развивался эволюционным путем и что каких-либо известий о междоусобицах здесь нет. Известно, что в VII в. до н. э. на Хиосе, как о том сообщает Гиппий из Эрифр (FGrHist 421. Fr. 1), были установлены тирании Амфикла и Политекна, сторонников эрифрских тиранов. Хиосские тираны принадлежали, по мнению Г. Берве,268 к царскому роду, власть которого была сначала свергнута, а затем восстановлена с чужеземной помощью и, надо полагать, не бескровно. К VI в. до н. э. ряд исследователей относит знаменитое восстание хиосских рабов под руководством Дримака.259 Подробности, которые сообщает об этом восстании наш единственный источник — Нимфодор Сиракузский (FGrHist. 572. Fr. 4= =Athen. VI, 265с—266е), явно ненадежны, так как они откровенно окрашены созданной хиосцами легендой о добром и храбром рабе, установившем на Хиосе идиллические отношения между восставшими рабами и их хозяевами. Попытка И. Фогта 260 рассматривать эти сведения как вполне достоверные, представляется сомнительной. Однако его аргументация в пользу той точки зрения, согласно которой, восстание (если оно вообще имело место) должно быть отнесено в глубь веков, заслуживает внимания. И. Фогт полагает, что выступление Дримака, скорее всего, происходило во времена борьбы сословий (Standekämpfe), когда хиосское общество еще только приобретало новую форму политической организации, т. е. в первой половине VI в. до н. э.

Демократические реформы, включавшие в себя ряд обязательных для самосохранения гражданского коллектива мер, не приводили к непременному единообразию политических систем всех рабовладельческих полисов Греции. Так, известные нам демократические преобразования на Хиосе не исключали, видимо, сохранения на острове в течение длительного времени достаточно сильных позиций крупных землевладельцев (см.

95

об этом ниже). Можно говорить, вероятно, о проведении здесь своего рода тимократических реформ, подобных солоновским, в результате которых на Хиосе установилось господство состоятельных слоев общества, в которые была включена верхушка демократических слоев, игравших уже в конце архаического периода заметную роль в экономике Хиоса. Вместе с тем хиосский демос получил право апелляции, которое Аристотель (Ath. Pol. 9, 1) считал одним из самых демократических установлений Солона наряду с отменой личной кабалы. Античная форма рабства в развитых рабовладельческих полисах также могла иметь свои отличительные особенности. Античная традиция дает весьма веские основания предполагать, что рабовладельческим отношениям на Хиосе были свойственны какие-то своеобразные черты.261 Хиосцы, согласно сообщению Феопомпа (FGrHist. 115. Fr. 122=Atlien. 265bc), первыми из эллинов стали приобретать покупных рабов-варваров.262 Те же сведения можно найти и в более поздней традиции — у Посидония (FGrHist. 87. Fr. 38=Athen. VIr 266f) и Стефана Византийского (s. ν. Χίος). При этом и у Феопомпа, и у Стефана Византийского покупные хиосские рабы сопоставлены с такими зависимыми группами: населения, как илоты, пенесты, гимнеты, коринефоры, пеласги, мноиты.

Подробно исследовав термин οιχέτης у Фукидида, К. М. Колобова 263 убедительно показала, что ойкеты Хиоса, Керкиры и Аргоса были связаны с сельскохозяйственными работами на полях, в поместьях и в садах.264 Анализируя уже упомянутый текст Феопомпа, К. М. Колобова подчеркнула, что основным занятием тех групп населения, с которыми Феопомп сопоставляет покупных рабов-варваров Хиоса, были земледельческие работы. Сравнение с илотами и пенестами, которое, как она пишет, «красной нитью проходит у всех лексикографов», свидетельствует в пользу того, что ойкеты составляли основную рабочую силу в земледелии.265 Однако К. М. Колобова никак не оговаривает, что с зависимыми группами населения лексикографы (и не только они) сравнивают лишь ойкетов Хиоса.

О Хиосе, видимо, недостаточно сказать, что труд покупных рабов применялся в земледелии острова. В той или иной мере это практиковалось во всей Греции.266 На Хиосе труд покупных рабов использовался

96

в сельском хозяйстве, скорее всего, много шире, чем в остальной Греции, ибо только хиосских покупных рабов античные авторы сравнивают с теми категориями зависимого населения, основным занятием которых было земледелие. Об этом, по нашему мнению, свидетельствует не только Феопомп и лексикографы, но и Фукидид. В 8-й книге (40, 2), в рассказе о событиях на Хиосе, последовавших за вторжением афинян на остров после отпадения хиосцев от Афинского морского союза, мы читаем: «Дело в том, что у хиосцев было множество рабов, больше, чем в каком-либо государстве, кроме Лакедемона, которые вследствие их многочисленности подвергались за всякие проступки слишком жестоким наказаниям. Поэтому лишь только оказалось, что афиняне прочно утвердились за своими укреплениями, многие рабы тотчас же перебежали к ним и благодаря знанию местности причиняли стране величайшие бедствия».

Отметим, что весь этот отрывок свидетельствует о необычном для Фукидида внимании к рабам. Они не только выступают участниками интересующих его событий. Фукидид уделяет внимание и причинам активности хиосских рабов, подчеркивая чрезмерную суровость обращения хиосцев с их многочисленными невольниками.267 Но особенный интерес представляет утверждение Фукидида, что рабов на Хиосе было больше, чем в каком-либо другом государстве.

В современной литературе это толкуется по-разному. Так, М. И. Финли полагает, что Фукидид имеет в виду лишь значительное преобладание числа рабов на Хиосе нaд числом свободных.268 По подсчетам А. Андреадеса, Хиос не смог бы прокормить более 100 тыс. рабов.269 Большинство исследователей придерживается цифр, предложенных Ю. Белохом: 100 тыс. рабов на 30 тыс. свободных.270

Как бы ни толковать это утверждение Фукидида, юно, несомненно, грешит преувеличением. Интересно в этой связи обратиться к подборке из VI книги Афинея, где приведены свидетельства различных авторов о хиосских рабах. Если бы Хиос действительно выделялся численностью своих рабов, можно было бы ожидать, что эти данные привлекли бы внимание Афинея. А между тем среди тех государств, которые отличались огромным числом рабов, у Афинея (VI, 272b—d) выделены Ат

97

тика (400 тыс.), Эгина (470 тыс.), Коринф (460 тыс.). Пусть достоверность этих цифр более чем сомнительна,271 все же самый подбор их не случаен. Он свидетельствует о том, что самое большое число рабов античные авторы указывают для тех городов, где наивысшего расцвета достигли ремесло и торговля.272 Но как бы ни были высоки успехи Хиоса в развитии ремесел, какие бы богатства ни доставляла острову его широко разветвленная торговля,273 в сравнении с Афинами, Коринфом и Эгиной 274 Хиос был всегда лишь второстепенным государством. По-видимому, и число рабов на Хиосе должно было уступать числу рабов в этих трех ведущих центрах античного рабовладения.

Но что же означают в таком случае слова Фукидида? Простое преувеличение, оговорку? Нам представляется, что и Фукидид не случайно сравнивает Хиос с Лакедемоном. Здесь мы имеем дело с тем же сопоставлением, с той же «красной нитью», которую можно проследить и у Феопомпа и у Стефана Византийского. Общее число хиосских рабов не было настолько значительным, чтобы фигурировать в одном ряду с Афинами и Коринфом. Но число рабов, которых хиосцы использовали в сельском хозяйстве, уступало только Лакедемону.

Главную роль в сельском хозяйстве Хиоса играли специализированные культуры, и прежде всего виноград. Виноделие было гордостью хиосцев, которым Феопомп приписывал приоритет в изготовлении высокосортного темно-красного вина (Athen. I, 26). На монетах Хиоса как своего рода реклама изображалась известная всему миру амфора, в которой хиосцы перевозили свое знаменитое вино, являвшееся главной статьей их экспорта.275 Земледелие Хиоса было высокоразвитой отраслью хозяйственной жизни острова. В античную эпоху хиосцы превратили свой скалистый остров (так он назван у Гомера — Od. III, 170) в цветущий сад. По образному выражению Фюстеля де Куланжа, прежде чем заниматься земледелием, хиосцы должны были создать себе почву.276 Работы по созданию террас на склонах гор и системы искусственного орошения были необычайно трудоемкими и требовали огромного числа рабочих рук.277 Эти работы, как можно предположить, были возложены прежде всего на плечи невольников. Конечно, нельзя сбрасывать со счета и труд свободных крестьян, которые сами, с небольшим числом рабов,

98

могли возделывать свои участки. Однако есть данные, позволяющие говорить о том, что на Хиосе, как и в других ионийских полисах, землевладельческая аристократия сохраняла свои позиции и свои достаточно крупные земельные владения до самого позднего времени.278 Свидетельства эпиграфики 279 и археологии 280 дают возможность судить о том, каких размеров могли достигать земельные владения богатых хиосцев. Именно в этих поместьях и мог использоваться труд рабов, применявшийся здесь, судя по оценкам античных авторов, много шире, чем в других греческих городах. Вероятно, рабовладельческие отношения на Хиосе более всего напоминали рабовладельческие отношения в республиканском Риме. Может быть, аналогия с Римом позволит ответить и на вопрос о том, в чем проявлялась исключительная жестокость хиосских рабовладельцев, которая привлекла внимание Фукидида. Так, Колумелла (De re rustica I, 9, 4) пишет, что виноградари должны «исполнять свою работу под надзором и в толпе других рабов; у негодяев же ум обычно бывает быстрее, а он как раз желателен по условиям данной работы. Она требует не только силы, но и живой сообразительности, поэтому виноградники обычно и возделывают закованные рабы».281

Возможно, что и хиосцы прибегали к той же мере в отношении своих работников, возделывавших их обширные виноградники, заковывая в цепи самых беспокойных и строптивых. Всем, кто посещал Хиос, могло бросаться в глаза обилие рабов на полях и виноградниках. Вид закованных рабов способствовал распространению рассказов о том, какому обращению они подвергаются. Все это и могло побудить Фукидида написать об излишне жестоком обращении хиосцев со своими рабами.282

Усиленная эксплуатация многочисленных невольников была основой благополучия Хиоса. Но постоянный страх перед рабами, о котором свидетельствует и приведенная Афинеем пословица: «Хиосец купил себе господина» (VI, 266f), должен был во многом определять черты внутренней жизни города. Мы, как уже говорилось, вправе предполагать на Хиосе последовательное проведение реформ для укрепления гражданского коллектива, исключавших даже минимальные «остаточные» явления практики самозаклада. Здесь достаточно силь

99

ная землевладельческая аристократия вынуждена была пойти и на ряд политических уступок демосу, благодаря которым гражданский коллектив мог сохранять единство и сплоченность.283 В противном случае он был бы беззащитен перед лицом рабов.284

Античное рабство, представлявшее собой фундамент, на котором основывалась структура развитого античного общества, было в тех или иных его модификациях широко распространено в греческом мире. Его появлению, как мы это пытались проследить на целом ряде примеров, должен был предшествовать определенный комплекс преобразований, создавший в каждом полисе необходимые для существования этой формы эксплуатации условия.285 Остается все же не вполне ясным вопрос о самом механизме становления частновладельческого рабства, который, как правило, прослеживается на афинском материале. Этот механизм, как представляется, можно точнее представить себе, выявив те процессы, которые приводили к исчезновению архаических форм зависимости в отсталых областях Греции. Эти процессы, зафиксированные источниками классического и эллинистического времени в различных греческих общинах, прежде всего в тех, которые подверглись дорийскому завоеванию, могли проходить и в архаический период, способствуя возникновению там различных вариантов классического рабства.

1 См. об этом подробнее: Зельин К. К. Борьба политических группировок в Аттике. М., 1964. С. 78.

2 Литературу о раннегреческих законодателях см.: Фролов Э. Д. Рационализм и политика в архаической Греции // Город и государство в древних обществах : Межвуз. сб. Л., 1982. С. 26. Примеч. 9. Более подробно вопрос о законодателях рассматривается в книге: Фролов Э. Д. Рождение греческого полиса. Л., 1988. С. 120-140.

3 См. главу I, раздел «Некоторые проблемы источниковедения».

4 О простых (άπλοΰς) законах см. в разделе «Законы Залевка и Харонда», примеч. 136.

5 О взаимоотношении между понятиями «конституция» и «законы» см.: Доватур А. И. 1) Вопросы афинской демократии в зарубежной литературе // Критика новейшей историографии. М.; Л., 1961. С. 416 и слл.; 2) Политика и политии Аристотеля. М.; Л., 1965. С. 197 и слл.

6 Adcock F. Literary tradition and early Greek codemakers // The Cambridge HJ. 1927. Vol. II. N 2. P. 95, 102.

7 По поводу последнего утверждения Адкока можно заметить, однако, что автор в данном случае все же упускает из виду

100

следующее обстоятельство: в основе традиции III—II вв. до н. э·, должны были лежать сведения, полученные от авторов предшествующего периода. Невозможно представить себе, чтобы поздняя традиция полностью игнорировала более раннюю, достойную доверия. Задача исследователя, таким образом, состоит в томг чтобы вычленить из-под поздних наслоений реальные сведения г несомненно, присутствующие и в сообщениях поздних авторов.

8 Всего Аристотель насчитывает четыре вида демократии (см.: IV, 4, 1291Ь, 30 sqq.; VI, 2, 1318b, 6).

9 Ср.: IV, 9, 1296а, 18-21.

10 Доватур А. И. Политика. . . С. 37 слл.

11 В «Политике» (III, 5, 1279b, 4 sqq). соответственно — царская власть (отклонение — тирания), аристократия (отклонение — олигархия), полития (отклонение — демократия). О возможности толкования термина «полития» как «лучшая форма демократии» свидетельствует также Polit. III, 5, 1279а, 32 sqq.; ср.: III, 11, 1288а, 12 sqq. Термин «полития» имеет в «Политике»· и более общий смысл: республика в противоположность монархии, и в этом случае «полития» может означать также и аристократию. Так, в III книге «Политики» (10, 1286b, 4 sqq), где отмечена хронологическая последовательность политических формг монархию сменяет полития — власть людей, отличающихся высокими нравственными качествами, т. е. аристократов. А. И. Доватур (Политика. . . С. 22), безусловно, прав, толкуя политию в данном случае как аристократию. В любом случае полития для Аристотеля — всегда такой вид государственного устройства, которому он отдает предпочтение.

12 Введение земельного максимума с наибольшей полнотой отражает права полиса — верховного собственника земли. См. в этой связи: Кошеленко Г. А. Введение : Древнегреческий полис // Античная Греция. М., 1983. Т. 1. С. 16 слл.

13 Фролов Э. Д. Рационализм. . . С. 27.

14 См.: Aristot. Polit. IV, 9, 1296а, 22 sqq.

15 А. И. Доватур (Доватур А. И. Политика. . . С. 222) полагает, что реформы Ликурга занимали в «Лакедемонской политии» даже больше места, чем реформы Солона в «Афинской политии».

10 Там же. С. 222 слл. (с. 241 особенно).

17 Правда, как пишет А. И. Доватур (там же, с. 251—252), ход рассуждений Аристотеля показывает, что строй, созданный Ликургом, он считал покоившимся на ложном основании. Несостоятельность этого строя показали испытания, обрушившиеся на спартанское государство, которых оно не выдержало.

18 Анализируя текст «Политики», А. И. Доватур показывает (см.: Доватур А. И. Политика. . . С. 248 слл.), что Аристотель считал спартанский строй времени Ликурга аристократиейг а эволюция спартанской жизни, по Аристотелю, представляла собой усиление олигархических черт в рамках аристократического строя.

19 Так, Аристотель приписал Солону введение аграрного максимума (Aristot. Polit. II, 4, 1266b, 16—18), который Солонг вероятнее всего, не вводил, хотя, быть может, и собирался это сделать. См. об этом ниже.

20 Историографию проблемы см.: Oliva P. Sparta and her social problems. Prague, 1971. P. 63 ff. Определенные итоги совре-

101

менной историографии архаической Спарты подведены в ст. г Андреев Ю. В. К проблеме «Ликургова законодательства» (о так называемом перевороте VI в. в Спарте) // Проблемы античной государственности : Межвуз. сб. Л., 1982. С. 33—59. В этой статье очень четко определены основные периоды, из которых складывается путь, пройденный историографией этого сложного вопроса.

21 Литературу по вопросу об историчности Ликурга см.: Фролов Э. Д. Рождение греческого полиса. С. 129. Примеч. 14. Сам Э. Д. Фролов настаивает на полном доверии, в данном случае может быть и излишнем, к античному преданию о Ликурге.

22 Müller К. О. Die Dorier. Breslau, 1824. Bd II. S. 5ff.

23 В нашей литературе этот заслуживающий, с нашей точки зрения, пристального внимания тезис, весьма убедительно обоснован С. Я. Лурье (см.: Лурье С. Я. История Греции. 1940. Ч. 1. С. 176).

24 К первой половине VI в. до н. э. относил коренной переворот в Спарте С. Я. Лурье (там же, с. 177). Ср., однако: Murray О-Early Greece. Brigthon, 1980. P. 126. Основные перемены в спартанском обществе датируются Мюрреем серединой VII в. до н. э. О различных вариантах датировки спартанских реформ см.: Андреев Ю. В. Спарта как тип полиса // Античная Греция. Т. 1. М., 1983. С. 214. Примеч. 70. Сторонники гипотезы «переворотам предложили и свое толкование предания о Ликурге, которому, с их точки зрения, были приписаны аналогичные преобразования еще на заре спартанской истории, для того чтобы освятить авторитетом древнего героя проведенные реформы. См. подробнее: Андреев Ю. В. К проблеме «Ликургова законодательства». С. 40 и примеч. 18.

25 Там же, с. 43.

26 Finley М. I. Sparta // The use and abuse of history. N. J.r 1975. P. 161 ff.

27 Ilolladay A. J. Spartan austerity// ClQu. 1977. Vol. 27. P. III ff.

28 Ю. В. Андреев подчеркивает, что, по свидетельству археологических данных, эволюция спартанского художественного ремесла в VII—VI вв. была довольно сложным и неравномерным процессом. В качестве параллельного материала 10. В. Андреев (см.: Андреев Ю. В. К проблеме «Ликургова законодательства». С. 48 сл.) привлекает соответствующие разделы «Описания Эллады» Павсания, свидетельствующие о том, что наиболее интенсивный период в развитии спартанской архитектуры приходится на VI в. и что только с начала V в. строительная деятельность в Спарте и ее окрестностях замирает. Итог этих наблюдений Ю. В. Андреева сводится к тому, что угасание и омертвение спартанской культуры происходили постепенно и это обстоятельство ставит под сомнение основной тезис теории «переворота» о стремительной, почти внезапной трансформации архаической Спарты в замкнутое милитаристское государство. Ю. В. Андреев в указанной нами статье рассматривает широкий круг литературы. Среди исследований, которые в силу тех или иных причин остались вне поля зрения автора, определенный интерес, как кажется, имеет книга Ф. Шаму, которую отличает четкость социальных характеристик. Ф. Шаму приводит интересный материал, свидетельствующий об упадке культуры Спарты в VI в. До н. э.

102

См.: Chamoux F. La civilisation greque à l’epoque archaïque. Paris, 1963. P. 79 suiv.

29 Ср.: Андреев Ю. В. Спарта как тип полиса. С. 211 сл.

30 С. Я. Лурье (История Греции, с. 176) пишет о том, что во второй половине VII в. в Спарте, как и в Афинах, имело место разорение и недовольство бедноты, но после того как были проведены «радикальные реформы в духе восстановления уже почти исчезнувшего первобытного коммунизма», Спарта пошла по иному пути, чем Афины.

31 О социальных потрясениях, пережитых Спартой в архаический период, см. подробнее в III главе в связи с вопросом об изменении статуса илотов.

32 Андреев Ю. В. Спарта как тип полиса. С. 214. Ю. В. Андреев с полным, как кажется, основанием отказывается видеть в известиях об уравнительном землепользовании в Спарте только позднюю, псевдоисторическую традицию. См.: Андреев Ю, В. К проблеме «Ликургова законодательства». С. 53. Примеч. 52.

33 Там же. С. 215—216; ср. с. 199.

34 Именно этим объясняются похвалы в адрес спартанского государственного устройства таких различных по своим политическим взглядам авторов, как Платон, Аристотель и Исократ (см.: Plat. Rep. VIII, 544 с; Legg. I, 625e—634e; Aristot. Polit. II, 7, 1272b, 24 sqq.; 8, 1273b, 24 sqq.; Isocr. Areop. 16).

35 Андреев Ю. В. Спарта как тип полиса. С. 215.

36 Первоначально эти лаконские дружинники, возможно, занимали по отношению к своим вождям-хозяевам, представителям родовой знати, примерно то же положение, что и фессалийские дружинники-пенесты в более позднее время. Возможно также, что этот процесс в Спарте нашел отражение в легенде об эпевнактах (см. подробнее в гл. III). У античных авторов есть данные, согласно которым, круг лиц, охваченных системой άγωγή, был намного шире круга полноправных граждан, участвовавших в сисситиях. См. об этом: Андреев Ю. В. Спарта как тип полиса. С. 206. Примеч. 45. Различные группы неполноправных свободных могли служить при определенных обстоятельствах резервом для пополнения «общины равных» (не исключено, что это нашло свое отражение в античной версии, согласно которой, наварх Ли-сандр был мофаком — см.: Ael. V. Н. 12, 43; Diod. XIV, 13), но вместе с тем они также пополнялп ряды недовольных, способствуя в поздний период интенсивному разложению спартанской общины. См. об этом подробнее в главе III.

37 В конце концов и сам Ю. В. Андреев пишет о целенаправленном вмешательстве государства, принимавшего меры к консервации спартанского общества, и о том, что принцип консолидации гражданского коллектива ценой максимального самоограничения представлял собой «определенный стереотип политического мышления, выработавшийся у спартанской правящей элиты под воздействием той критической обстановки, которая сложилась в Спарте в период, следующий за II Мессенской войной» (см.: Андреев Ю. В. К проблеме «Ликургова законодательства». С. 57). Однако для периода архаики «правящая элита» могла быть только родовой аристократией. К тому же, несмотря на введенный в Спарте своеобразный аграрный максимум, имущественное неравенство, как уже было сказано, там никогда не исчезало. Ю..В. Андреев (Андреев Ю. В. 1) К проблеме «Ликургова законодательства».

103

C. 53. Примеч. 52; 2) Спарта как тип полиса. С. 206. Примеч. 45) отмечает что и среди привилегированного меньшинства спартиатов существовали особые элитарные группы. По существу в Спарте, видимо, не прекращалась социальная борьба. Для

V в. до н. э. об этом свидетельствует судьба героя Платей Павсания, обвиненного в попытке установить тиранию (см.: Hdt. Vr 32; Thuc. I, 132; ср.: Nep. Paus, 4). Ряд исследователей, обращавшихся к изучению тех явлений, которые свидетельствуют о глубоком упадке Спарты в IV в. до н. э., ив частности к вопросу о сокращении числа полноправных спартиатов, указывает, что уже в течение V в. до н. э. шли, хотя и подспудно, обнищание одной части граждан и концентрация земли в руках другой. См. подробнее: Печатнова Л. Г. Социально-экономическая ситуация в Спарте на рубеже V—IV вв. до н. э. (закон Эпитадея) / Проблемы социально-экономической организации и идеологии античного общества : Межвуз. сб. Д., 1984. С. 32 слл. Л. Г. Печатнова (с. 44) вполне правильно рассматривает закон Эпитадея как локальный вариант законов, принятых в других греческих государствах, и в частности в Афинах, в архаический период. Вместе с тем, как отмечает автор, закон Эпитадея не привел к демократизации Спарты. Он лишь способствовал обострению социальных противоречий внутри гражданского коллектива и дальнейшей дифференциации «общины равных». Небезынтересно и наблюдение, сделанное Н. И. Голубцовой (К вопросу о внутреннем положении Спарты в начале IV в. до н. р. // Труды Московского гос. историко-архивного института. 1958. Т. 12. С. 249 слл.), согласно которому, у нас нет никаких данных, чтобы разорившиеся граждане, число которых было весьма значительно, шли в ремесло или в торговлю.

38 Спартанская «община равных», несомненно, была неизмеримо демократичнее любого древневосточного общества. Однако демократизм Спарты никогда не только не достигал, но даже не приближался к тому уровню, которого достигло развитие демократии в тех греческих полисах, где демос одержал полную победу над родовой знатью. Кроме того, демократизм «общины равных» мог быть в известной мере вызван успехами демоса в борьбе с аристократией в других греческих полисах. Нельзя забывать в этой связи о предельной замкнутости спартанского общества в V и даже IV вв. до н. э., отгороженного от остального греческого мира. Ненавистью к демократии диктуется позиция Спарты, повсюду и постоянно подавлявшей демократические режимы (см.: Хеп. Hell. И, 2, 5—9; Diod. XII, 11; XIII, 104; Plut. Lyc. 13; ср.: Aristot. Polit. IV, 9, 1296a, 22 sqq.).

39 Разумеется, многие из восстановленных в Спарте реликтовых институтов были призваны выполнять новые, вполне определенные классовые функции. Так, криптии —изначально одна из разновидностей первобытных инициаций — в классической Спарте использовались главным образом как орудие слежки и террора, направленные против илотов. Ю. В. Андреев, безусловно, прав, когда возражает против того, чтобы понимать своеобразие спартанского пути развития в духе «плоского эволюционизма» (см.: Андреев Ю. В. Спарта как тип полиса. С. 216. Примеч. 79), подчеркивая при этом, что Спарту вряд ли можно уподобить Афинам начала VI в., застывшим в ожидании солоновскоя реформы. Ю. В. Андреев отмечает, что в Спарте V в. уже были и

104

четкое классовое деление общества, и государство, основанное на территориальном принципе, и первоклассная армия, в то время как в Афинах времени Солона все это почти полностью отсутствовало. Не следует, однако, упускать из виду, что формы господства родовой знати, существовавшие еще в гомеровский период, было гораздо проще реставрировать, усовершенствовать и приспособить к государственным формам организации классового господства, чем создавать новые, демократические институты, основанные на совершенно новой, античной форме рабства.

40 См.: Oliva P. Sparta. . . Р. 79; Андреев Ю. В. Спарта как тип полиса. С. 215 и примеч. 75. Ср., однако, приведенную в I главе точку зрения М. Т. Арнхайма (Arnheim М. Т. W. Aristocracy in Greek society. N. Y., 1977. P. 109), согласно которой, в Спарте не был уничтожен аристократический принцип, но были раздвинуты границы аристократии так, что они стали совпадать с границами гражданского коллектива Лакедемона. Хотя этой книге, как уже отмечалось, свойственно преувеличение заслуг знати, в данном случае Арнхайм, как представляется, вполне прав.

41 Речь идет прежде всего о торгово-ремесленных слоях, лишенных в Спарте всяких политических и гражданских прав. Можно предположить, что победа родовой знати в Спарте в VII — VI вв. до н. э. привела к тому, что часть завоевателей-дорийцев, входивших прежде в гражданскую общину и пользовавшихся всей полнотой политических прав, была лишена их и низведена до уровня покоренного населения — периеков, а может, быть, даже илотов. Возможно, что этот процесс нашел свое отражение в сообщении Исократа (см.: Isocrat. XIII, 177—181; ср.: Aristot. Polit. V, 6, 1306b, 29 sqq.; Strab. VIII, 5, 4; ср.: Hampl F. Die lakedämonischen Periöken // Hermes. 1973. Bd 72. S. 7, 35 f. По мнению Ф. Хампля, илоты принадлежали к додорийскому населению Лаконии, но периеки были по своему происхождению дорийцами, исключенными из числа привилегированных спартанцев. Как отмечает Г. А. Кошеленко (Кошеленко Г. А. Полис и проблемы развития экономики // Античная Греция. Т. 1. С. 237), ремесло и торговлю в Спарте стремились вынести за рамки собственно лаконского полиса, перенеся их в периекские города и на территории, занятые илотами.

42 Определенные итоги этих исследований подведены Э. Д. Фроловым (Фролов Э. Д. Рождение греческого полиса. С. 131 слл. с литературой). Аттическому рабству посвящена книга А. И. Доватура (Доватур А. И. Рабство в Аттике VI—V века до н. э. Л., 1980), опубликованная в серии исследований по истории античного рабства. Там же см. литературу по различным аспектам проблемы рабства в Аттике.

43 Типичным примером образования государства вообще считал Афины Ф. Энгельс (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 21. С. 119).

44 Стремление затушевать характер явлений, свойственных революционному в истории архаической Греции периоду, находит свое отражение в том числе и в попытках современных исследователей связывать кодификацию права лишь с процессом повышения грамотности греческого общества. См., например: Thomas C. G. Litteracy and the codification of law // Studia et documenta Historiae et Juris Roma. 1977. XLIII. P. 455—458. Здесь, в частности, сказано, что появление писанных законов возможно лишь в просвещенном (lettrée) обществе и потому ко

105

дификация права в архаической Греции не была, как обычно считают, результатом наступления неаристократических слоев на правящий класс, но естественным последствием перехода от общества бесписьменного (буквально orale — устного) к обществу образованному (грамотному). О значении, которое имело появление письменности, см.: Jeffery L. Н. The local scripts of archaic Greece. Oxford, 1961. P. 10—12.

45 О килоновой смуте см.: Hdt. V, 71; Thuc. I, 126; Plut. Sol. 12; Paus. VII, 25. Отметим в этой связи очередную неточность очерка В. П. Яйленко «Архаическая Греция», связанную с непреодолимым стремлением автора всячески затушевывать размах социальной борьбы в архаической Греции. Не отрицая кризисную ситуацию и действие ряда факторов, дестабилизировавших Аттику к началу VI в. до н. э., В. П. Яйленко вместе с тем утверждает (с. 191), что жертв во внутриполиеной борьбе до Солона не было и до кровавых междоусобиц дело не доходило. Но в этом случае следовало бы предложить какое-то свое объяснение убийству Кил она и его приверженцев, обвинение в котором долгое время тяготело над родом Алкмеонидов.

46 О законах Драконта см.: Бузескул В. П. Афинская демократия как источник для истории государственного строя Афин до конца V в. Харьков, 1895. С. 309 слл. Здесь приведен сравнительный анализ сведений Аристотеля об этих законах в «Афинской политии» и «Политике». Современную историографию о законодательстве Драконта см.: Straud R. S. Drakon’law on homicide. Berkeley; Los-Angelos, 1968. P. 62—64. (Univ. of California Publications; Vol. III). См. также: Фролов Э. Д. Рождение греческого полиса» С. 131 (источники) и примеч. 20 (литература вопроса).

47 Стоит вспомнить, какими эпитетами награждает Гесиод беотийских судей — «царей-дароядцев», которые своим «криво-судьем» приносят разоренье (см.: Hesiod. Op. et dies, ст. 221, 250, 263—264, ср.: ст. 202—212), где знаменитую басню о соловье и ястребе завершает мораль: «Разума тот не имеет, кто меряться хочет с сильнейшим: Не победит он его — к униженью лишь горе прибавит». (Здесь и далее — перевод В. В. Вересаева: Гесиод. Работы и дни / Пер. с древнегреческого В. Вересаев. М., 1927). Эти строки необыкновенно ярко рисуют бесправие слабого перед судом сильного и знатного.

48 Ср.: Aristot. Polit. II, 9, 1274b, 15 sqq. Здесь отмечено, что в законах Драконта нет ничего своеобразного, исключая только их суровость и размеры наказания.

49 Эта часть законодательства Драконта служит, как кажется, веским аргументом, опровергающим утверждения тех исследователей, которые усматривают развитой институт частной собственности уже ко времени Солона. См. ниже.

50 Darest RHaussolier В., Reinach Th. Recueil des inscriptions juridiques grecques. 2 ème série. 1 fasc. Paris, 1888. N. XXI, § 9. Хотя P. Страуд (Straud R. Drakon’s law. . . P. 56—57) и отвергает возможность восстановления текста, предложенного этими издателями, самый смысл этого восстановления он принимает. Публикацию этого закона см.: М—L. N. 87.

51 См.: Morrow G. R. The murder of slaves in attic law. ClPh. 1937. XXXII. 1. P. 212.

52 Mactoux M. Discussion 11 Terre et paysans. P. 130 ff. Ср.:

106

Debord P. Discussion // Ibid. P. 132. П. Дебор отмечает ненадежность восстановления надписи. П. Дебор указывает также на то, что покупные рабы не засвидетельствованы даже во времена Солона. С этим едва ли можно согласиться, поскольку покупные рабы, существование которых можно проследить уже в поэмах Гомера, появляются очень рано. Хотя, разумеется, число их в архаической Аттике было невелико.

53 О том, что законодательство Драконта в Афинах не было исключительным явлением, а скорее было типично для ранних полисов, свидетельствуют аналогичные законам Драконта законы XII таблиц в Риме, которые также представляли собой простую кодификацию «обычного права» и были одной из первых уступок патрициев плебеям в ходе борьбы между ними (см.: Liv. III, 34; IV, 4; Dion. Hal. X, 58—60; Cic. Rep. II, 36sqq.). Характерно, что, как и в законодательстве Драконта, римские законы XII таблиц карают покушение на частную собственность смертью (см. табл. VIII, ст. 12). О правомерности аналогий между ранними институтами греческих полисов и древнего Рима см.: Утченко С. Л. Политические учения древнего Рима. М., 1977. С. 27.

54 Можно отметить два слоя евпатридов, из которых один (если можно так выразиться, евпатриды-традиционалисты) по старинке получал доходы от крупного землевладения, а другой — от занятий торговлей и ремеслом. На это по существу указывает Аристотель (Ath. Pol. 5, 3), говоря о происхождении и имущественном положении Солона.

55 В этот период новый («деловой») слой евпатридов устанавливал со «скоробогачами» из числа торговцев и ремесленников не только деловые, но и родственные связи. Это «смешение пород» острым глазом человека, не приемлющего новые порядки, заметил Феогнид (Theogn. ст. 185—196). См. об этом: Доватур А. И. Феогнид и его время. Л., 1989. С. 89 слл.

56 Основные источники о законодательстве Солона см.: Фролов Э. Д. Рождение греческого полиса. С. 132; см. также примеч. 21, где приведена литература вопроса.

57 Wilken U. Zu Solons Schatzungsklassen // Hermes. 1928. Bd 63. S. 236—238; ср.: Лурье С. Я. К вопросу о роли Солона /7 Учен. зап. ЛГУ. 1939. № 39. СИН. Вып. 4. С. 84—85; Колобова К. М. Революция Солона // Там же. С. 40—41 (ср. с. 27—28).

58 Сравнение со Спартой показывает, что там через двести лет после Солона принятие закона Эпитадея о завещаниях открыло путь для подпольной продажи земли с ее полным последующим отчуждением, чего, видимо, не знала досолоновская ипотека (см.: Лурье С. Я. К вопросу о роли Солона. С. 84). Едва ли прав Д. Ашери (Asheri D. Laws of inheritance: Distribution of land and political constitutions of Athens // Historia. 1963. Bd XII. Ht 1. S. 4), по мнению которого, закон Солона о завещаниях был шагом назад в развитии частнособственнических отношений в землевладении. См. об этом также в гл. I.

59 Чтобы оценить эту меру и понять, насколько в этот период Афины нуждались в развитии и поощрении ремесла, следует вспомнить отношение к метекам и их правовое положение в Греции вообще и в Афинах в частности в последующие времена (см.:

Глускина Л. М. Проблемы социально-экономической истории Афин в IV в. до н. э. Л., 1975. С. 12 и слл.).

60 См.: Фролов Э. Д. Рождение греческого полиса. С. 134.

107

61 См.: Колобова К. М. Революция Солона. С. 29; ср.: Лурье С. Я, К вопросу о роли Солона. С. 88.

62 Вопрос о том, уничтожил ли Солон долговые обязательства, был спорным еще в древности. Так, Плутарх приводит свидетельство Андротиона (Sol. 15), согласно которому, бедные удовольствовались тем, что Солон облегчил их положение не уничтожением долгов, а уменьшением процентов, и именно этот благодетельный закон называл« сисахфией. Большинство же авторов, по словам Плутарха, утверждало, что сисахфия состояла в уничтожении всех долговых обязательств. Видимо, хотя бы разовое сложение долгов и связанный с этим выкуп заложенных участков Солон все же должен был провести.

63 См.: Glotz G. La solidarité dans la famIIIe grecque. Paris, 1904. P. 337 suiv.

64 Возможно, что именно эти бывшие рабы-должники, вернувшиеся из-за границы и в большинстве своем не получившие ни своей земли, ни других средств к существованию, и составляли те толпы праздных людей, внушавшие серьезные опасения Соло-ну. См.: Plut. Sol. 22. Ср.: Колобова К. М. Революция Солона. С. 42; ср.: Лурье С. Я. К вопросу о роли Солона. С. 84. Не исключено, что именно этих людей, пополнявших ряды фетов, и имел в виду закон о праздности.

65 В древности отмечалась неясность и противоречивость многих законов Солона (см.: Plut. Sol. 18), однако закон о запрещении долговой кабалы никогда не вызывал никаких разногласий ни у античных авторов, ни у современных исследователей.

66 О популярности этого закона Солона свидетельствует отраженное у Диодора (1, 79, 3—5) стремление отыскать корни этого закона в глубокой древности. См. об этом: Weiss E. Griechisches Privatrecht. Leipzig, 1923. Bd 1. S. 507. Anm. 35. Ср.: Taubenschlag R. The Ancient greek-city laws in Ptolemaic Egypt // Actes du Vе Congress internationale de papyrologie. Bruxelles, 1938. P. 472. Г. Свобода (Swoboda H. Beiträge zur griechischen Rechtsgeschichte. Weimar, 1905. S. 235—236) назвал Солона великим реформатором, образ действий которого открыл новую эру не только для Аттики, но и для остальной Греции, где, как считает Свобода, он скоро нашел себе подражание. См. об этом подробнее: Шишова И. А. Долговое рабство // Каллистов Д. П., Ней-хардт A.A., Шифман И. Ш., Шишова И. А. Рабство на периферии античного мира. Л., 1968 (далее: Рабство на периферии античного мира). С. 28 и примеч. 19

67 Речь в данном случае может идти лишь об отмене долговой кабалы, поскольку именно эта мера утвердила свободу афинских граждан (ср.: Aristot. Ath. Pol. 6, 1).

68 Плутарх (Sol. 14), опираясь на свидетельство ученика Аристотеля, Фанния Лесбосского, сообщает, что Солон еще до избрания архонтом тайно обещал неимущим раздел земли. Возможно, что и земельный максимум, упоминаемый Аристотелем (Polit. 11,4, 1266b, 16—18), также входил в число тех обещаний, которые Солон раздавал во время предвыборной кампании.

69 Фролов Э. Д. Рождение греческого полиса. С. 141. См. также: с. 158—159 и примеч. 30, где приведена литература о греческой тирании.

70 Отличиям древней и современной Аристотелю тирании посвящена статья К. Моссе (Mossé С. Aristote et la tyrannie //

108

Studies presented to G. Thomson. Prague, 1963. P. 163 suiv.); ср. также: Лурье С. Я. История Греции. С. 111, примеч. 1 (отмечено, что современный смысл слово «тиран» получило уже в конце У в. до н. э.).

71 Представляется, что конфискация земли была одной из непременных функций ранней тирании. Известно, что избежать тирании смогли те общины, где были проведены земельные реформы, в результате которых земельные отношения приобрели достаточно устойчивый характер. Примером могут служить Спарта с ее земельным максимумом и Беотия, где, по-видимому, были проведены аналогичные реформы. См. об этом ниже.

72 См.: Glotz G. La cité grecque. Paris, 1928. P. 132; ср.: Chamoux F. La civilisation grecque. . . P. 75 suiv. По мнению Шаму, именно Писистрат решил земельный вопрос, чего не смог сделать Солон.

73 IИсторической обстановке, в которой проходил колонизационный процесс, ее ходу и особенностям посвящена большая литература. См.: Фролов Э. Д. Рождение греческого полиса. С. 141 и примеч. 1.

74 О греческой колонизации в Сицилии и в Великой Греции см.: Соколов Ф. Ф. Критические исследования, относящиеся к древнейшему периоду Сицилии. Спб., 1865. С. 176 слл. Особенности колонизационного процесса в Сицилии убедительно показаны также А. Гольмом (Holm A. Geschichte Siziliens im Altertum. Leipzig, 1870. Bd 1; см. также: Dunbabin T. J. The western Greeks: The history of SicIIIy and South Italia from foundation of Greek colonies to 480 В. C. Oxford, 1948; Фролов Э. Д. Рождение греческого полиса. С. 167 слл. Примеч. 3 с литературой. Для реконструкции социальных отношений в греческих колониях Великой Греции и Сицилии нами будет использован ряд выводов А. Гольма, Т. Данбебина и Э. Д. Фролова.

75 Ранние колонии греков на западе основаны в VIII, а возможно, и в конце IX в. до н. э. См. об этом подробнее: Dunbabin Т. J. The western Greeks. P. 1 ff., 435 f.

76 См., например: Hdt. I, 150 (о колонизации Смирны изгнанниками из Колофона). Вопреки мнению В. П. Яйленко, который отказывается усматривать здесь свидетельство политической борьбы, приведшей к основанию колонии (Яйленко В. П. Архаическая Греция. С. 168), у Геродота вполне определенно сказано о том, что Смирной овладели беглецы, побежденные при восстании и изгнанные со своей родины.

77 Об интенсивности греческой колонизации в этот перио !. свидетельствует тот факт, что ойкист Теокл, основатель Наксоса — первой греческой колонии в Сицилии, вывел на острове еще две колонии — Леонтины и Катану — за достаточно короткий срок. См.: Thuc. VI, 3—4. Ср.: Dunbabin Т. J. The western Greeks. P. 10.

78 К сожалению, история греческих законодателей, таких как Фидон, Ликург, Залевк и Харонд, очень неясна. Сведения об их деятельности обросли многочисленными легендарными подробностями, которые мешают сколько-нибудь уверенно выделить реальное ядро. Большинство исследователей считает все же, что эти ранние законодательства относятся к первой половине, если не к началу VII в. до н. э. Деятельность Залевка датируют чаще всего серединой VII в. до н. э. (663/662 г. до н. э., по Евсевию, см. :

109

£useb. Chron, 2, 86 f.). См. также: Busolt G.—Swoboda H. I. F. 375. Anm. 5. T. Данбебин (Dunbabin T. J. The western Greeks. P. 68 ff.) полагает, что законодательство Залевка, которое он относит ко второму поколению колонистов, отделяет от основания колонии очень короткий промежуток времени. Источники и литературу о греческих номофетах см.: Bengtson H. Griechische Geschichte. 2. Aufl. München, 1960. S. 108. Отдельного упоминания заслуживает статья М. Мюля (Mühl М. Die Gesetze des Zaleukos und Charon-das) // Klio. 1929. Bd 22. Ht 1. S. 105 ff.; Ht 2. S. 423 ff.), специально посвященная законам Залевка и Харонда. Подробный перечень источников об этих законах см. также: Фролов Э. Д. Рождение греческого полиса. С. 130; с. 177—178 и примеч. 18 с литературой.

79 См.: Adcock F. Е. Literary tradition and early Greek code-makers. P. 67—97. Ср.: Plat. Legg. IV, 708 bd.

80 Как полагает А. Гольм (Holm A. Geschichte Siziliens.

S. 197—198), нарушенные в процессе колонизации родовые связи со временем восстанавливались и в основанных заново полисах регенерировала социальная структура полисов метрополии, выводившей ту или иную колонию. Ср.: Фролов Э. Д. Рождение греческого полиса. С. 180 и слл. и примеч. 183.

81 См.: О Id father W. A. Lokroi (Geschichte) // RE. Bd XIII. Sp. 1315

82 Так, согласно традиции, Тарент основали парфении — лотомки неполноправных спартанцев, от которых стремилось избавиться лакедемонское государство (см. об этом подробнее в главе III). В древности шла острая полемика о том, что представляли собой первопоселенцы Локров Эпизефирских. В частности, Аристотель (fr. 547 / Rose) пцсал о том, что Локры Эпизе--фирские были основаны выходцами из Локриды (какой именно ^е части — неясно), рабами и их детьми, прижитыми от свободных женщин, мужья которых воевали в союзе со спартанцами к редко имели возможность приходить на побывку домой. Оставим в стороне вопрос о том, почему Аристотель включил в «Локрид-скую политию» этот рассказ, представляющий собой явное подражание легенде о парфениях; в своих комментариях об этом пишет Ф. Якоби: FGrHist. Т. 3b. Leiden, 1955. S. 350. Отметим, что версию Аристотеля поддерживал Полибий (XII, 5 sqq.), ссылаясь при этом на местные предания (см. об этом: Oldfather W. А. Lokroi. Sp. 1310 f.). Ее категорически отвергал Тимей (FGrHist. 566. Fr. 12=Polyb. XII, 5 sqq.). Слова Аристотеля (Fr. 547/Rose= = Polyb. XII, 8) о том, что «город локров — это поселение беглых рабов, прелюбодеев и работорговцев», Тимей считал злостной клеветой, подчеркивая, что известные ему законы и обычаи локров установлены, несомненно, свободными людьми, а не рабами. О полемике Аристотеля, Тимея и Полибия см.: Доватур А. И. Политика . . .С. 157, 255, 373 (примеч. 5 с литературой). Т. Данбебин (Dunbabin Т. J. The western Greeks. P. 195), безусловно, прав, утверждая, что слова Аристотеля, приведенные Полибием <ХН, 8), представляют собой явное преувеличение, преследующее полемические цели. Однако сам спор о составе первопоселенцев отражает, как нам кажется, определенное отношение к статусу колонистов до их выселения из метрополии. Согласно Аристотелю (Fr. 548/Rose), сам законодатель Залевк был пастухом и даже рабом; ср.: Suda (Suida), s. ν. Ζάλευκος. Ср.: Oldfather W. А . Lokroi. Sp. 1319 (отмечено, что «пастух» в этом тексте может быть

110

неверно понятое λαού ποιμήν, но это представляется маловероятным).

83 Согласно Эфору (FGrHist. 70. Fr. 139=Strab. VI, 1, 8), «у локров (эпизефирских) впервые вошли в употребление писанные законы». Ср.: Clem. Alex. Strom. I, 79.

84 См.: Diod. XII, 11—19. Некоторые античные авторы, и в их числе Тимей (1. с.), вообще отрицали реальное существование Залевка. В традиции о Залевке мы находим весьма противоречивые версии. Как уже было сказано, согласно одной из них, За-левк был пастухом и даже рабом, согласно другой — человеком благородного происхождения и учеником Пифагора. См.: Diod. XII, 20. Подробнее по поводу традиции о Залевке см.: Mühl М. Die Gesetze. . . S. 105 ff.; Fritz K. von. Zaleukos // RE.BdIXA. Sp. 2298 ff.; Dunbabin T. J. The western Greeks. P. 70—71; Jacoby F. FGrHist. T. 3b. S. 344. Anm. 541 (с литературой).

85 Жебелев С. А. Греческая колонизация // История древней Греции. М., 1937. Ч. 1. С. 153. (История древнего мира / Под ред. С. И. Ковалева; T. II).

86 О неэквивалентности торгового обмена греческих полисов с варварской периферией см.: Полянский Ф. Я. Экономическая мысль древней Греции. М., 1974. С. 5—6.

87 Яйленко В. П. Архаическая Греция. С. 149—150.

88 Фролов Э. Д. Рождение греческого полиса. С. 147 слл., 184 слл.

89 См.: Шифман И. Ш. Рабство в Сицилии и Великой Греции // Рабство на периферии античного мира. С. 266 слл. См. также: Leppore E. Problemi dell’organizzazione della chora coloniale // Problème de la terre en Grèce ancienne. Paris, 1973. P. 35 sqq. Ср.: Колобова К. М. Из истории раннегреческого общества: (о. Родос IX—IV вв. до н. э.). Л., 1951. С. 178 слл.

90 Ср.: Dion. Hal. XIX, 3 (о хитроумной уловке, с помощью которой греки приобрели право на землю при основании города Каллиполиса).

91 Вполне реальные черты носит договор, заключенный мета-понтийцами с жителями Тарента, об уступке части территории (Strab. VI, 1, 15). По поводу традиции о договорах см. подробнее в главе III.

92 См.: Фролов Э. Д. Рождение греческого полиса. С. 120— 121. Т. Данбебин (Dunbabin Т. J. The western Greeks. P. 43 ff.), полагая, что большая часть местного населения была изгнана греками, допускает при этом, что оно могло использоваться ими в качестве рабов. О местных поселениях в округе Локров Эпизефирских см. также: Boardman J. Kolonien und Handel der Griechen : Vom späten 9. bis zum 6. Jahrhundert v. Chr. München, 1981. P. 217.

93 См. у Страбона (1. с.), где сообщается о том, что Залевк заимствовал свои законы из критских и лаконских установлений, а также из установлений афинского Ареопага. О том, чтобы принимать это предание буквально, не может быть п речи. Но это утверждение, возможно, содержит и рациональное зерно. Как отмечала К. М. Колобова (Колобова К. М. Войкеи на Крите // ВДИ. 1957. JV6 2. С. 42. Примеч. 1), уже в древности, по-видимому, было обращено внимание на сходство законов в государствах, основанных на родовом землевладении и с пережитками родовых институтов. Можно отметить также, что в древности Крит, Спарта

111

и Локры Эпизефирские считались государствами с «хорошими законами» (см.: Ael. V. H. II, 22; ср.: Dem. XXIV, 139).

94 От дорийского нашествия до начала процесса колонизации прошло не более двух веков. Еще могли быть живы правнуки тех, кто сам пережил или участвовал в дорийском вторжении. Источники, как кажется, дают нам возможность наметить два пути развития ранних колоний. Первый путь прослеживается по хиосским материалам. На Хиосе, согласно легенде, которую Павсаннй заимствовал у хиосского трагического поэта Иона (Pausan. VII, 4, 8—9), во время колонизации острова ионийцами местное доионийское население частью было перебито, частью изгнано. Возможно, что именно с этим античная традиция связывала раннее развитие на Хиосе покупного рабства. См.: Феопомп у Афинея (Athen. VI, 265 bc=FGrHist. 115. Fr. 122). Подробнее см. об этом: Шишова И. А. Рабство на Хиосе // Рабство на периферии античного мира. С. 159 и слл.; см. также ниже. Примером второго пути может служить Аполлония на Ионийском море, где, по сообщению Аристотеля (Polit. IV, 3,1290b, 8—14), в порабощении у первых поселенцев Аполлонии находилась масса несвободного местного населения. Очевидно, что тот или иной путь колонизации определялся в значительной мере как характером самой колонизации (и в частности, степенью участия в ней родовой знати метрополии), так и чисто местными условиями, и прежде всего силой сопротивления тех племен, на земле которых возникала та или иная колония.

95 В Сиракузах таким привилегированным слоем первоначальных поселенцев были гаморы, т. е. буквально «обладающие долей земли», в Леонтинах — «богатые и всадники», т. е. также военно-землевладельческая знать (см.: Фролов Э. Д. Рождение греческого полиса. С. 173 слл., 183 слл.).

96 Бакхиады, осуществлявшие целенаправленную программу освоения Запада, чтобы дать отток избыточному аграрному населению и тем разрядить социальную обстановку в Коринфе, были, очевидно, заинтересованы в том, чтобы вновь основанные полисы представляли собой своего рода копии метрополии, что, разумеется, облегчало установление между ними тесных связей, в том числе и торговых. О копировании институтов метрополии, и в частности Коринфа, см. у Т. Данбебина (Dunbabin T. J. The western Greeks. P. 55; ср.: Polyb. (XII, 9 sqq.). Здесь приведено утверждение Тимея о сходстве государственного устройства Локров Эпизефирских и их метрополии, а также о том, что жители метрополии и их колонии пользуются правом гражданства друг у друга.

97 Естественно, что этот процесс мог продолжаться лишь до тех пор, пока хватало земли. Нередко из уже обжитой колонии направлялся поток колонистов для освоения новых земель.

98 См.: «Клятву основателей» Кирены (М—L, № 5), в которой четко определены права колонистов, которые прибудут вслед за первыми поселенцами. Ср.: Яйленко В. П. Греческая колонизация VII—III вв. до н. э. М., 1982. С. 81 слл.

99 Об участии киллириев в борьбе демоса против гаморов и

об их дальнейшей судьбе см.: Фролов Э. Д. Рождение греческого полиса. С. 194 слл. и примеч. 47. По словам Э. Д. Фролова, киллирии растворились в общей массе демоса. Об аналогичной позиции пенестов см. в главе III.

112

100 См. об этом: Finley М. I. Ancient slavery and modern ideology. L., 1980. P. 79.

101 См.: Лурье С. Я. История Греции. С. 110—111.

102 См.: Fritz K. von. Zaleukos. Sp. 2299 sqq.

103 О претензиях первых колонистов на происхождение по женской линии от ста знатнейших семейств метрополии см.: Polyb. XII, 5 sqq. Ср. замечание Фукидида (I, 108) о ста семействах Локриды. О «тысяче» как аристократическом институте, свойственном ряду греческих полисов, см.: Oldfather W. A. Lok-roi. Sp. 1319. О «тысяче» в Регии и Кротоне см.: Dunbabin T. J. The western Greeks. P. 72. Ср.: Xenoph. fr. 3, Diehl. Здесь упоминается о колофонской «тысяче», толкуемой большинством исследователей как указание на олигархическое устройство Колофона в архаический период. См.: Доватур А. И. Политика. . . С. 276. Доватур отмечает, что, согласно Аристотелю, Колофон, обладавший могущественной конницей (fr. 611.51/Rose), имел олигархическое устройство (Polit. IV, 3, 1290b, 14—15; ср.: 1289b,

36 sqq.). Можно вспомнить в этой связи также «тысячу» кандидатов на магистратуры и сохранение оружия трем тысячам человек в период тирании «тридцати» в Афинах (см.: Aristot. Ath. Pol. 35, 1; 37, 2; ср.: Plut. Alcib. 15).

104 Аристотель во всяком случае не причисляет Залевка к создателям конституции (см.: Polit. II, 9, 1273b, 27 sqq.; ср.: fr. 548/Rose).

105 См.: Oldfather W. A. Lokroi. Sp. 1319; ср.: Dunbabin T. J. The western Greeks. P. 69. Эти исследователи считают, что введение законов Залевка было связано с начавшимися в Локрах Эпизефирских волнениями, обычными и для многих колоний Сицилии в VII в. до н. э.

106 Демосфен (XXIV, 139) сообщает о локридском установлении, согласно которому, всякий желающий внести новый закон должен был предлагать его с петлей на шее. В случае если нововведение не принималось, судьба его автора не нуждается в пояснениях. Связать это установление с законодательством Залевка позволяет Полибий (XII, 16), у которого речь идет об аналогичном законе, прямо отнесенном к интересующему нас номофету. Полибий пишет, что, по закону Залевка, с петлей на шее должны были вестись споры о толковании закона. Споры велись в присутствии «тысячи». Тот, чье толкование признавалось ложным, должен был тут же на глазах у «тысячи» лишить себя жизни. Сообщения Демосфена и Полибия с очевидностью свидетельствуют о неточности Диодора (XII, 17,1—3, 5), который, несомненно, ошибочно приписывает закон о порядке изменения законодательства Харонду. См.: Mühl. М. Die Gesetze. S. 432; ср.: Adcock F. E. Literary tradition. P. 101. О жестокости законов Залевка см. также ниже.

107 См.: Busolt G.—Swoboda H. I. S. 379. Ср.: Политика и политии Аристотеля / Пер. С. А. Жебелева. СПб., 1911. С. 61. Примеч. 1.*См. то же: Аристотель. Соч. в 4-х томах. М., 1983. Т. 4. С. 762, примеч. 25. Древность локридского закона отмечает А. И. Доватур (Доватур А. И. Политика. . . С. 267).

108 Ср.: Dunbabin Т. J. The western Greeks. P. 72. Локрам такой закон был тем более необходим, что пахотной земли у них было относительно немного.

109 Введение такого ценза в древности приписывалось Солону

113

(см.: Aristot. Ath. Pol. 7, 2—4). Как уже говорилось выше, в разделе 2, в Афинах после реформ Солона существование такого ценза едва ли оправданно. Напротив, в тех колониях, где в ранний период их существования плодородные земли были главным богатством поселенцев, такой ценз мог закрепить их господствующее положение. Привилегированных землевладельцев Локров Эпизефирских можно сопоставить с сиракузскими гаморами и военно-землевладельческой знатью Леонтин (ср.: Фролов Э. Д. Рождение греческого полиса. С. 182 слл.). Уместна также параллель с эритрейскими и халкидскими гиппоботами на Эвбее, господство которых именно в период колонизации опиралось как на знатность происхождения, так и на имущественный ценз (см.: Strab. X, 1, 8=Aristot. Fr. 603/Rose; ср.: Aristot. Polit. IV, 3r 1289b, 34 sqq.).

110 См.: Доватур A. И. Политика. . . C. 172. Точку зрения A. И. Доватура подтверждает, как кажется, текст Демосфена (XXIV, 140—141).

111 Интересно отметить в этой связи, что в Локрах Эпизефирских собственная монета появляется не ранее IV в. до н. э. Дан-бебин (Dunbabin Т. J. The western Greeks. P. 248f) объясняет это следующим образом: все западные колонии ввозили серебро в обмен на зерно, а у локров, владения которых включали не слишком много пахотной земли, зерна хватало лишь для нужд самой колонии. Но, во-первых, остается неясным, как изменилась ситуация к IV в. до н. э. Во-вторых, приведенцое у нас свидетельство Аристотеля о запрете на посредническую торговлю дает основания предположить, что и чекан монеты мог быть запрещен, законом, скорее всего, восходившим к Залевку, и относится к числу мер, тормозивших развитие торговли (о таких же мерах в Беотии и в Фессалии см. ниже). В Локрах Эпизефирских, возможно, принимались меры и по ограничению ростовщичества (см.: Adcock F. Е. Literary tradition. P. 102). В поздней традиции (у Зенобия) сохранилось сообщение о том, что Залевк запретил письменные долговые обязательства. См. об этом подробнее: Pringsheim P. The Greek law of sale. Weimar, 1956. P. 16. Not. 6). Прингсхайм полагает, что Залевк, возможно, отдавал предпочтение устным показаниям свидетелей. Вместе с тем Прингсхайм рассматривает это сообщение как свидетельство того традиционно неодобрительного отношения к займам, которое в более поздни& времена нашло свое отражение в «Законах» Платона (Legg. 742с).

112 Известно, что суровость законов Залевка (как и Дракон-та) вошла в пословицу. См.: Zenob. Prov. IV, 10.

113 В литературе иногда отдают предпочтение более поздней версии, согласно которой, по закону Залевка жестокое наказание полагалось не за воровство, а за прелюбодеяние, и лишали не одного глаза, а обоих. См.: Ael. V. H. XIII, 24; ср.: Val. Мах. 6, 5, ext. 3; см. также: Доватур А. И. Политика. . . С. 362. Примеч. 79.

114 Ср.: Ael. 1. с. Поступок Залевка получает у Элиана рациональное объяснение: он решил отдать свой глаз дл'я того, чтобы спасти сына от полной слепоты. Несколько ниже, в разделе, посвященном законодательству Харонда, мы рассмотрим рассказ Диодора (XII, 17), представляющий собой вариант той же но-

114

веллы. О явной недостоверности всех этих рассказов см.: Niese В. Charondas // RE. Bd III. Sp. 2182.

116 Ср.: Dem. XXIV, 140—141, где сообщается о локридском законе, построенном по принципу ius talionis: человек, выбивший другому глаз, сам в наказание лишался глаза, а позднее — при определенных условиях — даже обоих глаз. Отношения собственности регулировались, очевидно, рядом законоположении Залевка. Так, известен его закон, согласно которому, спорная вещь до решения суда должна была находиться у того, кто утверждал, что вещь была у него отнята (см.: Polyb. XII, 16).

116 Dunbabin Т. J. The western Greeks. P. 70.

117 Cm.: Aristot. Polit. II, 9, 1274a, 22—25; ср.: Dem. XXIV, 139. Согласно традиции, законы Залевка использовались в Фуриях. См.: Strab. VI, 1, 8; Suda, s. ν. Ζάλευχος; ср.: Diod. XII, 11 sqq.; Athen. XI, 505a. Впрочем, о фурийских законах нам еще придется говорить далее, в связи с проблемой законодательства Харонда.

118 Как уже говорилось выше, наиболее влиятельные семьи эпизефирских локров претендовали на происхождение от знатных прародительниц.

119 Фурийский закон, по которому гражданин, приведший в дом мачеху своим детям, лишался некоторых гражданских прав (Diod. XII, 12), вполне мог восходить к Залевку. Нет сомнений, что подобный закон был продиктован недоверием родичей покойной жены к вдовцу. Ср.: Mühl М. Die Gesetze. . . S. 433 ff.

120 С общей атмосферой хорошо согласуется приведенное у Суды (1. с.) предписание Залевка, согласно которому свободные женщины должны были появляться на агоре в светлых платьях и в сопровождении домашней рабыни. Залевк жестоко карал за пьянство: пить неразбавленное вино разрешалось только по предписанию врача. Нарушение этого установления каралось смертной казнью. См.: Athen. X, 429а; Ael. V. H. II, 37.

121 См.: Dem. XXIV, 140. На законы Залевка ссылались еще в римские времена. См.: Polyb. XII, 16; ср.: Liv. XXIX, 21.

122 Уже древние (Diod. XIX, 1, 5; Just. IV, 2, 3) отмечали большое число тиранических режимов на Западе, в частности в Сицилии, и объясняли это избытком материальных благ, что, как можно предположить, приводило к резкому расслоению общества и усиливало социальную напряженность.

123 Об обстановке, в которой были приняты в Катане законы Харонда, см. подробнее: Фролов Э. Д. Рождение греческого полиса. С. 177—178 и примеч. 19. Э. Д. Фролов принимает предположение Ф. Ф. Соколова (см.: Соколов Ф. Ф. Критические исследования. . . С. 201) о возможной связи между путчем леонтин-ского тирана Панэтия и деятельностью законодателя Харонда, которую относят к концу VII или даже к началу VI в. до н. э.

Э. Д. Фролов полагает, что Леонтины точно так же могли позже принять законы Харонда.

124 Ненадежны, в частности, свидетельства Диодора (XII, 11, 3—19, 2), оставившего подробный, но малодостоверный рассказ о деятельности Харонда. См.: Niese В. Charondas. Sp. 2182. См. также выше, примеч. 106.

126 Эта традиция нашла свое отражение у Аристотеля (1. с.), отметившего, что Ликурга и Залевка считали слушателями Фалеса, а слушателем Залевка считался Харонд. Замечание Аристо

115

теля, что при установлении такой преемственности мало считаются с хронологией кажется верным в отношении учеников Фалеса, но едва ли справедливо в том, что касается Залевка и Харонда, время жизни которых относят соответственно к середине VII в. до н. э.—VI в. до н. э. Скептическое отношение к традиции, согласно которой, Харонд был учеником Залевка, возможно, связано с тем, что Аристотель усматривал черты сходства между законами Харонда и Солона. См. далее в тексте.

126 Возможно, что именно этой переработкой и модернизацией древних законов Залевка объясняется тот факт, что Диодор приписывает действовавшие в Фуриях законы Харонду (Diod. XII, 11). Впрочем, фурийские законы приписывались и другим законодателям. См.: FGrHist. Т. 2С. S. 77. Ср.: Menzel A. Protagoras als Gesetzgeber von Thurii // Berichte d. Königl. sächsische Gesellschaft der Wissenschaften zu Leipzig. Philol.-hist. Klasse. 62 (1910). Ht 7. S. 216 ff.

127 Достаточно полный очерк о торговых связях Сицилии и Великой Греции, в котором широко использованы археологические данные, представляет собой посвященная этому сюжету специальная глава в книге Данбебина (см.: Dunbabin Т. J. The western Greeks. P. 225 ff). См. также: Boardman J. Kolonien. . . P. 191 ff.

128 Фролов Э. Д. Рождение греческого полиса. С. 182 слл.

129 См. об этом: Busolt G.—Swoboda H. I. S. 378—379. A. И. Доватур (Доватур А. И. Политика. . . С. 177) отмечает, что Аристотель ссылается в IV книге на древнее законодательство Харонда, но адресует свои рассуждения современникам и имеет в виду практику олигархических режимов.

130 Твердое разделение граждан на имущих и неимущих маловероятно без разделения населения на имущественные разряды, аналогичные имущественным классам Солона (Aristot. Ath. Pol. 7, 1—4; Plut. Sol. 18).

131 Напомним, что, по мнению Аристотеля (Polit. 11,9, 1274а, 1 sqq.), введением суда, в котором судьями могли быть все граждане, Солон установил демократию.

132 Возможно, именно при сравнении с законами Солона, происхождение которого из средних слоев Аристотель подчеркивал особенно упорно, он и пришел к выводу о том, что в законода^-тельстве Харонда нет ничего оригинального. Видимо, сходство целого ряда законов этих номофетов бросалось в глаза. Вероятно, можно принять и свидетельство Диодора (XII, 18, 3), который подчеркивает сходство установлений Харонда и Солона об эпикле-рах. И тот и другой предписывали ближайшему родственнику жениться на эпиклере или дать ей приданое. У Харонда приданое устанавливается в 500 драхм, а у Солона (см. Dem. XLIII, 54) в 500, 300 или 150 драхм в зависимости от имущественного положения. См. об этом: Mühl М. Die Gesetze. . . S. 435.

133 Об использовании Платоном законов Залевка и Харонда см.: Mühl М. Die Gesetze. . . S. 130.

134 См. об этом: Niese В. Charondas. Sp. 2180.

136 Закон Харонда о рукоприкладстве, устанавливающий размер штрафа за насилие и увечья, причиненные рабам, и за ущерб, нанесенный недвижимому имуществу, оглашают во время

116

судебного процесса в городе Косе (см.: Herond. Mim. II, 48—56). Есть упоминания о том, что законы Харонда декламировались во время пиров в Афинах (см.: Athen. XIV, 619). Ср. возрождение интереса к древнему закондательству вообще и к солоновскому в частности в связи с олигархическим переворотом 411 г. до н. э. в Афинах (Aristot. A th. Pol. 29, 3).

136 Точность формулировок Харонда подчеркивает и Диодор (XII, 15, 1). В этой связи можно сопоставить оценку законов Залевка, которая дана Эфором (FGrHist. 90. Fr; 139=Strab. VI, 1, 8). По словам Эфора, приведенным у Страбона, закойы Залевка были сформулированы άπλώς, т. е. «просто», без затей. Страбон замечает в этой связи, что и Платон одобрял простые законы. Мотив при этом следующий: «У кого множество законов, у тех частые судебные процессы и испорченные нравы, подобно тому как там, где много врачей, естественно бывает и много болезней»; ср.: Plat. Rep. III, 404е—405с; ср. также: Aristot. Polit. II, 5, 1268b, 33 sq. У Эфора и Платона речь идет о пестроте законов, в которых ищут лазейки, чтобы увернуться от наказания или чтобы защитить себя от ухищрений сикофантов. Здесь сравнение с «простыми» законами Залевка, несомненно, продиктовано реальностью IV в. до н. э. Судя, однако, по приведенному выше установлению Залевка (Polyb. XII, 16), «простота» древних законов не избавляла от судебных процессов, связанных с их толкованием.

137 См. главу II, примеч. 82 о полемике, которая шла в древности по поводу того, кем были первопоселенцы Локров Эпизефирских.

138 Как уже отмечалось, социальная напряженность в колониях усиливалась по мере увеличения их населения. В. П. Яйленко (Яйленко В. П. Архаическая Греция. С. 133 и примеч. 9) связывает рост населения с повышенной деторождаемостью, опираясь при этом на сомнительную аналогию с колонизацией нового времени. С нашей точки зрения, основной причиной быстрого роста населения, во всяком случае в течение VII—VI вв. до н. э., -Ol..* приток новых колонистов, так как в этот период в метрополии продолжали действовать все факторы, породившие великую греческую колонизацию.

139 Фролов Э. Д. Рождение греческого полиса. С. 194 сл.

140 Судебная реформа Харонда представляла собой явную уступку демосу. Об этом свидетельствуют слова Аристотеля (Polit. IV, 10, 1297а, 14 sqq.), который называет эту меру Харонда одним из тех ухищрений (τά σόφισμα), посредством которых можно добиться расположения простого народа. Сама эта мера носит явно тимократический характер, что не позволяет согласиться с Данбебиным (Dunbabin Т. J. The western Greeks. P. 72), по мнению которого, Аристотель относил Харонда к числу законодателей, устанавливающих аристократический строй. Э. Д. Фролов (Фролов Э. Д. Рождение греческого полиса. С. 177) считает, что Харонд действовал в духе умеренно-аристократическом.

141 См.: Ehrenberg V. The Foundation of Thurii // AJPh. 1948. Vol. LXIX. P. 166 ff.

142 Закон, принятый в Фуриях, был, очевидно, аналогичен закону Лициния—Секстия в Риме (Liv. VI, 35, 5), который также практически не соблюдался. Ср.: Asheri D. Serie cronologica délie leggi greche sul problema del debiti // Studi clasice et orientali. 1969. Vol. XVIII. P. 1 sgg.

117

143 Как уже говорилось, о продолжении борьбы свидетельствует установление тираний во многих полисах Сицилии и Италии. Характерно, что предание о появлении престарелого Солона в народном собрании в полном вооружении (Aristot. Ath. Pol. 14, 2; Plut. Sol. 30) связано с временем, предшествующим тирании Писистрата, которому Солон пытался помешать захватить власть.

144 См. также: Sen. Ер. 90; Val. Мах. 6, 5 ext. 4. По другим сведениям (см.: Ael. V. H. III, 17), Харонд спасся бегством в Регий, где также усовершенствовал законы. Эта версия, как полагает Данбебин (Dunbabin Т. J. The western Greeks. P. 74), возникла, возможно, в связи с тем, что в Регии применялись законы Харонда.

145 См. об этом выше.

146 Диодор в данном случае, несомненно, имеет в виду полное вооружение, так как Харонд, как явствует из рассказа, не смог отложить его или передать кому-либо из сопровождающих, что было бы легко сделать, если бы речь шла только о мече или копье.

147 Ср. аналогичную ситуацию на Хиосе в период восстания Дримака. См.: Шишова И. А. Античная традиция о Дримаке // Античное общество : Труды конференции по изучению проблем античности. М., 1967. С. 90 слл. В окрестностях сицилийских городов опасность представляло собой местное население, оттесненное пришельцами с лучших земель или обращенное в илотов. Возможно, Диодор и модернизировал ситуацию, используя современную ему римскую практику. Представляется все же, что предание о Харонде, как и другие аналогичные предания, отражают особенности ситуации, обычной для номофетов VII—VI вв. до н. э.

148 Можно вспомнить в этой связи и о том, в каком постоянном страхе перед восстаниями илотов жили спартанцы. См. об этом подробнее в главе III.

149 Это обстоятельство явно упускает из виду Р. Дж. Бак {Buck R. J. A history of Boeotia. Alberta, 1979. P. 95. Ср.: Not. 76). Роль крепкого крестьянства не получила у него достаточно полной оценки.

150 Beloch J. Griechische Geschichte. Strassburg, 1893. Bd. 1. S. 419.

151 О том, что в архаический период роль конницы была связана с господствующим положением аристократии см.: Aristot. Polit. IV, 3, 1289b, 34—40. Отмечено, что держать коней человеку небогатому затруднительно. Ср.: Фролов Э. Д. Рождение греческого полиса. С. 109 и примеч. 25 с литературой. О беотийской коннице см. подробнее: Müller М. Geschichte Thebens. Inaug. Diss. Leipzig, 1879. S. 9 ff. Развитие коневодства в Беотии подтверждает определение «изобилующая пастбищами для лошадей», данное этой стране Гераклидом Критиком (FHG. II. Р. 256. Fr. 13). О беотийских лугах можно судить также по надписи, найденной в Орхомене. В ней говорится о том, что город Ор-хомен в виде процентов за долг разрешил фокейцу Эвбулу паст и на городских лугах в течение пяти лет 220 коров и лошадей и 1000 овец и коз (IG. VII, 3171). См. об этом подробнее: Лурье С. Я. Беотййский союз. Спб., 1914. С. 8.

152 Исследователи географии Греции К. Нойманн и И. Парч отмечали, что почва Беотии более других областей континенталь

118

ной Греции благоприятна для посевов пшеницы. См.: Neumann С., Partsch J. Physikalische Geographie von Griechenland. Breslau, 1885. S. 445.

153 Литературу по поэме Гесиода «Труды и дни» см.: Фролов Э. Д. Рождение греческого полиса. С. 100. Примеч. 16. Ср. также: Яйленко В. П. Архаическая Греция и Ближний Восток. М., 1990. С. 29 слл.

154 Гесиод обнаруживает достаточную осведомленность в виноградарстве: указано время, когда необходимо подрезать виноградные лозы (ст. 570) и когда их следует окапывать (ст. 573). Приведены советы, когда и как следует срезать виноградные гроздья (ст. 610 сл.). О вине Гесиод говорит с большим удовольствием, для него оно — одна из радостей жизни: «Винцо попивай беззаботно, сидя в прохладной тени и насытивши сердце едою» (ст. 592-593).

155 В хозяйстве Гесиода мы встречаем и коз, и овец, и баранов, и кабанов (ст. 234, 516, 517, 543, 775, 786, 790, 795). Есть множество упоминаний о мулах, быках, волах (ст. 46, 348, 406, 438, 541, 559, 607, 791, 796, 816); названы и кони (ст. 816).

166 Крестьянское хозяйство, с которым нас знакомит Гесиод, — это хозяйство прежде всего хлебопашеское. Хвзяину Гесиоду, для того чтобы избежать голода, нужны в первую очередь дом и «вол работящий для пашни» (ст. 405). Среди орудий труда, о которых Гесиод советует тщательно заботиться, особое внимание уделено плугу (ст. 432, 439). Гесиод дает подробные советы, когда и как следует проводить вспашку, «чтоб пышная выросла нива», каким богам следует молиться (ст. 458—492). Приведены также указания, когда следует начинать жатву (ст. 479 сл.), а когда — молотьбу (ст. 597 сл.). С хлебопашеством тесно связан круг поэтических образов Гесиода. Как символ богатства неоднократно упоминаются «священные зерна Деметры » (ст. 466, 597, 805, ср.: ст. 300 п 391), полные амбары, которые ломятся от припасов (ст. 301, 307, ср. 374 и 511). Благоденствие для Гесиода — это прежде всего богатый урожай «хлебо-дарных нив», которого, однако, судя по частым упоминаниям

о голоде (ст. 298—302, 363, 404), не всегда хватало даже в этом крепком крестьянском хозяйстве. Ср. также яркое описание опухшего от голода человека, которого бедность настигла «жестокой зимою» (ст. 496—497).

167 С. Я. Лурье (Беотийский союз. С. 6 и сл.) полагает, что к III в. до н. э. хлебопашество уже не играло в Беотии ведущей роли. Оно, как и во многих областях Греции, уже в IV в. до н. э. начало уступать место виноградарству, садоводству и огородничеству. Есть сведения об оливковых посадках, вдоль которых шла дорога из Оропа в Танагру (Her. Crit. Fr. 8). Судя по надписям, к III в. до н. э. Беотии ужб не хватало своего хлеба h его приходилось ввозить из других мест. См.: IG, VII, 4262, где Ороп дает проксению нескольким лицам за то, что они, ввезя хлеб, отдали его по просьбе полемархов городу. Иногда в проксениях прямо указывается, что они даны людям, оказавшим помощь тому или другому городу, испытывающему затруднения с хлебом. См.: IG. VII, 2383, где указано, что во время большого неурожая некто Гиппон, сын Броха, ссужает деньги городу Хорсии; ср.: IG, VII, 4132, где акрефийцы дают проксению человеку, который «был всегда полезен городу в самых за-

119

труднительных обстоятельствах, когда часто случался недостаток хлеба». См. также: Tod2. № 196, где среди перечня различных лиц и городов, получивших то или иное количество хлеба от Кирены, в строке 33-й указано: беотийцам, жителям Танагры — 10 тыс. (медимнов), в строке 45-й: платейцам — 6 тыс. Издатели относят это снабжение хлебом к 330—326 гг. до н. э., когда Греция испытывала сильнейший недостаток зерна. Любопытно, что в этой надписи нет упоминаний о фессалийских городах.

168 С. Я. Лурье (Беотийский союз, с. 10) справедливо замечает, что главное обвинение против беотийцев — в тупости — совершенно несостоятельно, так как в области поэзии и науки беотийцы занимали заметное место (достаточно вспомнить Гесиода, Пиндара, Плутарха), что, правда, не мешает ему далее (с. 35) писать о косности и консервативности беотийского народа.

160 На консервативный характер населения Беотии, по большей части занятого земледелием, указывает и М. Мюллер {Müller М. Geschichte Thebens. S. 26).

1(50 Некоторые исследователи усматривают следы этого покоренного населения в δμώες Гесиода. См.: Busolt G. —Swo-boda II. I. S. 137, 170. Беотийскими «илотами» считал гесиодов-ских δμωες А. А. Захаров (Захаров A.A. Гесиод и его поэма «Дела и дни» // Сборник статей в честь С. А. Жебелева. [Л.], 1926. С. 133). См. об этом также ниже.

161 Lotze D. S. 48-76.

162 Так, М. Мюллер (Müller М. Geschichte Thebens. S. 5) полагал, что местное население было изгнано завоевателями. По мнению Д. Лотце (Lotze D. S. 76), покоренное население в процессе длительного завоевания Беотии постепенно перемешалось с дорийцами, что, на наш взгляд, отнюдь не противоречит превращению местного населения в илотов на ранних этапах завоевания. Ср. также: Buck R. J. A history of Boeotia. P. 80—81.

163 О времени реформ Филолая см.: RE. Bd 19. Sp. 2510; Buck R. J. A history of Boeotia. P. 95. Not. 72 с литературой.

164 Такие же настроения характерны для эмигрировавшего из отечества Феогнида Мегарского в связи с острой социальной борьбой в Мегарах. См.: Доватур А. И. Феогнид и его время. С. 87 олл.

166 Филолай не был единственным чужеземцем, давшим законы чужой общине. Случаи приглашения граждан из других общин для составления свода законов были широко распространены в греческой практике. См.: Busolt G.—Swoboda H. I. S. 375; Glotz G. La cité grecque. P. 127. Такие приглашения чужеземцев имели место, по-видимому, тогда, когда группировки, стоящие в тот момент у власти, еще полностью контролировали ситуацию и могли усовершенствовать законодательство в желательном для себя направлении, учитывая лишь наиболее острые требования оппозиции. Едва ли можно сомневаться в том, что приглашенный в качестве посредника чужеземец был политическим единомышленником правящей группировки.

*ββ См.: Bonitz H. Index Aristotelicus. Berlin, 1955, s. v.

167 См.: Buchsenschütz B. Besitz und Erwerb im Griechischen Alterthüme. Halle, 1869. S. 132. Ср.: L—S, s. v.

120

lt?s Отметим, что Б. пуксешшотц в 1274Ь, 9 принимал чтение Φιλολάου, κοτορο« дают рукописи, и в соответствии с этим считал, что слова Аристотеле ή των ούσίων άνομάλωσις передают содержание закона фиванского законодателе. Ныне чтение Φιλολάου единодушно заменено на Φαλέου, так как уравнение собственности Аристотель приписывает именно Фа-лею, халкедонскому законодателю, современнику Платона (Polit. II, 4, 1266а, 38 sq.). См. об этом подробнее: Aristote Politik que. Livres I et II / Texte établi et traduit par J. Aubonnet. Paris, 1960. P. 174.

1 9 Aristoteles Politik / Hrsg. v. F. Susemihl. Leipzig, 1879^ Bd II. S. 257.

170 The Politics of Aristotle with an introduction ... by W. L. Newman. Oxford, 1887. Vol. II. P. 381.

171 Cm.: Passow, s. v.

172 См.: Политика Аристотеля / Пер. C. A. Жебелева. Спб.г 1911. C. 91. То же: Аристотель. Сочинения. М., 1983. Т. 4, С. 442.

173 См.: Hermann C. F. Lehrbuch der griechischen Antiquitäten. 5 Aufl. Freiburg; Berlin, 1884. Bd I. S. 180. Anm. 2. Точка зрения K. Германна нашла свое отражение в словаре Лиддела— Скотта. См.: L—S, s. ν. παιδοποιέω-ία — procreation of children, adoption — со ссылкой на Аристотеля (Polit. 1274b, 3). Словари Папе и Пассова это значение не приводят.

174 Германн ссылается на Плутарха (Quaest. Platon I, 3r 1000 D), где глагол παιδοποιείσθαι употреблен в значении «усы-новит’ь» (ώσπερ о μή τηκών παιδοποιείται τον ôpcfavôv). У. Ньюмен (’. с.), считая толкование Германна заслуживающим внимания, отмечает, однако, что в тексте Плутарха возможно чте-ние παΐδα ποιείται.

175 См.: Busolt G.—Swoboda H. I. S. 379.

176 Müller M. Geschichte Thebens. S. 11 f. Д. Ашери (Asheri D. Laws of inheritance. P. 8) также считает, что законы Филолая должны были воспрепятствовать накоплению земли в одних руках, но сам закон, по его мнению, был направлен против знати.

177 Ziehen L. Thebai (Boeotien) // RE. Bd V A. Sp. 1457.

178 Из перевода C. A. Жебелева («Есть также закон, касающийся охранения исконных земельных наделов») явствует, что он предполагал существование у локров двух различных законов (см.: Политика Аристотеля. С. 61). А. И. Доватур, однако, упоминает об одном законе, запрещающем продажу имущества h требующем сохранения старинных наделов. См .'.Доватур А. И. Политика. . . С. 174.

179 Перевод С. А. Жебелева. Так понимает указанный текст и Ж. Обоннэ. См.: Aristote Politique. P. 150.

180 Ср.: Plat. Rep. 552b—d, где говорится о том, что накопление клеров (следовательно, уменьшение числа землевладельцев) — явление, свойственное олигархии.

181 Polit. II. 7, 1272а, 22 sqq.

182 Ibid. 4, 1266b, 8 sqq.

183 В современных исследованиях по греческой архаике, как правило, упоминается о «демографическом взрыве», приведшем в VIII в. до н. э. к возрастанию численности населения почти во всей Греции. См., например: Snodgrass A. The dark ages of

121

-Greece : An archeological survey from the eleventh to the eighth «centuries В. C. Edinbourgh, 1971. P. 337 ff.; Buck R. J. A history of Boeotia. P. 87 ff. Разделяя взгляды тех исследователей, которые считают νόμοι θετικοί Филолая законами об усыновлении, Р. Дж. Бак связывает их введение с появлением в Беотии гоплитской фаланги, когда потребность иметь определенное число гоплитов диктовала необходимость сохранять установленное число клеров (Р. Дж. Бак в данном случае неоригинален: многиё современные исследователи усматривают определяющую роль введения тяжелого вооружения и фаланги в социальном и политическом развитии Греции. См. подробнее: Фролов Э. Д. Рождение греческого полиса. С. 116 и слл. с литературой). Одновременно Р. Дж. Бак отмечает, что в Беотии с 900 по 500 г. до н. э. археологическими данными засвидетельствован быстрый рост населения, а во времена Гесиода, как полагают, земли уже не хватало. Если наблюдения археологов соответствуют действительности, то они могут служить дополнительным аргументом в пользу того, что основной угрозой в Греции этого времени было аграрное перенаселение. Это обстоятельство, на наш взгляд, должно играть решающую роль при толковании законов Филолая. .

184 Характерно, что, излагая законы, которые были призваны противодействовать «малолюдству» в Спарте, Аристотель заключает свое изложение таким выводом (II, 6, 1270b, 4—6): -«Однако, очевидно, что при возрастании населения и при существующем порядке разделения земли неизбежно должно было увеличиться число бедняков». Ср. также: VII, 4, 1326а, 27 sqq., где говорится о том, что в государствах, которые славятся прекрасной организацией, не допускают чрезмерного увеличения населения.

185 Müller К. О. Orchomenos und die Minyer. 2. Aufl. Breslau, 1844. S. 401 ff.

186 Возражения М. Мюллера К О. Мюллеру (Müller М. Geschichte Thebens. S. 13. Anm. 1) по поводу того, что Аристотель, говор/ι об ограничении деторождения, употребляет обычно термин τεκνοποιία (например: Poüt. II, 3, 1265а, 40), неубедительны. Отсутствие параллелей к употреблению Аристотелем слова παγοποιία не позволяет установить какие-либо закономерности в выборе Аристо.телем именно этого термина. Можно лишь предположить, что термин τεκνοποιία как более ч<сниженный» (по замечанию У. Ныомена, см.: Newman W. Ad loc: τεκνοποιία — «the begetting of offspring» is common to man with the low animals ... παιδοποιία— the begetting of children) Аристотель использует в рассуждениях о деторождении. Термин παγοποιία как более «высокий» употреблен им ввиду того, что здесь он должен дать определение закону. Трудность сз^кдений .по этому поводу связана еще и с тем, что ни Платон, ни афинские ораторы не пользуются термином τεκνοποιία.

187 ’Лурье С. Я. Беотийский союз. С. 12.

188 Значение глагола τίθημι и прилагательного θετικό; вполне допускают перевод «нормативный». См., например: Pape, s. v.: «sessend, festsessend, bestimmend, positiv; νόμοι — Arist. Pol. II, 10». Отметим, кстати, что у Папе в этой связи не приведено значение Adoptionsgesetze, отмеченное в других сло-

122

варях. Предложенное В. П. Яйленко (Яйленко В. П. Архаическая Греция и Ближний Восток. С. 52) толкование «фетские законы» (т. е. законы о фетах) совершенно неприемлемо. При желании В. П. Яйленко мог бы сослаться на Thesaurus graecae linguae, s. v., где упоминается о том, что подобная конъектура уже предлагалась. Правда, составители, равно как и позднейшие издатели и комментаторы, ее отвергают, поскольку серьезных текстологических оснований для нее нет (см., например, критический аппарат в издании: Aristotelis Politica / Ed. О. Immisch. Lipsiae, 1929).

189 Возможно, что и знаменитый спартанский обычай, по которому младенца, признанного геронтами слабым и безобразным, сбрасывали в ущелье Тайгета (Plut. Lyc. 16), также служил для ограничения рождаемости. Такой же мерой регулирования деторождения мог быть и древний римский обычай, по которому новорожденного приносили к ногам отца и тот в присутствии пяти свидетелей мог принять его или отвергнуть (последнее означало смертный приговор). См.: Sachers E. Potestas patria // RE. Hbd 43. Sp. 1091 ff.

190 О «земельном максимуме» Солона см. главу II, примеч. 68.

191 Вводимый ранними законодателями земельный максимум, вне сомнения, не соблюдался в большинстве греческих общин, особенно в экономически развитых. Об этом свидетельствует незатухающая социальная борьба в Греции как архаического, так и классического периода. Закон о земле, нарушенный в Фуриях, согласно сведениям Аристотеля (Polit. V, 6, 1270а, 27 sqq.), также представлял собой, скорее всего, земельный максимум (см. об этом примеч. 142). Видимо, эта мера сама по себе не была достаточно действенной. Об этом свидетельствует весь ход размышлений Аристотеля и его рекомендации, касающиеся деторождения.

192 В качестве примера законодательного запрещения отчуждать исконные наделы Аристотель (Polit. VI, 2, 1319а, 10— 14) приводит приписываемый Оксилу и, следовательно, очень ранний закон, по которому определенная часть принадлежащей каждому земли не должна была отдаваться под залоговые обязательства. Как полагают исследователи, в Элиде в ранний период существовал тот же политический строй, что и в некоторых беотийских городах. См. комментарий С. А. Жебелева: Политика Аристотеля. С. 166. Примеч. 1.

193 Связь между этими законами была, несомненно, односторонней (закон об ограничении рождаемости, очевидно, предполагал и запрещение отчуждать исконные наделы и земельный максимум), но не обратной.

194 Лурье С. Я. Беотийский союз. С. 12.

195 Westermann W. L. The slave systems of Greek and Roman Antiquity. Philadelphia, 1955. P. 6, 44; ср.: Finley M. /. The servile statuses. P. 187.

19e Volkmann H. Die Massen Versklavungen der Einwohner eroberten Städte in der hellenistischrömischen Zeit // Abh. der Geistes-und Sozialwissenschaftlichen Kl. 1961. N 3. S. 72. Anm. 1; ср.: Spyridakis S. Aristotle on Creten ΠΟΛΥΤΕΚΝΙΑ Ц Historia. 1973. Bd XXVIII. Ht 3. S. 383.

197 Müller Κ. О. Orchomenos ... S. 402. Anm. 5.

123

198 Müller M. Geschichte Thebens. S. 15. Anm. 5; Aristoteles Politik / Hrsg. von F. Susemihl. Bd II. S. 117.

199 Лурье C. Я. Беотийский союз. C. 12. Ср.: Buck R. J. A history of Boeotia. S. 95. Not. 72.

200 См. об этом также: Gomme A. W. A historical commentary on Thucydides. Oxford, 1945. Vol. 1. P. 355. Not. 1. Ср.: Элиан. Пестрые рассказы / Пер. с греч., статья, примеч. и указ. С. В. Поляковой. М.; Л., 1963. С. 135.

201 Ф. Зуземиль (Susemihl F. Ibid.) также придерживается мнения, что в законе Элиана речь идет о продаже ребенка в рабство. Не исключено в этом случае, что название законов νόμοι θετιχοί, если понимать их как «законы об усыновлении», могло быть лишь эвфемизмом, прикрывавшим продажу детей: покупатель ребенка выступал в скромном и благопристойном качестве «усыновляющего». О том, как тесно были связаны в древности усыновление и продажа, свидетельствует римский закон об усыновлении, осуществлявшийся посредством фиктивной покупки усыновляемого. См.: Gell, 5, 19; Cic. Fin. I, 7; Gai, 1, 134.

202 Ср.: Лурье С. Я. Беотийский союз. С. 12.

203 См. об этом также: Шишова И. А. Долговое рабство. С. 31 и слл.

204 Даже афиняне, правда находясь за пределами полиса, и в V в. до н. э. отдавали детей в рабство за долги. См.: Шишова И. А. Долговое рабство. С. 29 и слл. В самих Афинах после Солона право отца на свободу и жизнь детей было ограничено, так же как, видимо, и во многих греческих общинах. Дионисий Галикарнасский (II, 26) специально оговаривает, что римляне отличались от греков тем, что у них власть отца (pater familias) над детьми (включая внуков и правнуков) была полной и пожизненной. См. об этом подробнее: Культура древнего Рима. М., 1985. T. II. С. 24 слл.

205 Словари дают только этот случай употребления глагола /.οφινόομαι, и потому точное его значение установить нелегко. Согласно Лиддел-Скотту (L—S, s. v.), have a basket put over one.

206 Нельзя, правда, исключить, что у Николая Дамасского речь идет о государственных должниках, которые подлежали продаже за границу во многих греческих государствах (см. об этом: Шишова И. А. Долговое рабство. С. 40 слл.). В этом случае лишенпе политических прав могло быть первой ступенью на этом пути.

207 Лурье С. Я. История Греции. С. 111.

208 Об аграрном максимуме в Спарте см. выше. В Риме аграрный максимум был введен в 367 г. до н. э. законом Лици-ния—Секстия (Liv. VI, 35, 5). Ср. примеч. 142.

209 См., например: Berve H. Die Tyrannis bei den Griechen. München, 1967. Bd I. S. 37.

210 По мнению C. Я. Лурье, слова Фукидида свидетельствуют о том, что аристократия в Фивах к началу греко-персидских войн была очень малочисленна (см.: Лурье С. Я. Беотийский союз. С. 13 слл.). Однако правление немногих аристократов еще не означает малочисленности аристократии. Как представляется, значительно ближе к истине точка зрения Г. Бузольта, согласно которой, фиванское государственное устройство — это правление немногих лиц, влияние которых основано на бо

124

гатстве и сильной партии приверженцев. См.: Busolt G.—Swo-boda Я. I. S. 358.

211 При третьем и четвертом виде олигархий, согласно Аристотелю, все магистратуры сосредоточиваются в руках собственников и становятся наследственными. Когда же собственность их разрастается уже до огромных размеров и они приобретут себе много сторонников, то получится такого рода династическая система, которая близка к монархии.

212 До персидских войн Беотия представляла собой не централизованное государство, а военную симмахию, в которой Фивы начиная с VIIÏ в. до н. э. играли преобладающую роль. Полновластное господство Фив в беотийском союзе было сломлено во время греко-персидских войн и снова восстановлено уже после 446 г. до н. э. См. об этом подробнее:-Müller М. Geschichte Thebens. S. 9 f.; Busolt G.—Swoboda H. II. S. 1411 f.

213 Вероятно, речь может идти о первом из установленных Аристотелем видов олигархии (IV, 5, 1293а, 12 sqq.): когда собственность не слишком большая, а умеренная, находится в руках большинства, собственники в силу этого имеют возможность принимать участие в государственном управлении, а поскольку число таких людей велико, то верховная власть неизбежно находится в руках не людей, но закона.

214 Так, в Феспиях и после персидских войн власть принадлежала семи демухам — представителям семи старых аристократических родов (Diod. IV, 29, 4), власть которых была уничтожена только к середине V в. до н.э. Ср.: С arriéré J. С. Discussion // Terre et paysans. P. 122 suiv. По мнению Ж. Каррье, «Труды и дни» Гесиода свидетельствуют о том, что земельная знать сохраняла обычаи и идеалы гомеровского времени (Ж. Каррье ссылается при этом на ст. 650—659). С его точки зрения, крестьянство Беотии и знать представляли собой противостоящие друг другу слои общества. Поэмы Гесиода пронизаны недовольством существующими порядками, и прежде всего произволом в судах, где судебные решения выносились знатью в зависимости от размера поднесенных даров. В. П. Яйленко, склонный затушевывать социальную направленность жалоб Гесиода, усматривает в них не столько обличение знати, сколько лнчный протест против неопределенности обычного права, согласно которому была решена их ?яжба с Персом (о характере этой тяжбы и ее трактовке в литературе см.: Яйленко В. П. Архаическая Греция и Ближний Восток. С. 34 слл., 57 слл.). Однако именно из суммы таких личных протестов и рождалось социальное противостояние демоса знати, приводившее, в частности, и к кодификации права.

215 Оксиринхский папирус свидетельствует о том, что и в начале IV в. до н. э. политические права предоставлялись тем, кто обладал достаточно высоким имущественным цензом (Hell. Ox. II, 2). По мнению С. Я. Лурье (Лурье С. Я. Беотийский союз. С. 42), до 446 г. сохранялся всаднический ценз: в 446 г. ценз был снижен и к управлению государством были допущены те, кто мог приобрести себе гоплитское вооружение. Ср.: Hermann К. F., Swoboda //. Lehrbuch der griechischen Antiquitäten. Tübingen, 1913. Bd 1. S. 254. Как отмечает P. Дж. Бак (Buck Я. J. A history of Boeotia. P. 177), аристократия в Беотии постепенно переходила к олигархии.

125

216 У Гесиода мы наблюдаем недовольство существующими порядками, но нельзя заметить у него никакого стремления к активному участию в делах государства.

217 Meyer Ed. Theopomps Hellenica. Halle, 1909. S. 81.

О политической и межполисной борьбе в Беотии V в. до н. э. см.: Лурье С. Я. Беотийский союз. С. 16 слл.; Buck R. J. A history of Boeotia. P. 107 ff.

218 Лурье С. Я. Беотийский союз. С. 35.

219 Об известных внутренних осложнениях свидетельствует, на наш взгляд, приглашение посредника из другой общины — коринфянина Филолая.

220 См.: Müller К. О. Orchomenos. . . S. 401; Müller il/-Geschichte Thebens. S. 11.

221 Земельный максимум, который, как мы предполагаем, мог быть введен Филолаем, вне всякого сомнения, нарушался, но закон об ограничении деторождения, возможно, продолжал действовать достаточно долго и потому привлек особое внимание Аристотеля. В таком случае аргументы исследователей, которые относят существование упоминаемого Элианом закона к более поздним временам, доказывают, что это установление сохраняла силу в течение ряда веков.

222 Сохранение наделов было непременным условием поддержания боеспособности гражданской общины, где каждый гоплит сам приобретал свое вооружение. Ср.: Buck R. J. A history of Boeotia. P. 91, 95.

223 См.: Доватур А. И. Политика. . . С. 345. Примеч. 23. Р. Дж. Бак (Buck R. J. A history of ßoeotia. P. 95) также полагает, что эти законы были приняты в ранний период истории Фив. В той же связи Бак рассматривает интересное свидетельство Гераклида Понтийского (FHG. II. Р. 224. Fr. 43) о том, что в Феспиях, где аристократия дольше, чем в остальной Беотии, сохраняла свои позиции, было «позорно знать ремесло и заниматься земледелием». Те же сведения содержатся во фрагменте из «Феспийской Политии» Аристотеля (fr. 611

224 О промыслах Беотии см.: Cauer F. Boiotia // RE. Bd HL Sp. 640. Ср.: Лурье C. Я. Беотийский союз. С. 9.

225 Р. Дж. Бак (1. с.) полагает, что к занятиям ремеслом и торговлей обращались, скорее всего, переселенцы из других греческих общин.

226 Характерно, что законы, ограничивающие в Фивах доступ к государственным должностям, служат у Аристотеля иллюстрацией одного из его важнейших тезисов: наилучшее государство не даст ремесленнику (βάναυσον) гражданских прав (Polit. III, 3, 1278а, 8 sqq.). Тезис этот носит явно антидемократическую направленность и адресован Афинам IV в. до н. э. Здесь для Аристотеля очевидны преимущества олигархии, где «поденщику (θητα) нельзя быть гражданином». Как отмечено у Зуземиля (Susemihl F. Aristoteles Politik, ad III, 3, 4) со ссылкой на Ф. Шлоссера, эти законы означают, что, несмотря на ограничения, ремесленники и торговцы имели все же реальный доступ к государственным должностям. Правоту Шлоссера доказывают следующие слова Аристотеля (III, 3, 1278а, 22—25): «В олигархиях поденщику нельзя быть гражданином (там доступ к должностям обусловлен большим имущественным цензом),

126

а ремесленнику можно, так как многие ремесленники богатеют от своего ремесла». Далее и следует упоминание о фиванском законе, вводившем определенные ограничения для ремесленников. Как полагал Шлоссер, фиванский закон лишь на время оберегал гражданский коллектив от наплыва стремившегося к наживе чужеродного элемента. Ср.: Cloché P. Thèbes de Béotie. Namur, 1952. P. 13. Отметим со своей стороны, что меры, направленные на ослабление торгово-ремесленного слоя, могли быть действенны только в том случае, если существовал не денежный, а исключительно натуральный земельный ценз.

227 О социальной борьбе в архаической Спарте см. главу III. В Беотии, судя по Гесиоду, крестьянство выражало свое недовольство, но тон самих жалоб достаточно безобиден. Как подчеркивает Э. Д. Фролов (Фролов Э. Д. Рождение греческого полиса. С. 100), «целевой установкой», определяющей все содержание сочинения «Труды и дни», является энергичное стремление к богатству как наиболее эффективному средству предупреждения бедности. Все же обнищание какой-то части крестьянства (достаточно вспомнить судьбу брата Гесиода Перса, участок которого пришел в запустение, а сам он весь в долгах и едва ли может приобрести себе вооружение: Op. et dies. ст. 394—404) угрожало боеспособности беотийских общин. В Фивах, где в архаический период политическая жизнь была более напряженной, чем в остальной Беотии, недовольство крестьян знатью могло быть острее. Достаточно убедителен был и пример соседнего Коринфа. Недаром именно оттуда фиванская знать пригласила посредника, составившего фиванские законы.

228 Ср. карьеру Катона Старшего (Plut. Cat. Mai or, 1, 3).

229 В древности прекрасно понимали, что крепкое крестьянство составляет опору полисного строя (см., например: Eurip. Suppl. 288 sq.).

230 Как известно, δμώς (у Гесиода форма δμώος)— это гомеровское слово, обозначающее раба (см.: Westerman W. L. The slave systems of Greek and Roman antiquity. P. 2. Not. 4). Г. Микнат (Micknat G. Studien zur Kriegsgefangenschaft und der Griechischen Geschichte // Akad. der Geistes und sozialwissenschaftlichen Kl. 1954. N 11. S. 620) отмечает, что в «Илиаде» это слово употреблено только во множественном числе и в женском ррде; форма мужского рода появляется лишь в «Одиссее». Г. Микнат связывает это явление с тем, что владение пленными рабынями предшествовало появлению рабов-мужчин. Е. Буассак производит слово δμώς от δόμος и толкует его как «принадлежащий к дому». См.: Boissacq Е. Dictionnaire étymologique de la langue grecque. Heidelberg; Paris,

1907—1916/1950 4, s. v. δμώς: esclave f. servante, appartenant à la maison. La rapport δμώς: δαμάω est à ecarter. В ряде словарей (Paesow, L—S) δμώς связывается с глаголом δαμάζω; ср.: Hesych., S. V.—δμώες* δούλοι, δμωίς* θεράπαινα δούλη* άπο του δεδμησθαι. В этимологических словарях Фриска и Хофмана (Frisk H. Griechisches Etymologisches Wörterbuch. Heidelberg, 1956. Lief. 5, s. v.; Hoffmann J. B. Etymologisches Wörterbuch der Griechischen Sprache. München, 1949, s. v.) указывается на связь δμώαι с критскими μνώα: f. leibeigenen Bewölkerung vieil. Fremdwort. Ср.: Kästner U. Bezeichnungen für Sklaven 7/ Soziale Typenbegriffe im alten Griechenland und ihr Fortleben in den Sprachen

127

der Welt. Bd 3. Untersuchungen ausgewählter altgriechischer sozialer Typenbegriffe / Hrsg. von E. Ch. Welskopf. Berlin, 1981. S. 302 f. У. Кестнер соглашается с тем, что слово δμώς происходит от δαμάζω, но полагает, что, как и в гомеровские времена, речь идет о захвате рабов во время военных набегов.

231 Э. Д. Фролов (Фролов Э. Д. Рождение греческого полиса. С. 102—103), подчеркивая, что δμώες Гесиода упоминаются при описании дел, связанных с хлебопашеством, переводит этот термин и как «домочадцы», и как «работники». Этот последний вариант представляется более удачным. Им мы и воспользуемся. Но поскольку и этот перевод достаточно условен, возьмем слово «работники» в кавычки.

232 См.: Новосадский Н. И. Реализм Гесиода // ИАН СССР. 1928. Отделение гуманитарных наук. С. 159.

238 Столь же бедны по содержанию упоминания о δμώες в «Щите Геракла» — ст. 39, 276. Как отмечает У. Кестнер (S. 303), в трагедиях Эсхила и Еврипида слово δμωίς вполне может быть заменено словами δούλος или οίχέτης, как, впрочем, и у Гесиода.

234 Термин δμώος вообще очень редкий (см.: Kästner U. Bezeichnungen. . . S. 303; ср.: L—S, s. v.); позднее ^насколько известно, не встречается в Беотии ни в литературе/ни в эпиграфических памятниках.

286 Современные издатели помещают его в квадратные скобки.

236 Использование рабского труда в хозяйстве Гесиода считает очевидным и Э. Д. Фролов (Фролов Э. Д. Рождение греческого полиса. С. 103).

237 Захаров A.A. Гесиод и его поэма «Дела и дни». С. 134.

238 Ст. 442 — άρτον δειπνήσας τετράτρυφοι όχτάβλωμον. Комментаторы Гесиода также считают, что в данном случае речь идет о рабе. По мнению П. Мазона (см·: Mazon P. Théogonie, les Travaux et les Jours, le Bouclier//Col), des Univ. de France. Paris, 1928. P. 109), άρτος в ст. 442 — это nourriture d’esclave; ср.: Wilamowitz-Moellendorf U. von. Hesiodos. Erga. Berlin, 1928. S. 96. По мнению М. Хофингера, άρτος τετράτροχος όκτάβλωμος — дневной рацион работника — представлял собой большой хлеб, разделенный на восемь долей (όχτάβλωμος), хорошего качества, сделанный на закваске. Τετράτρυφος М. Хофингер предлагает понимать подобно τετράπολος (четырежды обработанный) и переводит этот термин — «broyé (pétri) quatre fois». См.: Hofinger Μ. Hesiodea: Note sur la traduction des adjectifs et &χτάβλωμος // AC. 1967. T. XXXVI, fasc. 2. P. 457 suiv.

239 Cm.: Passow, *s. v. αίζηός— von einem 40 jahrigentüchti-gen Knecht, Hes. Op. 441.

240 Пассов (Passov, s. v.), приводя развернутое определение к слову iKjç, θητός (Lohnarbeiter, Mietknecht, der sich, obschon persönlich frei, weil er kein Landeigentum besitzt, an irgend einen Grundherrn nach eigener Wahl verdingt und ihmgegen Kost u. Lohn oder gegen eine bestimmte Abgabe das Feld bestellen hilft), в качестве одного из примеров указывает: Hes. Op. 604.

241 См.: Passow, s. v. — Lohnarbeiter, Tagelöhner, Fröhner, Dienstbote. . . von einer Lohnmagd, Handarbeitern: Hes. Op. 600— 601.

128

242 См., например: Busolt G.—Swoboda H. I. S. 137. Уже у Гомера θήτες — наемные работники — вполне очевидно отличаются от рабов — δμώες. См.: Od. IV, 644.

243 Колобова К. М. Возникновение и развитие рабовладельческих полисов в Греции. «П., 1956. С. 13. О совершенно ином отношении к труду земледельца в Феспиях свидетельствуют приведенные выше (примеч. 223) фрагменты Аристотеля и Гера-клпда Понтийского, в которых говорится о том, что «у феспийцев позорно знать ремесло и заниматься земледелием». Как считает С. Я. Лурье (Лурье С. Я. Беотийский союз. С. 15. Примеч. 2), нельзя исключить, что в Феспиях могла сохраняться «илотия», существование которой в Беотии допустимо. Более вероятно, впрочем, что земли феспийских аристократов обрабатывали наемные батраки-феты (ср.: Müller К. О. Orchomenos. . . S. 400). У Гераклида речь идет об обнищании феспийских аристократов вследствие их презрения к труду.

244 Westermann W. L. The slave systems. . . P. 8.

245 Лурье С. Я. Беотийский союз. С. 12.

246 Как подчеркивает Э. Д. Фролов (Фролов Э. Д. Рождение греческого полиса. С. 101), знаменитая гнома (ст. 25—26):

«Зависть питает гончар к гончару и к плотнику плотник;

Нищему нищий, певцу же певец соревнуют усердно» «выражает суть отношений людей друг к другу в мире, где господствуют частная собственность, товарное производство и сопутствующая этому всеобщая жесточайшая конкуренция». В этой связи можно отметить, что у Гесиода не встречается слово έμπορος, но подробно рассказывается о том, что представляет собой έμπορίη (ст. 646 слл.). См. об этом подробнее: Шишова И. А. ’Έμπορος и χάπηλος // Проблемы социально-экономической истории древнего мира : Сб: памяти акад. А. И. Тюменева. М.; Л., 1963. С. 240—241. Излишки своей сельскохозяйственной продукции Гесиод продает не купцу, но реализует сам, содержа для этого собственный корабль (ναΟς), под которым, очевидно, следует понимать небольшое парусное суденышко. Конечно, это свидетельствует еще о самых первых шагах товарообмена.

247 См.: Beloch J. Die Bevölkerung der griechisch-römischen Welt. Leipzig, 1886. S. 163, 166. Свои подсчеты Ю. Белох подкрепляет также свидетельствами античных авторов, отмечавших, что Беотия по численности населения не уступает ни одной из эллинских стран. Ср., например: Diod. XV, 26; Isocrat. IV, 64.

248 Для сравнения можно привести цифры населения Хиоса. По подсчетам того же Ю. Белоха (S. 234), население Хиоса составляли 30 тыс. свободных и 100 тыс. рабов.

249 См.: Beloch J. Die Bevölkerung. . . S. 174 и Anm. 2.

250 См. об этом: Westermann W. L. The slave systems. . . P. 8.

251 Как полагает А. А. Захаров (Захаров A.A. Гесиод. . . C. 133—134), в случае если ст. 406 в «Трудах и днях» Гесиода не является позднейшей вставкой, речь в нем идет о рабыне из категории δμώες,-которые в этот период уже подлежали продаже.

252 Лурье С. Я. Беотийский союз. С. 58 слл.

263 Этот раздел представляет собой сокращенный и переработанный вариант главы «Рабство на Хиосе» в кн.: Рабство на периферии античного мира. С. 149—192.

129

254 Ср.: Plat. Rep. 578e, где говорится о том, что обязанностью государства является защита свободнорожденных от рабов.

255 К числу таких законов нужно, видимо, относить и предписания об обязательной продаже за пределы государства тех членов общины, которые по той или иной причине могли быть обращены в рабство. См. об этом подробнее: Шишова И. А. Долговое рабство. С. 40. слл.

256 Согласно датировке, приведенной у М. Тода (Tod.2 № 1), около 600 г. до н. э.; ср.: М—L. № 8, где надпись датируется 575— 500 гг. до н. э. Хиосский декрет обычно рассматривают в одном ряду с реформами Солона, поскольку в декрете упомянут совет (βολή δηαοαίη), который многие исследователи толкуют как институт, аналогичный солоновскому Совету четырехсот. См.: Wilamowitz-Moellendorf U. von. Nordionische Steine // Abhandlungen der Königl. Preuss. Akad. der Wiss. Philos.-hist. Kl. Berlin, 1909. S. 64 ff.; ср.: Larsen J. A. О. The Origin of the counting of votes // CIPh. 1949. Vol. 44. N 3. P. 170 ff.; Jeffery L. H. The courts of justice in archaic Chios // ABSA. 1956. 51. P. 157— 167. См. также: Finley M. /. Was Greek civilization based on slave labour? // Historia. 1959. Bd VIII. P. 163—164.

М. И. Финли, справедливо полагая, что хиосский декрет свидетельствует о существовании демократических институтов на Хиосе, устанавливает связь между демократизацией античного полиса и развитием античного рабства. См. также: O' Neil J. L. The Constitution of Athen in the fifth century В. C. // Talanta. 1978-1979. X-XI. P. 66 ff.

267 Яйленко В. П. Архаическая Греция. С. 166.

268 Berve H. Die Tyrannis. . . S. 106 и 581.

269 О различных точках зрения по поводу времени восстания Дримака и о достоверности самого события см.: Шишова И. А. 1) Античная традиция о Дримаке. С. 85—91; 2) Рабство на Хиосе. С. 182 слл.

260 Vogt J. Zum Experiment des Drimakos: Sklavenhaltung und Räuberstand // Saeculum. 1973. Bd 24. Ht 3. S. 216; ср.: Biirchner L. Chios // RE. Bd III. Sp. 2296.

261 О своеобразии рабовладения на Хиосе см. подробнее: Шишова И. А. Рабство на Хиосе. С. 173 слл. Ср.: Крюгер О. О. Движения античных рабов в эллинистическую эпоху // ИГАИМК. 1934. Вып. 101. С. 135.

262 Возможно, что сохранившийся отрывок из сочинения хиосского писателя Феопомпа имеет внутреннюю логическую связь с другим отрывком из хиосской исторической традиции, которая дошла в передаче Иона и приведена у Павсания (VII,

4, 9). В нем сообщается, что одна часть живших на острове до прихода хиосцев абантов и карийцев была перебита ими, а другая по договору вынуждена была удалиться: именно потому, что на Хиосе отсутствовало автохтонное население, хиосцы вынуждены были приобретать себе покупных рабов.

263 Колобова К. М. Термин οΐκέτης у Фукидида // Проблемы социально-экономической истории древнего мира : Сб. памяти акад. А. И. Тюменева. С. 187—203.

284 Э. Д. Фролов, исследовавший термины рабства в трактате Ксенофонта «Об управлении хозяйством», отметил, что ойкеты у Ксенофонта — рабы, используемые в домашнем хозяй

130

стве независимо от места работы — в доме или на полях (см.: Фролов Э. Д. Экономические взгляды Ксенофонта // Учен. зап. ЛГУ. № 193. СИН. 1956. Вып. 21. С. 77 слл.)· Э. Л. Казакевич (Казакевич Э. Л. Термин δούλος и понятие «раб» в Афинах IV в. до н. э. // ВДИ. 1958. № 2. С. 104 слл.) также указывает на существование ойкетов-ремесленников и ойкетов-земледельцев. Ср.: Gschnitzer F. Studien zur griechischen Terminologie der Sklaverei // Akad. der Wiss. und der Literatur. Abh. der Geistes- und sozial-wiss. Kl., 1963. № 13. S. 1296: «οίχέτης» gehört zu οΐχος. Haus, Hausstand».

266 Колобова K. M. Термин. . . C. 192. Примеч. 14; см. также с. 202.

2ββ См., например: Jamerson М. Н. Agriculture and slavery in classical Athens // C1J. 1978. Vol. 73. P. 122-145.

267 Ср.: Thuc. IV, 80, 3—4, где рассказывается об изощренной жестокости лакедемонян- в отношении илотов.

288 Finley М. /. Was greek civilization based on slave labour? P. 151; ср.: Westermann W. L. The slave systems. . . P. 9.

289 A ndreades A.M. A history of greek public finance. Cambridge, 1933. P. 289. Not. 7. Ср.: Westermann W. L. Athenaeus and the slaves of Athens // HSPh. Suppl. 1941. Vol. 1. P. 470. Автор, отправляясь от предполагаемого числа спартанских илотов, с которыми Фукидид сравнивает хиосских рабов, полагает, что этих последних было как минимум 60 тыс.

270 Beloch J. Die Bevölkerung der griechisch-römischen Welt. S. 234; ср.: Колобова K. M. Термин. . . C. 192. Примеч. 14. В противоположность Белоху А. Валлон (Валлон А. История рабства в античном мире. М., 1936. С. 90 слл.) считал, что число рабов на Хиосе могло доходить до 200 тыс. Некоторые исследователи при определении численности хиосского населения пытаются опереться на данные Геродота о составе участников битвы при Ладе (VI, 8), где, по словам Геродота, хиосцы выставили 100 кораблей. См.: Fustel de Coulange N. D. Mémoire sur l’île de Chio // Archives de Missions Scient, et Litterairés. 1856. Vol. V. P. 537; Roebuck C. Ionian trade and colonization. N. Y., 1959. P. 22 ff.). На наш взгляд, свидетельство Геродота может служить подтверждением благосостояния острова, но делать на его основании какие-либо выводы о численности свободного или рабского населения Хиоса едва ли возможно. Как нам представляется, принятое большинством исследователей общее число хиосского населения — 130 тыс. — явно завышено. Современный Хиос, по данным Британской энциклопедии (Encyclopaedia Britannica. 1957. Vol. 5. P. 592), насчитывает всего 75 680 жителей, при этом 22 122 — это население города Хиоса (ср.: The Encyclopedia Americana. 1963. Vol. 6. P. 561: приведены соответственно числа 72 777 и 26 617). Конечно, современный Хиос в отличие от античного — это отсталый район. Однако цифра 75 680 все же может служить хотя бы примерным ориентиром. Численностью населения современного Хиоса в качестве ориентира пользуется и К. Рэбак (Roebuck С. 1. с.) для определения числа хиосских моряков, участвовавших [в [битве при Ладе.

271 Спор о достоверности свидетельств Афинея продолжается уже третье столетие, с тех пор как еще в 1752 г. Д. Юм выдвинул десять аргументов, опровергающих приведенное Афи-

131

неем свидетельство Ктесикла о числе рабов в Аттике. См. об этом подробнее: Ленцман Я. А. Рабство в микенской и гомеровской Греции. М., 1963. С. 14 слл. с литературой. См. также: Доватур А. И. Рабство в Аттике. . . С. 29 слл. А. И. Доватур рассматривает доводы различных исследователей, занимавшихся определением численности афинского населения, и методику, которой они пользуются при своих подсчетах.

272 Ср.: Ленцман Я. А. Рабство. . . С. 27.

273 О ремесле и торговле Хиоса см. подробнее: Шишова И. А. Рабство на Хиосе. С. 150 слл.

274 Относительно ремесленного производства на Эгине см.: Plin. N. H. XXXIV, 10—11.

276 На соседний, восточный материк хиосцы начали вывозить свое вино уже в VIII в. до н. э. Тогда же их хозяйство стало приобретать специализированный характер (см.: Vanseveren J. Inscriptions d’Amorgos et de Chios // RPh. 1937. Vol. И. P. 331. Ср.: Тюменев А. И. История античных рабовладельческих обществ. М.; Д., 1935. С. 13. Автор высказывает предположение, что ранняя специализация хозяйства полисов Ионии может рассматриваться как возвращение к традициям микенской культуры). О торговле Хиоса в VIII—VI вв. до н. э. см.: Boardman J. Kolonien. S. 18, 86, 103 ff. Хиос был крупнейшим поставщиком вина не только в классический период, но, как о том свидетельствуют египетские папирусы (см.: Vanseveren /. Inscriptions. . . P. 325), и в Шв. до н. э. Хиосское вино во все времена ценилось очень высоко. В Афинах амфора этого вина стоила около 1 мины (см.: Bürchner L. Chios. Sp. 2294 ff.). Славой лучшего напитка хиосское вино пользовалось и в эпоху римского господства (Strab. XIV, 1, 35; Plaut. Curculio, 78—79). Найденные на Хиосе винные меры свидетельствуют о том, что торговля вином носила регулярный характер и, возможно, контролировалась государством (см.: Forrest W. G. A Chian winemesure // ABSA. 1956. 51. P. 63 ff.). Такй£ же меры были найдены на Фасосе, который также считался крупным поставщиком вина.

276 Fustel de Coulange N. D. Mémoire. . . P. 483. Фюстель де Куланж писал и о том, каких усилий стоило хиосцам снабжение острова пресной водой: колодцы вырубались в скалах, строились сводчатые проходы, источники каптировались, а затем вода распределялась по полям.

277 Л. Лакруа, совершивший в середине XIX в. поездку по греческим островам, писал, что Хиос представлял собой сплошной сад с искусственным орошением, основы которого были, конечно, заложены еще в античную эпоху. См.: Lacroit L. Iles de la Grèce. Paris, 1853. P. 262.

278 A. И. Доватур (Доватур A. И. Аграрный Милет // ВДИ. 1955. № 1. С. 27 слл.) отмечает, что в ионийских полисах, игравших видную торговую роль, длительное время сохранялось влияние богатых землевладельческих родов. На Хиосе и в Эри-фрах крупными землевладельцами были Басилиды. А. И. Доватур пишет также о том, что социальные слои, опиравшиеся на землевладение, даже в VI в. до н. э. не были в Милете «невесомой величиной». Рядом своих привилегий землевладельческая аристократия Хиоса была вынуждена поступиться только к концу V— началу IV в. до н. э. См.: Forrest W. G. The Tribal organisation

ol Chios // ABSA. 1960. 55. P. 172 ff.

132

279 См.: Ηaussoullier В. Inscriptions de Chios // ВС H. 1879 Vol. 3. P. 230—242.

280 См.: Boardman J. 1) Delphinion in Chios 11 ABSA. 1956. 51. P. 41; 2) Excavations at Pindakos in Chios 11 ABSA. 1958— 1959. 53—54. P. 301—302; 3) Excavations in Chios 1952—1955. Greek Emporion. L., 1967. P. 167 ff. (ABSA; Suppl. VI). Подробнее см.: Шишова И. А. Рабство на Хиосе. С. 178—179.

281 Мысль воспользоваться римскими источниками для решения вопроса о «формах жестокости» хиосских рабовладельцев была подсказана мне М. Е. Сергеенко, в переводе которой приведен отрывок из сочинения Колумеллы. См.: Ученые земледельцы древней Италии / Пер. с латинского, примеч. и введение М. Сергеенко. Л., 1970. С. 135—136.

282 Нельзя исключить, разумеется, что Фукидид подчеркивает эту жестокость для того, чтобы оправдать афинян, использовавших беглых хиосских рабов как проводников во время военных действий против Хиоса. Однако в объективности Фукидида убеждает то особое отношение к хиосскому рабству, которое прочно утвердилось в античной традиции. В VI книге Афинея (262b—268d; 271b—273d), где отрывки из сочинений различных авторов приведены для иллюстрации основной мысли: использование рабов и жестокое обращение с ними неизбежно влечет за собой возмездие (см. об этом: Штаерман E. М. Положение рабов в период поздней республики // ВДИ. 1963. № 2. С. 88), хиосскому рабству уделено очень большое место. Можно привести и такой аргумент: побеги рабов не были явлением исключительным. Это была распространенная форма протеста рабов (см. об этом подробнее: Крюгер О. О. Движения античных рабов в эллинистическую эпоху. С. 128 слл.), хорошо известная и в Афинах, где обращение с рабами в целом было достаточно мягким. Во всяком случае оно представлялось таким взгляду недоброжелателей (Ps.-Xen. Ath. Pol. I, 10^—11).

283 По словам Фукидида (VIII, 24, 3—4),' Хиос вплоть до Пелопоннесской войны не испытывал никаких невзгод, «хиосцы. . . сумели соединить благосостояние с умеренностью, и законный порядок у них становился тем крепче, чем больше возрастало государство».

284 Потрясение, пережитое хиосцами во время одного из выступлений рабов, и могло породить, как нам^представляется, легенду о Дримаке — вожде невольников, который после добровольной гибели помогает хиосцам, являясь им во сне и предупреждая их о замыслах рабов. См.: Жебелев С. А. Великие восстания рабов II—I вв. до н. э. Обзор источников // ИГАИМК. 1934. Вып. 101. С. 147—148 (история Дримака оценивается как характерный пример создания культа героев среди низших общественных слоев); ср. также: Fuks A. Slave war and slave troubles in Chios in the third century BC // Athenaeum. 1968. 46. P. 102—111 (подробно рассматривается вопрос о героизации Дримака). Характерно, что в рассказе о восстании Дримака речь, несомненно, идет о рабах, связанных с земледелием. См. об этом подробнее: Шишова И. А. Рабство на Хиосе. С. 188. Ср.: Колобова К. М. Термин. . . С. 194—195.

285 О необходимых для появления античного рабства условиях см. также: Finley М. I. Ancient slavery. . . P. 86 sqq.

Подготовлено по изданию:

Шишова И.А.
Раннее законодательство и становление рабства в античной Греции. — Л.: Наука, 1991.- 224 с.
ISBN 5-02-027289-2
© И. А. Шишова, 1991



Rambler's Top100