Е. С. Голубцова, памяти которой посвящен данный выпуск трудов Ассоциации антиковедов России, была ученым с широким кругом интересов. Хотя основное внимание она уделяла истории народов Переднего Востока, особенно Малой Азии, ей принадлежит значительное число трудов, в которых глубоко исследовались и иные регионы античного мира. К их числу относится и книга о взаимоотношениях Рима со странами Северного Причерноморья, вышедшая в начале 50-ых годов . Прошло уже почти полстолетия со дня публикации этой работы, но она не потеряла своего научного значения и по-прежнему вызывает интерес специалистов, продолжающих спорить по поводу высказанных в ней идей.
Мы решились посвятить памяти Е. С. Голубцовой статью, в которой рассматривается (хотя и в несравнимо меньших масштабах) та же проблема, которая волновала Е. С. Голубцову в ее первой монографии, — проблема взаимоотношений Средиземноморского мира и Северного Причерноморья.
В. Д. Блаватский2 в свое время обращал внимание на то обстоятельство, что современные исследователи истории античного Северного Причерноморья обычно используют только те сведения греческих и римских авторов, которые содержатся в известной хрестоматии, составленной В. В. Латышевым3. Свидетельства, в силу тех или иных причин не попавшие в нее, как правило, оставляются без внимания. Конечно, таких текстов очень немного, однако они имеются.
Кроме сведений, впрочем, весьма малозначащих, которые были случайно пропущены при создании сборника В. В. Латышевым и его сотрудниками, есть также некоторое количество и таких свидетельств, которые просто не могли быть учтены составителями, поскольку тогда их не было. К числу их относятся, в первую очередь, упоминания о Северном Причерноморье в комедиях Менандра.
Как известно, в то время, когда В. В. Латышев создавал свой сборник, о Менандре знали весьма мало. Представление о творчестве самого выдающегося автора новой комедии ученые получали на основании произведений римских комедиографов, переделывавших пьесы Менандра (как и других авторов новой комедии), и ряда цитат из его произведений, сохраненных традицией .
По иронии судьбы уже на следующий год после выхода в свет последнего из выпусков труда В. В. Латышева было сделано важнейшее открытие, позволившее изучать подлинного Менандра. Г. Лефевр при раскопках дома нотариуса в античном Афродитополе (Египет) нашел кодекс, датируемый V в. н. э., после расшифровки которого удалось опубликовать крупные отрывки из комедий "Третейский суд", "Самиянка", "Остриженная", начальные страницы текста "Героя". Следующий шаг был сделан в середине 50-ых годов, когда М. Бодмэр на базаре в Александрии приобрел еще один позднеантичный кодекс, который содержал комедии "Брюзга" (целиком), "Самиянка" (текст сохранился на четыре пятых), "Щит" (несколько меньше половины). В 1968 г. были опубликованы фрагменты нескольких комедий, найденные в Оксиринхе5. Таким образом, в настоящее время создалась принципиально новая картина в изучении творчества Менандра .
Вместе с тем, надо признать, что информация, содержащаяся в текстах Менандра, еще очень мало используется исследователями экономической и социальной истории Греции его времени, то есть самого начала эллинистической эпохи7. Нам известны только две работы,
специально посвященные этой проблематике8, чем Менандр разительно отличается, например, от Аристофана, который неоднократно изучался под этим углом зрения9. Но и эти две работы имеют достаточно ограниченное значение. В книге Л. Кассона рассматривается, в сущности, только один вопрос — величина приданного, которое упоминается в пьесах, и на этом основании он приходит к выводу, что основные герои новой комедии принадлежат к "высшим классам" афинского общества. В статье же К. Моссе дается только постановка проблемы и намечаются те темы, которые должны быть исследованы детально. Таким образом, Менандр сейчас практически все еще целиком находится в распоряжении филологов-классиков.
Однако этот автор обладает особой ценностью для решения именно вопросов социальной и экономической истории в силу того, что в его комедиях присутствует достаточно мощная реалистическая струя. Суть отношения всех античных знатоков творчества комедиографа к проблеме реализма Менандра выражена в словах, написанных в свое время грамматиком Аристофаном Византийским: "Менандр и жизнь! Кто из вас кому подражал?" 10. Не менее высоко в этом аспекте оценивал Менандра и Марк Манилий 11. Квинтиллиан особое внимание обращал на "живые картины жизни" в комедиях Менандра и соответствие происходящего в его пьесах "со всеми предметами, действующими лицами, чувствами", сравнивая же Менандра с другими авторами комедий, Квинтиллиан говорит, что "светом своей истинности он погрузил их в темноту"12.
Очевидно, что для древних реалистичность картин, рисуемых комедиографом, не подлежала сомнению. Ученые нового времени, особен-
но после того как произведения Менандра стали известны не только по их переделкам римскими авторами, но и по подлинным текстам, решают проблему реализма Менандра более нюансировано13. Для них не подлежит сомнению глубокая реалистичность основных типов, выводимых в комедиях Менандра. Герои Менандра не сводимы к условным маскам античной комедии, они шире и глубже этих масок, приближаясь к реальным типам жителей Афин. Согласны современные авторы и с тем, что Менандром точно описываются реалии афинской жизни. Но видеть в Менандре только реалиста они не считают справедливым, поскольку сама специфика жанра комедии требует определенной гиперболизации некоторых сторон жизни. Если принять исходные посылки менандровских комедий, то получится, что в каждом втором афинском доме девушка-невеста подвергалась насилию, рождала внебрачного ребенка и подкидывала его, чтобы со временем — через год или через восемнадцать лет — узнать в своем собственном муже бывшего насильника, хотя и такие факты случались. Раб, постоянно сыплющий сентенциями из классических трагедий, появляется на сцене только для того, чтобы рассмешить зрителя, хотя, несомненно, и такие рабы имелись среди тысяч подневольных жителей Аттики. Подобные детали явно не входят в основное реалистическое содержание комедий. Наконец, то, как легко ко всеобщей радости разрешаются конфликты в его комедиях, вряд ли можно считать чертой подчеркнуто реалистической. Итак, исходя из современного понимания творчества Менандра, следует со значительной долей уверенности считать, что в его произведениях к реалистической составляющей творчества относятся, в первую очередь, основные типы героев, которые не сводятся к театральным маскам, а обладают своими собственными характерными чертами, окружающая обстановка, включая массу деталей, в определенной степени мотивация действий героев14.
Имея в виду эти особенности творчества великого афинского комедиографа, попытаемся рассмотреть некоторые вопросы, связанные с содержащейся в одной из его комедий информацией о Северном Причерноморье — мы имеем в виду "Самиянку"15. Не пересказывая ее
содержание, отметим только, что практически в самом начале нам показана сцена, в которой два из основных героев возвращаются в Афины из Понта: Демея — приемный отец главного героя Мосхиона, и Никерат — сосед Демеи и отец Планго, будущей жены Мосхиона. К сожалению, в длинном монологе Мосхиона, своего рода введении к пьесе, объясняющем зрителям ситуацию к моменту начала действия, имеются некоторые лакуны. Видимо, в одной из этих лакун содержалось и объяснение мотивов их путешествия, и причины, заставившие их задержаться там столь длительное — несколько больше года — время. В связи с этим необходимо сказать, что длительное отсутствие обоих героев является основным условием самой интриги, так как за это время две героини успели родить по ребенку: гетера Хрисида — сожительница Демеи, и Планго, дочь Никерата, совращенная Мосхионом, причем совершенно ясно, что совращение имело место после отъезда Демеи и Никерата: если бы оно произошло ранее, то не было бы и интриги пьесы. Отправились же они в путешествие незадолго до дня празднования Адоний -именно во время этого праздника и произошло "падение" Планго, благо, для этого были соответствующие условия. Мосхион красочно описывает праздник:
....в доме их застал,
Собравшихся, чтоб праздновать Адонии
С другими женщинами. И, как водится,
Пошла игра — а я, увы, был зрителем!
Я глаз не мог сомкнуть — шумели, топали,
Цветочные горшки на крышу вынесли,
Всю ночь плясали всласть, гуляли — празднуя,
На все четыре стороны рассыпались (40-46).
Судя по имеющимся данным, время, примерно отвечающее празднованию Адоний, считалось наиболее подходящим для начала больших плаваний16. Во всяком случае афинский флот отправлялся в злополучную экспедицию в Сицилию в середине лета 415 г. до н. э.17 — сразу после этого праздника18. Следовательно, вероятнее всего, Демея
и Никерат отправились в путь в середине лета 19, а возвратились на будущий год в начале осени.
Итак, уже в начале анализа мы можем сделать вывод, что для афинского зрителя длительное путешествие их согражданина в Понт — на срок примерно в год — не казалось чем-то неестественным.
Следующий вопрос — куда именно плавали Демея и Никерат? Дело в том, что переводчики и комментаторы обычно пишут несколько неопределенно о Причерноморье как цели путешествия героев 20. Нам представляется, что Менандр имел в виду более конкретное место. Обратимся к самому тексту комедии. Герои, радуясь своему возвращению в родной город, сравнивают места, где они побывали, с Афинами 21:
Демея:
Как перемену места не почувствовать?
Как здесь прекрасно, как невыносимо там! (96-97).
Далее Демея продолжает восхищаться родным городом:
...Афины славные! Пусть выпадет вам то, чего достойны вы, Чтоб быть во всем нам самыми счастливыми, Нам, любящим наш город... (101-104). Афинам противопоставляется место, откуда прибыли герои. Никерат:
Да, Понт — сплошная рыба, старцы толстые, В делах — безрадостность (98-99)22.
К этой характеристике добавляется чуть ниже еще одна подробность.
Никерат:
Что удивляло там меня особенно, Так то, Демея, что случалось солнца нам В иные дни не видеть вовсе в небесах. Виной — не пелена ль густого воздуха? (106-109). Отвечая на вопрос, Демея усугубляет отрицательную характеристику Понта:
Нет! Не на что смотреть там солнцу ясному —
Оно им светит по необходимости (110-111).
И позднее Никерат еще раз возвращается к сюжету о Понте. Узнав, что Демея выгнал из дома Хрисиду, он полагает, что тот сошел с ума, и объясняет это его пребыванием в Понте:
Гнилое место Понт, вредит здоровию (ό Πόντος* ούχ ύγιανόν έστι χωρίον) (417).
Как видим, для идентификации места, откуда прибыли Демея и Никерат, имеется определенная информация — они прибыли из Понта, который характеризуется следующими чертами: 1) там сплошная рыба; 2) наличие старцев толстых, как отличительная особенность места; 3) в иные дни там солнца не видно в небесах, и для объяснения этого явления предлагаются два объяснения, одно из которых, так сказать, естественно-научное (пелена густого воздуха), а другое — этическое: солнцу там не на что смотреть, и оно светит жителям этой страны только по необходимости; 4) нездоровый климат; 5) в делах — безрадостность. При этом можно полагать, что первые четыре характерные черты — постоянные особенности места, а пятая — временная, ибо иначе не понятно, зачем туда отправлялись герои.
Прежде всего, обращает на себя внимание сам термин "Понт". Хотя, как мы только что отметили, очень часто современные исследователи толковали его в расширительном смысле, как обозначение мест вокруг Черного моря, подобное понимание не кажется точным. Для эпохи классики и раннего эллинизма Понт (в смысле территории, а не моря) означает Боспорское царство, точнее — государство, которым управляли Спартокиды23.
Но это — не единственная информация, полезная для идентификации места. Первый из его признаков — указание на обилие рыбы. Об особом богатстве Боспора Киммерийского рыбой говорят многие древние авторы. Афиней в нескольких местах сообщает о различных видах понтийской рыбы, включая ту, которой восхищался знаменитый гастроном Архестрат и стоимость которой вызывала негодование моралистов (Athen., VI, 275а; 284е; 295с; 301е; 312а; 319а; 326f). О вывозе соленой рыбы из Меотиды свидетельствует Страбон (Strab., VII, 4, 6; XI, 2, 4), он же упоминает о ловле пеламид, размножающихся в Азовском море и уходящих затем в Черное (Strab., VII, 6, 2), а также
пишет об очень крупных осетрах в Керченском проливе, почти равных по размерам дельфинам (Strab., VII, 3, 18)24. Многочисленные остеологические25, археологические26 и иные источники27 свидетельствуют об очень большой роли рыболовства в экономике Боспора. Следовательно, обилие рыбы в известной мере (хотя и не безусловно) подтверждает тезис о том, что Демея и Никерат находились на Боспоре.
Далее, весьма любопытное и несколько неожиданное упоминание о"толстых старцах" как характерной черты той страны, из которой прибыли герои. Для ее объяснения необходимо обратиться к произведение Гиппократа "О воздухах, водах и местностях", где указывается, что народы, живущие в различных природных условиях, обладают различной физической конституцией. Автор описывает разные народы Европы и Азии и, в частности, таким образом определяет воздействие природных условий северного берега Черного моря на скифов: "В силу этого по внешнему виду скифы толсты, мясисты, нерасчленены, влажны и слабы" (δια ταύτας· τάς άνά-γκας τά dbea αυτών παχέα έστί και σαρκώδεα καΐ άναρθρα καΐ ύγρά καΐ άτονα) (De aere, aquis, locis, 26)28. Подчеркнем, что ни к одному из народов, физическая конституция которых описана в данном произведении, подобная характеристика не применяется, и только жителей районов возле Фасиса Гиппократ
определяет похожим образом 29. Естественным в связи с этими указаниями источников на особенности телесной конституции скифов будет вопрос — почему они могут быть связаны с Боспором Киммерийским? Для многих греков того времени Боспорское царство (или Понт), несмотря на наличие здесь греческих городов, был частью скифского мира. Не развивая подробно эту тему, приведем только несколько примеров. Скилак, описывая Крымский полуостров, сообщает: "затем опять живут скифы, на (земле которых) следующие эллинские города: Феодосия, Китэя и Нимфэя, Пантикапей, Мирмекий"30. Страбон, со ссылкой на Хрисиппа, помещает боспорских царей, в частности Лев-кона, в своеобразный контекст, трактующий нравы скифов (Strab., VII, 3, 8). Эсхин обвиняет Демосфена в том, что его мать — скифянка, она была дочерью Гилона, женившегося на знатной и богатой уроженке Боспора. В конце пассажа он называет самого Демосфена скифом-варваром, говорящим по-гречески (Aeschin., III, 171). Таково мнение и древнего биографа Демосфена Зосимы Аскалонского (SC. Т. I, р. 369). Автор другого жизнеописания афинского оратора прямо пишет, что Гилон, бежав из Афин, прибыл в Скифию, уравнивая тем самым Боспорское царство и Скифию (SC. Т. I, p. 369)31. Между тем, мать Демосфена имела греческое имя Клеобула и, в общем, нет никаких сомнений в том, что она была гречанкой, дочерью одного из греков, живших на Боспоре.
Не менее важным идентифицирующим признаком является и указание на отсутствие солнца — идея, восходящая к весьма древними представлениям. В "Одиссее" Гомера есть одно место, которое позднее многократно комментировалось: "Закатилось солнце и покрылись тьмою все пути, а судно наше достигло пределов глубокого Океана. Там народ и город людей киммерийских, окутанные мглою и тучами; и никогда сияющее солнце не заглядывает к ним своими лучами, — ни тогда, когда восходит на звездное небо, ни тогда, когда с неба склоняется назад к земле, но непроглядная ночь распростерта над жалкими смертными" (Od., XI, 12-19)32. Описание Гомера вызывало очень
большой интерес древних эрудитов и в той или иной форме продолжало существовать, несмотря на реальные знания древних о районе Киммерийского Боспора33. Отражения этой идеи (хотя часто и в смягченной форме) мы находим у Геродота (Herod., IV, 28), Гиппократа (De aere, aquis, locis, 19)34, в схолиях к "Прометею" Эсхила (SC. Т. I, р. 340). Аристотель касался климата Понта с естественно-научной точки зрения, высказывая предположение о том, что величайшие холод и жара здесь определяются густотой воздуха (SC. Т. I, р. 382). Поздние авторы, разрывая связь между реальным регионом мира и литературным образом, нередко буквально воспринимали слова Гомера 35. Для нас, однако, важно, что оба элемента этого описания (частичное или полное отсутствие солнца и объяснение данного явления особенностями воздуха) связано именно с Киммерийским Боспором36.
Таким образом, очевидно, есть весьма серьезные основания для того, чтобы полагать, что Демея и Никерат пробыли длительное время на Боспоре. Каждый из приведенных аргументов может быть в той или иной степени оспорен, но соединение их вместе все-таки дает основание для такого утверждения. В связи с этим необходимо обратить внимание на следующее обстоятельство: Менандр явно обладает определенной начитанностью в литературе и демонстрирует ее, что неудивительно, поскольку он был учеником Феофраста37 и другом Эпикура, который проходил эфебию одновременно с ним38; дружеские отношения связывали комедиографа и с Деметрием Фалерским39. Естественно, основательная подготовка Менандра находила отражение в его творчестве, некоторые исследователи даже считали, что он выступал в роли своего рода рупора учений школы перипатетиков40. Правда, более внимательное обращение к материалу показывает, что Менандр (во всяком случае в интересующей нас комедии) не поднимает никаких важных вопросов, требующих научного обсуждения. Он вводит в ткань текста некий набор сведений, которые в той или иной степени были "на слуху" у афинян, и привлечение их имело своей целью напомнить рядовому зрителю о том, что зрителю известно, и тем самым уточнить важные для развития действия обстоятельства — в данном случае показать, что Демея и Никерат были на Боспоре. Это, как нам кажется, связано с завязкой комедии: путешествие на Боспор могло быть длительным и отсутствие в Афинах в течение года вполне объяснимо41.
Какова была цель посещения Боспора? Прямых указаний на это в тексте нет, но несомненно, что это была поездка не государственная, а частная, во всяком случае, во всем известном нам творчестве Менандра нет ни одного упоминания о герое, который выполнял какие-либо
государственные функции42, мир героев Менандра — это мир частной жизни. В поисках ответа на поставленный вопрос обратимся к лексике Демеи. Потрясенный неожиданным и, как он считает, несчастным событием, Демея разражается страстным монологом, обрисовывая свое положение в наиболее обычных для него образах — он сравнивает свое положение с состоянием человека, плывущего по морю:
...путем плывущих правильным
Внезапно настигает буря (страшная),
Привыкших плыть погодою безветренной
Она собьет с пути, отбросит в сторону.
Со мной случилось ныне нечто сходное (206-210). Итак, перед нами человек, для которого естественным является сравнение житейских бурь с штормами на море и который провел на Боспоре целый год. Исходя из всего сказанного, хотелось бы высказать предположение, что Демея — афинский купец, который ездил на Боспор с торговыми целями. Подтверждением этому предположению является и время отправления в плавание — в середине лета (а не в конце апреля — начале мая, когда открывалась навигация). Такое время отплытия совпадает примерно со временем отправления торговых кораблей за уже созревшим и убранным хлебом. Подобная причина вполне реальна — основное, что связывало Афины с Боспорским царством в классическое и раннеэллинистическое время, — торговый обмен. Именно Боспор был основным (или одним из основных) хлебным рынком для Аттики, и вполне логично предположить, что целью поездки были какие-то торговые операции, вероятнее всего — закупка хлеба.
Почему же он оставался там так долго? Думается, что объяснение этому дают два факта, сообщаемых Менандром: во-первых, застой в делах; во-вторых, указание на рыбу. Демея, подобно многим другим, ездил на Боспор за хлебом, но из-за того, что там "в делах застой", пробыл на Боспоре год и вынужден был вернуться, приобретя только рыбу43.
Что еще можно сказать о нашем герое? Демея, явно, достаточно богатый человек, ему принадлежит какой-то участок земли в Аттике (откуда перед праздником Адоний прибыл Мосхион44), у него есть рабы — кроме играющего важную роль в развитии действия Парменона, упоминается о нескольких рабах, которые сопровождают Демею на
пути из Пирея в Афины 45, еще о служанке-девочке, у него была рабыня-кормилица, позднее освобожденная46, — та, слова которой вызвали подозрения Демеи47, он содержит гетеру с Самоса Хрисиду, которой делает многочисленные подарки и которая, по его словам, живет у него дома в роскоши48, наконец, его приемный сын после достижения совершеннолетия выполняет литургии49, приемный отец содержит для него коней и свору гончих50, Мосхион служит в качестве филарха51. Все эти сведения недвусмысленно указывают на высокое имущественное положение Демеи52.
Подводя некоторые итоги, очевидно, не будет слишком смелым утверждать, что в образе Демеи перед нами предстает один из обычных типов богатых афинских граждан того времени. Он богат, обладает участком земли, рабами, но вместе с тем занимается предпринимательской деятельностью — совершает плавание с торговой целью на Боспор. На психологическую достоверность образа Демеи уже давно указал Фр. Верли53, открытые же новые части текста пьесы еще больше подтвердили это наблюдение54. Современные исследователи особо подчеркивают реализм именно этой комедии Менандра, при этом отмечается, что дан-
ная пьеса составлена почти полностью из реалистических элементов, отражающих "буржуазный" дух Афин того времени55.
Рядом с Демеей — Никерат, который также совершает такое же плавание. Он находится в дружеских отношениях с Демеей, близки и их семьи (сожительница Демеи Хрисида дружна с женой и дочерью Никерата). Но их имущественное положение различно, обычно считается, что Никерат беден , и резонным основанием для этого умозаключения служит тот факт, что он отдает свою дочь замуж без всякого приданного, обещая, что после смерти все его имущество перейдет к ней57.
Насколько можно судить, комедии, в которых в той или иной степени представлены подобного типа герои, не ограничивались одной "Самиянкой". Мы уже называли комедию "Остриженная", главный герой которой — купец Патэк, основу благосостояния которого (подчеркнем это обстоятельство) составлял корабль. Он сам объясняет, какие причины заставили его "выставить" своих детей-близнецов: их мать умерла тут же после рождения детей, а сам он в один день разорился:
Узнал я, что корабль, источник благ моих, В Эгейском море бурной поглощен волной (808-809)58. Менандр написал и другие комедии, содержание которых совершенно бесспорно связано с морем. К их числу относятся "Кормчие" и "Судовладелец", само название которых весьма красноречиво. От последней дошло очень небольшое число стихов, но и то, что сохранилось, дает любопытную информацию. В частности, описывается эпизод, в котором один из героев сообщает другому, по имени Стратон, что ранее распространившиеся вести о гибели его сына Феофила и его же корабля в море не верны59. Судя по следующим далее стихам, Стратон радуется тому, что корабль цел и, кажется, не вспоминает совершенно о сыне60. Здесь же высказывается весьма показательная сентенция: человек, промотавший "отчее имение", достоин только того, что-
бы постоянно плавать по морю, не ступая на сушу — это ему будет наказанием за содеянное 6Ι. И в других пьесах Менандра присутствует море. Так, в комедии "Аррефора, или Флейтистка" брак сравнивается с плаванием по морю62, в этой же комедии упоминаются купцы, которых "Византии поит допьяна" (фр. 38)63. Есть также комедия "Рыбак".
Как видим, в комедиях Менандра среди его героев довольно заметное место принадлежит людям, связанным с морем и морской торговлей: богатый афинянин-землевладелец и рабовладелец, занимающийся одновременно и торговлей с Боспором, его бедный сосед, также вовлеченный в морскую торговлю, коринфянин, все имущество которого составляет торговый корабль, житель неизвестного нам города, тоже судовладелец; наконец, представлена ситуация, когда занятие морской торговлей — результат утраты наследственного земельного участка.
Для нас особенно важен образ Демеи — он находится в разительном противоречии с той картиной, которую пытаются нарисовать сторонники И. Хазебрека: по их мнению торговля была, главным образом, делом метеков, а отнюдь не граждан, граждане же воспринимаются как своего рода "рантье"64. Против этого говорят многие источники, среди которых сейчас хотелось бы выделить "Корпус речей Демосфена", содержащий весьма красноречивые сведения"65. Не претендуя на абсолютную точность, приведем примерную статистику занятий морской торговлей в зависимости от статуса человека: навклеры-граждане — 3 из 10 упомянутых в речах (из остальных 2 — ксена и 3 — граждане других полисов), торговцы-граждане — 13 из 24 (а также 2 — граждане других полисов), 6 из 17 кредиторов (из остальных 1 — гражданин другого полиса). Представляется, что эти данные способны несколько изменить картину: среди афинских граждан имелось, видимо, значительное число таких, которые, оставаясь землевладельцами, в то же время активно участвовали и в торговой деятельности.
В связи с этим хотелось бы подчеркнуть несовместимость картины, рисуемой сторонниками И. Хазебрека, и тех наблюдений относительно социально-психологического типа афинского гражданства, которые давали современники. Не углубляясь в проблему, позволим себе сослаться только на одно свидетельство. Перед самым началом Пелопоннесской войны на одном из заседаний союзного совета в Спарте посол коринфян таким образом характеризовал общий настрой духа афинян, сравнивая их со спартанцами ( опускаем характеристику спартанцев): "Ведь они сторонники новшеств, скоры на выдумки и умеют быстро осуществлять свои планы ... Они отважны свыше сил, способны рисковать свыше меры благоразумия, не теряют надежды в опасностях ... Они подвижны ... Они странники ... Они рассчитывают в отъезде что-то приобрести ... Победив врага, они идут далеко вперед, а в случае поражения не падают духом. Жизни своей для родного города афиняне не щадят, а свои духовные силы отдают всецело на его защиту. Всякий неудавшийся замысел они рассматривают как потерю собственного достояния, а каждое удачное предприятие для них — лишь первый шаг к новым, еще большим успехам. Если их постигнет какая-либо неудача, то они изменят свои планы и наверстают потерю. Только для них одних надеяться достичь чего-нибудь значит уже обладать этим, потому что исполнение у них следует непосредственно за желанием. Вот почему они, проводя всю жизнь в трудах и опасностях, очень мало наслаждаются своим достоянием, так как желают еще большего. Они не знают другого удовольствия, кроме исполнения долга, и праздное бездействие столь же неприятно им, как самая утомительная работа. Одним словом, можно сказать, сама природа предназначила афинян к тому, чтобы и самим не иметь покоя, и другим людям не давать его" (Thuc, I, 70, 2-δ)66. Анализ этой яркой характеристики "нрава" афинян показывает, что общей чертой его был динамизм, готовность к риску и предприимчивость. Все это мало согласуется с идеями Хазебрека и его сторонников и продолжателей о духе афинского гражданства.
Сведения о Демее и близких ему по занятиям людям, очевидно, можно считать относящимися к тому, что мы назвали "реалистической зоной" комедии. Появление на сцене богатого афинянина, ведущего торговые операции с Понтом (Боспорским царством) — бытовая подробность, которая хорошо вписывалась в картину жизни афинского общества того времени, этот тип гражданина был обычным, а некоторое своеобразие его жизни, вызванное профессиональной деятельностью — длительное отсутствие дома — создало условия для развития самого сюжета комедии. Хотелось бы думать, что и иные образы героев, связанных с морем (бедный афинский гражданин, тоже занятый
торговлей, судовладелец, все имущество которого составляет корабль, человек, занявшийся морской торговлей из-за того, что лишился наследственного участка земли) также представляют собой достаточно обычные для того времени типы.
К сожалению, вопрос о датировке комедии, который для нас остается достаточно важным, все еще не решен, и высказывалось несколько точек зрения относительно даты комедии "Самиянка"67. Некоторые исследователи считают ее одним из ранних произведений Менандра68, другие на основании, главным образом, художественных особенностей предпочитают более позднюю дату (после 315 г. до н. э., а в большинстве случаев — еще позднее)69 . Предпринимались попытки датировать комедию, опираясь не на художественные особенности, а на содержание. Так, например, прославление Афин Демеей, которое приводилось выше, иногда считали своего рода ответом на катастрофу в результате Ламийской войны70, что, однако, справедливо отвергалось71 . Возможно, как уже отмечалось в литературе, ключом к датировке послужат слова Мосхиона в пятом действии, когда он, оскорбленный подозрениями, притворно собирается уходить в наемники — "в какую-нибудь Бактрию иль Карию" (628-629)72. Поскольку ясно, что комедия полна аллюзий на злободневные события, решение вопроса зависит от того, в какой период (в течение жизни Менандра) одновременно требовались наемники и в Карии и в Бактрии. Э. Гомм и Ф. Сэндбах указывают на следующие известные события, которые должны учитываться: Бактрия могла нуждаться в наемниках после неудачного восстания греков здесь в 323 г. до н. э. О сражениях в Карии ничего не известно до периода от 315 до 313 гг., когда этот район захватывал Антигон. Птолемей захватил Карию в 309 г. до н. э., после чего здесь могли понадобиться наемники для несения гарнизонной службы. Наконец, в наемниках для Бактрии мог испытывать нужду Селевк во время "восточного похода", который охватил и Бактрию. Исходя из всех этих соображений, они предполагают примерно 309 г. до н. э., хотя не исключают и 315-313 гг.
В другой связи этого вопроса касался П. Бернар. Рассматривая данное свидетельство в рамках истории эллинистической Бактрии, он приходил к выводу, что афиняне могли иметь достаточно хорошую информацию о событиях, происходивших в Карии, поэтому следует видеть в стихах Менандра указание на реальную ситуацию и возможны все годы от 321 по 301 гг. до н. э. Кроме того, П. Бернар обратил внимание на то обстоятельство, что Келены, расположенные рядом с долиной Меандра, которая была ядром Карии, служили главной резиденцией Антигона Одноглазого и традиционно являлись центром, куда стекались наемники (Xenoph., Anab., I, 2, 5-9; Diod., XVIII, 52; XIX, 69 и 93) 73. Вместе с тем, он полагал, что намек на Бактрию — это метафора, указывающая только на желание уйти сколь возможно далеко. Подобный метод анализа, при котором разрывают одну и ту же фразу на две части, принимая информацию одной части и отвергая другую, не представляется правильным.
Видимо, надо искать такой момент в истории Бактрии в рамках от 321 по 301 гг. до н. э., когда, с одной стороны, в Бактрию рекрутировались наемники, а с другой — об этом хорошо было бы известно в Афинах. Как нам кажется, такой период — время, когда завершился "восточный поход" Селевка I (308-306 гг. до н. э.) и на обширных пространствах Средней Азии началось активное строительство новых городов. Этот период отвечает поставленным условиям, так как основания городов потребовали новых колонистов и слава о походе Селевка широко распространилась но греческому миру75. Таким образом, постановка "Самиянки", с нашей точки зрения, должна относиться примерно к отрезку времени от 306 по 301 гг. до н. э.
Возвращаясь же к исходным положениям, можно утверждать, что комедия Менандра "Самиянка" свидетельствует о продолжении торговых связей между Афинами и Боспором в начале эллинистической эпохи, точнее, если наше предположение о датировки верно, в последние годы IV в. до н. э., тем самым в известной мере заполняя лакуну между 323/2 г. до н. э. (дата речи LVI из "Корпуса речей Демосфена") и 288 г. до н. э. (дата декрета в честь Спартока, сына Евмела)76.