Взаимоотношения античного мира и мира варваров относятся к числу кардинальных проблем в познании античной эпохи. В настоящее время, как уже отмечалось1, на первый план выходит системное изучение античных и варварских обществ и их взаимодействия, что позволило совершенно по-новому взглянуть на некоторые из фундаментальных проблем. Так, с новой остротой встал, например, старый вопрос о характере греческой колонизации и взаимоотношениях колонистов с туземным населением в регионах, охваченных колонизационным движением. Новым содержанием наполнился давно уже бытующий в науке тезис о неравномерности исторического развития различных частей тогдашнего мира и населявших его народов. Иногда и, как кажется, справедливо утверждается, что греко-варварские контакты сыграли едва ли не ведущую роль в становлении и эволюции античной цивилизации. Вместе с тем не вызывает сомнения и значение окружавшего эллинов варварского мира, особенно народов Переднего Востока, для развития древнегреческой культуры.
Отношение греков к соседним народам, которых со временем они стали называть варварскими, выражалось в двух основных аспектах: сознание своей исключительности со всеми соответствующими проявлениями и последствиями; и в то же самое время открытость и несомненная готовность к позитивным контактам (в частности, брачные связи) и к заимствованиям чужих достижений в культуре, науке, технике 2.
По-видимому, уже с первых шагов греческой цивилизации можно констатировать разграничение и противопоставление эллинов и варваров — иных, отличных друг от друга прежде всего по языку. Не вдаваясь в детали этого сложного вопроса, к тому же плохо освещенного источниками, отметим только, что были высказаны четыре основные гипотезы относительно времени формирования этнического самосознания у греков и соответственно возникновения дихотомии "эллины" — "варвары"3. Первая гипотеза: понятия "эллин" и "варвар" в их полярности были элементами архаической идеологии4. Согласно мнению других ученых, они возникли одновременно в период между VIII и концом VI в. до н.э.5 Третья гипотеза: чувство всеэллинской идентичности и понятие "варвары" как выражение универсальных "других" породили греко-персидские войны. Ранние греки не осознавали различия между эллинским и неэллинским мирами6. Наконец, сторонники четвертой гипотезы полагают, что хотя чувство этнической общности греков уже существовало в эпоху архаики, только греко-персидские войны вызвали поляризацию греческого и варварского миров7.
Как известно, в поэмах Гомера "Илиада" и "Одиссея" названы эллины, панэллины и Эллада (Il. II. 530. 683 - 684; Od. I. 344; XV. 80). В отличие от Гомера, в поэмах которого "панэллины" — название одного из греческих племен, иной смысл это слово имеет у Гесиода, где оно обозначает общее самоназвание гре-
ков (Hesiod. Erg. 528)8. Возможно, Гесиод первым говорит о панэллинах, если отбросить (вместе с Аристархом) 530-й стих во II книге "Илиады". Слова "варвар" у Гесиода нет. "Всеэллинский устав" (Πανελλάνων νόμφ) и "вся Эллада" (Πανέλλανεσσι) упоминаются в двух Истмийских одах Пиндара (Pind. Isthm. 2. 38; 4. 29). Впервые же понятие "варвар", как считают на основании свидетельства Страбона (VII. 7. 1. С 321), появляется в конце VI в. до н.э. у историка Гекатея Милетского (FGrHist. I. Fr. 119), который "сообщает про Пелопоннес, что там до греков обитали варвары". Живший несколько позднее поэт Симониде Кеоса называет персов варварами и говорит о победе Гелона над карфагенянами как о триумфе греков над варварами (Poet. Lyr. Gr.4 Vol. III. Fr. 136, Bergk)9. Итак, уже в самых ранних литературных произведениях греков зафиксированы термины, свидетельствующие о разграничении и противопоставлении эллинства и варварства10.
Обычно полагают, что первоначально для грека варвар -это тот, кто говорит на ином, чем он сам, языке, на языке, непонятном для говорящих по-гречески, т.е. происхождение понятия "варвар" носило, как и этноним "эллин", лингвистический характер. Это общепринятое мнение.
В научной литературе часто отмечают, что у Гомера нет различия между эллинами и варварами. Когда он говорит о карийцах как о βαρβαρόφωνοι ("говорящие по-варварски карийцы" -
Il. II. 867), он не называет их варварами, и вряд ли само это определение может служить доказательством существования тогда слова βάρβαρος11.
В "Археологии" Фукидид утверждает, что Гомер «нигде не обозначает все племена одним общим именем эллинов и никого так не называет... не употребляет он и слова "варвары", -очевидно, оттого, что эллины тогда еще не отделились от них и не объединились под одним именем»12. В следующем параграфе речь идет об "отдельных племенах, принявших имя эллинов и говоривших на общепонятном для всех языке" (I. 3. 4)13. Обратим внимание на то обстоятельство, что Фукидид счел необходимым дважды отметить единый язык у всех, кто принял имя эллинов, и это имя приняли, очевидно, только говорившие на общепонятном для всех языке, т.е. греческом.
Стимулирующую роль в формировании этнической идентичности, в отделении себя от других народов, отличных по языку и культуре, сыграла Великая греческая колонизация, в результате которой эллины оказались на чужбине, в окружении иных народов, нередко к тому же враждебных им. Возможно, это обстоятельство способствовало агрессивному характеру еще только складывающейся эллинской цивилизации. Свою роль в выработке определенного стереотипа отношения греков к неэллинам сыграла торговля. Нельзя не отметить также влияния на вызревание чувства национального самосознания обще-
греческих праздников, восходящих к VIII в. до н.э. Встречи на этих праздниках греков, стекавшихся со всех частей Эллады, образование политических союзов и амфиктионий — все это стимулировало осознание своего родства по крови и культуре и отделение от всех других народов — варваров.
Немногочисленные упоминания о варварах в нарративных источниках догеродотова времени свидетельствуют о формировании в мировоззрении греков этнического самосознания, о противостоянии по отношению к негрекам. Как определенный шаг в создании образа иноплеменника-дикаря можно, по-видимому, рассматривать творчество Архилоха, который сам принимал участие в колонизации. У него мы находим ближайших соседей греков - фракийцев, свирепых дикарей с экзотической внешностью. Неприятие греками скифских обычаев, в том числе пьяного бесчинства и буйства, отражено и в известном фрагменте Анакреонта14:
Ну, друзья, не будем больше
С таким шумом и ораньем
Подражать попойке скифской
За вином, а будем тихо
Пить под звуки славных гимнов.
Еще более красноречив Гераклит из Эфеса. В одном из его фрагментов дан такой метафорический образ, как "варварская душа": "Глаза и уши — дурные свидетельства для людей, если души у них варварские" (κακοί μάρτυρες άνθρώποισιν οφθαλμοί και ώτα, βαρβάρους ψυχάς εχόντων). Тем самым противопоставление имеет в виду культурную ущербность15.
Разделявший эллинов и варваров барьер взаимного отчуждения имел своей основой не только огромный разрыв в уровнях социального и культурного развития и чисто психологическую несовместимость. Здесь следует иметь в виду еще одно
немаловажное обстоятельство, а именно: достаточно высокий уровень этнического самосознания греков, очевидно, вполне определившегося уже к VII—VI вв. до н.э. Это самоопределение эллинов как этнического целого неизбежно должно было породить в их сознании мысль о прямой противоположности собственного мира окружающему их миру других народов — варваров — и неприятие всего чужого или, по крайней мере, его тщательный отбор и переделка на свой лад16. Вместе с тем усвоение обычаев восточных народов, в том числе религиозных установлений, свидетельствует об отсутствии у греков этого времени чувства национальной исключительности.
Очевидно, эволюция понятий "эллины" и "варвары" шла от лингвистического значения к этническому, географическому и культурному как корреляция и антитезис слову "эллин"17. Следует, однако, отметить, что единого мнения относительно критериев идентичности и их приоритетов у греков не было18. Так, Геродот утверждает, что "варварами... египтяне называют всех, кто не говорит на их языке" (II. 159. Пер. Г.А. Стратановского), тогда как афиняне, по словам историка, в своем ответе спартанским послам ссылались на "наше кровное и языковое родство с другими эллинами, общие святилища богов, жертвоприношения на празднествах и одинаковый образ жизни" (VIII. 144)19, т.е. у него на первом месте стоит этнический фактор, а уже затем язык, религия и культура. Фукидид (II. 68), судя по контексту, слово "варвары" употребляет в лингвистическом смысле, тогда как Исократ отдает приоритет культурному фактору. Исократ считает, что "самое имя эллина становится уже обозначением не происхождения, но культуры. Эллинами чаще называют получивших одинаковое с нами образование, чем людей одного и того же происхождения" (Isocr. Paneg. 50. Пер. K.M. Колобовой). Следовательно, ко времени правления Филиппа Македонского, когда вопрос о том, являются ли македоняне эллинами или нет, впервые стал предметом острой дискуссии, само слово "эллин" приобрело некоторую неясность, как и по-
нятие "варвар", который представлял ему антитезу. Не выступал ли Исократ в "Панегирике" своего рода провозвестником будущего, опережая свое время? Вместе с тем в литературе отмечалась определенная двусмысленность, неясность в употреблении Фукидидом коррелятивных терминов "эллины" и "варвары", которая не позволяет понять их точный смысл применительно к народам, живущим в границах территории от устья Пенея до Амбракийского залива20.
Как мы видим, первоначально общение греков с другими народами не выходило за рамки обычных межэтнических связей, и оппозиция "мы —они", в общем, не носила враждебного характера. Понятие "варвар" имело тогда преимущественно лингвистическое значение, а также этническое и географическое.
Переломным этапом в истории отношений греков с другими народами стали греко-персидские войны. Угроза персидского нашествия сплотила эллинов, вызвав национальный подъем и ненависть к варварам, которых олицетворяли персы. Создав четкую полярность между эллинами и варварами, война стала мощным стимулом для консолидации греков и оформления этнического самосознания, их идентичности. Победа в сознании эллинов знаменовала торжество идеалов гражданской свободы над деспотизмом и рабством. Она преисполнила их чувством собственного превосходства и презрения к варварам (избегая термина "расизм" как анахронизма, мы предпочли бы такие понятия, как "шовинизм" и "ксенофобия"). Началось формирование негативного образа негрека и перевод его из обыденного сознания в идеологию. Создается стереотип варвара, обычно перса, как воплощение трусости, коварства, жестокости, вероломства и ненависти к грекам. Оппозиция "эллин —варвар" превращается в конфронтацию, причем с заметным расширением и углублением, оппозиция "мы —они" переходит на абстрактный уровень противопоставления, т.е. "грек —негрек"21.
Отныне для греков "варвар" и "раб" — понятия тождественные, а тезис о природном превосходстве эллинов над варва-
рами активно используется для идеологического оправдания рабства. Тот факт, что большинство рабов составляли варвары, давал основу для формирования презрительного отношения к ним. Четко и ясно эту господствующую в его время идею сформулировал великий Аристотель, цитируя строки Еврипида из "Ифигении в Авлиде": "Прилично властвовать над варварами грекам" и продолжая: "...варвар и раб по природе своей понятия тождественные" ("βαρβάρων δ' "Ελληνας άρχειν εΙκός" ώς ταύτό φύσει βάρβαροι και δοΰλον δν — Polit. 1252b. 8 — 9. Пер. C.A. Жебелева, сверен А.И. Доватуром). Теоретические взгляды Аристотеля на рабство теснейшим образом связаны с его взглядами на взаимоотношения между греками и теми, кого они называли варварами22: "По своим природным свойствам варвары более склонны к тому, чтобы переносить рабство, нежели эллины" (Ibid. 1285а. 26). Детально рассматривая отношения господства и подчинения, он приводит ряд аргументов в пользу "рабства по природе", касающихся физической организации рабов и свободных: у рабов мощное тело, пригодное для выполнения физических трудов (Ibid. 1254b. 16—1255а. 1). "Очевидно... что одни люди по природе свободные, другие — рабы, и этим последним быть рабами и полезно, и справедливо" (Ibid. 1255а. 1 — 3). В "Никомаховой этике" Аристотель, рассуждая о трех видах того, чего избегают в нравах, замечает, что среди людей редко встречают "звероподобных, причем главным образом среди варваров" (Eth. Nic. VIII. 1145а. 27. Пер. Н.В. Брагинской).
Убеждение в том, что эллины и варвары по природе враги и что рабская участь невозможна для эллинов, предназначенных для господства, отчетливо выражена Платоном в "Государстве". Он пишет об опасности порабощения греков греками и варварами: "...насчет обращения в рабство: ...надо приучать щадить род эллинов из опасения, как бы он не попал в рабство к варварам... Значит, и нашим гражданам нельзя иметь рабом эллина, и другим эллинам надо советовать то же самое... Таким образом, их усилия будут скорее направлены против варваров" (Plat. Resp. V. 469b —с. Пер. С.Я. Шейнман-Топштейн). Обсуждая в "Государстве" тему войны, Платон касается здесь злобо-
дневной проблемы взаимоотношения греков и варваров. Философ четко сознает антиномию двух миров: "Я утверждаю, что все эллины — близкие друг другу люди и состоят между собой в родстве, а для варваров они — иноземцы и чужаки"; "они по самой своей природе враги и эту их вражду надо назвать войной", тогда как эллины по природе своей друзья, но Эллада больна, "в ней царит междоусобица, и такую вражду следует именовать раздором" (Resp. V. 470с —d). Что касается деления человечества на греков и варваров, которое Платон отвергает, то здесь видят не изменение взглядов философа, а разный подход (Plat. Polit. 262с —е. Пер. С.Я. Шейнман-Топштейн; ср. Resp. V. 469b-476cp.
Следует, однако, не вдаваясь в подробности, заметить, что изложенные убеждения, господствующие среди греков, разделяли не все. Здесь необходимо прежде всего вспомнить о софистах. Говоря словами Ю.В. Андреева, некоторые из них "перешли во фронтальное наступление на главные устои полисной идеологии", а другие "шли еще дальше и замахивались на самое святое для каждого грека — незыблемость установлений, разделявших всех людей на рабов и свободных"24.
Греко-персидские войны вызвали небывалый интерес к Персии и входящим в состав державы Ахеменидов различным народам, что нашло отражение в литературе. Назовем прежде всего Фриниха, самого выдающегося трагика до Эсхила, первым обратившегося к событиям этой войны. В "Финикиянках" он прославил победу эллинов в битве при Саламине, а трагедией "Взятие Милета" настолько потряс зрителей, что они все залились слезами. В результате трагик был присужден к уплате большого штрафа, драму же запретили к постановке (Herod. VI. 21). Ему же принадлежат еще три трагедии, в которых действуют греческие герои и варвары. Магнет сочинил комедию "Лидийцы", а Хионид — комедию "Персы, или Ассирийцы". Многочисленные предшественники Геродота составили описания целого ряда варварских народов: Гекатей, автор Περίοδος γης; Скилак из Карианды, который первым рассказал об Индии; Дионисий Милетский, написавший Περσικά о
походе Дария на скифов; Харон из Лампсака, от труда которого, Περσικά, сохранилось три фрагмента — из жизни Кира, о восстании в Ионии и помощи, оказанной восставшими афинянами, об истории Мардония; современник Геродота Ксанф Лидийский, автор Αυδιακά, и Гелланик, автор Φοινικακά, Κυπριακά, Αιγυπτιακά, Περσικά, Σκυθικά, Βαρβαρικά νόμιμα25. Так греки начали узнавать о странах, которые ранее были для них фантастическими и с которыми теперь развивались связи, мирные или военные.
Оппозиция "эллины —варвары" впервые получает четкое выражение в жанре трагедии, значение которого в формировании этой дихотомии не следует недооценивать26. Слава победителей в борьбе с Персией находит отражение в весьма любопытной форме: хотя отношение к варварам обычно негативное, но не обязательно презрительное, поскольку чем сильнее враг, тем большую славу принесет победа над ними. Такое отношение было вызвано не только греко-персидскими войнами, но и реальной повседневной жизнью. Политический строй греков и его обоснование были совершенно иными, чем на Востоке, равно как и культура и общественная психология. Очевидно, именно тогда греки, по контрасту, по-настоящему прониклись убеждением, что свобода — одна из отличительных черт их цивилизации. Греко-персидские войны представлены трагиками как противостояние свободных граждан, защитников своей родины, и армии варваров, подданных-рабов Великого царя.
Особое место в ряду греческих трагедий занимают "Персы" Эсхила. Трагедия глубоко патриотична. В противоположность персам, у которых "все — рабы", греки — свободный народ по природе и законам демократии: "никому они не служат и ничьи они рабы". Красноречив вещий сон Атоссы, вдовы Дария и матери Ксеркса, о котором она рассказывает хору персидских старейшин. Ей привиделось, как Ксеркс впряг в колесницу двух сестер — одну в уборе персидском, из земли варваров, другую в одеянии дорийском, из Эллады. "Одна в наряде рабьем гордо шествует, покорно рот поводьям повинуется. Зато другая вздыбилась. Руками в щепь сломала колесницу, сорвала
ярмо и без узды помчалась неподвластная" (ст. 170—189. Пер. А.И. Пиотровского)27.
Эсхил, как впоследствии и Геродот, видит причину победы греков в их мужестве и любви к родине. Как известно, в войне с персами далеко не все греки выступили единодушно, трагик же показывает единый порыв эллинов в борьбе за свою свободу, стремясь тем самым соответствующим образом воздействовать на зрителей. Эсхил хочет поразить аудиторию мощью персидского войска, он преувеличивает флот Ксеркса и преуменьшает число греческих кораблей, благодаря чему эллинская победа становится значительнее, а слава — выше28. Хотя в "Персах" Эсхил стоит на почве общепринятых взглядов, которыми были проникнуты рассказы его современников о Ксерксе и его походе, в этой трагедии справедливо видят самое раннее свидетельство абсолютной поляризации эллинства и варварства, но в своей высокопатриотической трагедии Эсхил не выступал новатором29.
В научной литературе уже отмечалась лучшая осведомленность Эсхила о персидской империи, воплощенной в трех главных действующих лицах — царице Атоссе, Дарии и Ксерксе, по сравнению с другими греческими писателями. Даже если он не всегда точен, в целом трагедия верна, послужив в дальнейшем для греков моделью в их интерпретации персидской державы и тем самым восточного деспотизма. Картина Ахеменидской монархии отражает в "Персах" историческую реальность, она не схематична и не карикатурна, а сложна и нюансирована30.
Патриотизм отличает и поставленную через несколько лет другую трагедию Эсхила — "Семеро против Фив". Под видом защиты Фив он воскрешает войну с персами, и главный герой Этеокл из мифического соперника своего брата Полиника подымается до мужественного борца с варварами. Обращаясь к согражданам, Этеокл призывает их встать на защиту отечества и богов, земли-матери, кормилицы, которая их взрастила. В отличие от "речи эллинской", которая звучит в городе Этеокла, вражеские войска иноязычны, они — "варварская орда" (ст. 170, 465). Нападающих на Фивы воинов Эсхил наделяет
чертами, которыми обладают персы: они не чтут богов, дерзки и надменны.
Раскрывая героический дух творчества Эсхила, Аристофан в "Лягушках" вкладывает в уста трагика весьма красноречивые слова. Свою заслугу Эсхил, по словам комедиографа, видит в том, что "по заветам Гомера в трагедиях я сотворил величавых героев — и Патроклов, и Тевкров с душой как у льва. Я до них хотел граждан возвысить, чтобы вровень с героями встали они, боевые заслушавши трубы" (ст. 1040—1042). Любой гражданин, кто видел "Семеро против Фив", "тот о львиной душе затоскует и сердце отважном" (ст. 1022), а трагедию "Персы" он поставил, "чтоб вложить в вас стремленье к победе, к превосходству великую волю вдохнуть" (ст. 1027 — 1028. Пер. А.И. Пиотровского) .
Устами Елены Еврипид утверждает: "Все — рабы ведь у варваров: свободен лишь один" (т.е. персидский царь) ("Елена", ст. 276). Гекуба в одноименной трагедии говорит: "Разве варвар когда-нибудь для грека будет друг? Ведь это невозможно" (ст. 1199 — 1201). В той же трагедии Агамемнон утверждает, что убить гостя у варваров, быть может, и пустяк, тогда как "для нас, для эллинов, — постыдно!" (ст. 1247). "Варвары умом слабее эллинов" ("Вакханки", ст. 483). И еще одно, весьма красноречивое утверждение: "Во-первых, ты в Элладе и больше не меж варваров, закон узнала ты и правду вместо силы, которая царит у вас" ("Медея", ст. 537). Так Еврипид устами Ясона объясняет разницу между варварами и эллинами — варвары не знают, что такое справедливость и закон, их заменяет им сила. Сходную мысль выражает Ифигения, обращаясь к Клитемнестре: "Грек цари, а варвар гнися! Неприлично гнуться грекам перед варваром на троне. Здесь — свобода, в Трое — рабство!" ("Ифигения в Авлиде", ст. 1400-1401)31.
Своего рода интересной параллелью персам в трагедии являются изображения персидских воинов на аттических вазах первой половины V в. до н.э.32 Воины Ксеркса у Эсхила близки изображениям на вазах, их одежде, общему облику. В обычаях, характерных чертах персидской цивилизации, ее политическом строе Эсхил выбирает черты, чуждые эллинам и поэтому интересные для них, но вместе с тем он старается показать дистанцию, которая их разделяет, не только чисто внешнюю, но также политическую и моральную.
Тема данной статьи побуждает сказать несколько слов о ми-дизме (μηδισμός, μηδίζειν)33 — понятии, имеющем широкое значение, от персофильства, пассивной симпатии к персам, приверженности к персидскому образу жизни, до активного сотрудничества с персами, т.е. прямой измены. Возникновение самого понятия связывают с греко-персидскими войнами. Обвинение в мидизме служило одним из наиболее популярных приемов в политической борьбе V в. до н.э., особенно часто применявшимся против стратегов. Интересные документы представляют 11 остраконов, использовавшихся, вероятно, при остракизме 485 г. до н.э. и содержащих обвинение в связях с персами: ΚΑΛΛΙΑΣ ΚΡΑΤΙΟ ΜΕΔΟΣ — "Каллий, сын Кратия, мидиец (т.е. перс)"34.
Любопытно, что семантика, связанная с понятием предательства, представлена в афинских комедиях. Весьма красно-
речивы в этом отношении методы, к которым прибегает герой комедии Аристофана "Мир" виноградарь Тригей. Он намеревается лететь на небо к Зевсу, "чтобы спросить того, что делать затевает он со всеми нами, жителями Греции", и на вопрос раба "А если не ответит ? ", утверждает: " Обвиню его и заявлю, что предал персам эллинов" (ст. 103— 107. Пер. под ред. С. Апта). Угроза Тригея не вызывает ни возражения, ни удивления и воспринимается как вполне естественная и обычная. Далее Тригей обвиняет в предательстве Селену и Гелиоса, которые давно "готовят заговор, предать хотят они Элладу варварам", потому что варвары приносят им жертвы (ст. 406 — 409). Угрозы Тригея неслучайны: в полисном мире классической эпохи обвинение в предательстве, измене было весьма актуальным, особенно начиная со времени греко-персидских войн. Политическим противникам нередко инкриминировали измену в пользу персов и вообще варваров (под которыми, насколько можно судить, как правило, тоже имелись в виду персы). Во "Всадниках" Аристофана Клеон обвиняет Колбасника и афинских всадников как заговорщиков и грозится рассказать в Совете об их ночных сборищах, о том, что "вы с мидянами, с царем в союзе" (ст. 502 — 505). В "Женщинах на празднике "Фесмофорий" женщины молятся о счастье города и шлют проклятие всем, "кто преступно врагам предаст наши тайны заветные, кто мидян призовет в страну" (ст. 360 — 367).
Для Геродота термин "варвар" не имел того уничижительного значения, которое обычно ассоциировалось с ним35, и в греческой идеологии он являет нам яркий пример направления, не совпадающего с превалирующим. Он писал свою "Историю" после окончания греко-персидских войн, в первые годы другой — Пелопоннесской — войны, т.е. жил и творил в мире, где господствовал уже не страх перед Персидской державой, а соперничество между двумя великими полисами Греции — Спартой и Афинами. Характеризуя азиатский "варваризм", историк стремился объяснить современникам причины не только постоянной вражды между азиатами-варварами и европейцами-эллинами, но и вражды в самой Греции между дорийцами-спартанцами и ионийцами-афинянами. На фоне преобла-
давших тогда представлений рядового грека, "грека на агоре", отношение Геродота к негрекам нетипично36. Отмечая у греков достойные похвалы качества, присущие лишь им, Геродот в то же время не утверждал превосходство эллинов над варварами и не разделял распространенную в Греции V в. до н.э. теорию, согласно которой все, что отличается от греческих нравов, заслуживает порицания. Ему не было свойственно национальное самомнение и чувство национальной исключительности греков.
Эллины и варвары появляются буквально с первых строк "Истории". Определяя тему своего труда, историк пишет: "Геродот из Галикарнасса собрал и записал эти сведения, чтобы прошедшие события с течением времени не пришли в забвение и великие и удивления достойные деяния как эллинов, так и варваров не остались в безвестности, в особенности же то, почему они вели войну друг с другом" (Herod. 1.1). Как мы видим, во-первых, речь идет о греках и варварах, т.е. только на них для Геродота — истинного сына своего времени — делится человечество; и во-вторых, и те и другие способны на великие и достойные удивления дела. "Истории" Геродота присуща определенная историческая концепция — идея о давнем противостоянии эллинов и варваров, Европы и Азии, Запада и Востока. В этом отношении важен содержащийся в начальных главах (I—V) обзор причин, приведших к вражде эллинов и варваров. Геродот стремится проследить по возможности истоки вражды, разделившей Европу и Азию еще с незапамятных времен, и тем самым показать ее давнишний и непримиримый характер.
Вражда, вылившаяся на заключительной стадии в войну греков с персами (варварами), представляется Геродоту одновременно как столкновение двух систем — мира свободных, подчиняющихся только закону эллинов и персидской деспотии. Истоки воинской доблести греков и их конечных успехов коренятся, согласно Геродоту, в свободном строе гражданского общества, тогда как, наоборот, деспотическим строем Персидской державы обусловлены неудачи обрушившихся на Элладу полчищ варваров. Историк, не боясь (по его словам) погрешить против истины, называет "афинян спасителями Эллады. Ибо ход событий зависел исключительно от того, на чью сторону
склонятся афиняне. Но так как афиняне выбрали свободу Эллады, то они вселили мужество к сопротивлению всем остальным эллинам, поскольку те еще не перешли на сторону мидян, и с помощью богов обратили царя в бегство" (Herod. VII. 139)37.
История, нравы и обычаи древнего Востока, как его культурного населения, так и нецивилизованных племен, живо интересуют Геродота. Он стремится выявить у каждого народа, о котором пишет, его характерные черты, "инаковость"38. Историк смотрит на других как бы глазами современников, зачастую отталкиваясь, будь то по аналогии или от противного, от собственных обычаев греков. Геродот говорит, что другие поступают "как" или "не как" эллины, вместе с тем давая новое понимание иных народов.
Жизнь народов, с которыми Геродот знакомился в своих путешествиях39, поражала его прежде всего тем, чем она отличалась от жизни эллинов. Она казалась удивительной, а рассказ об удивительном был одной из основных целей его труда. В этих рассказах об увиденном и услышанном историк много говорит о варварах, но мы не найдем здесь предвзятого, заведомо отрицательного отношения к ним. Напротив, Геродот отдает должное их достижениям, многое вызывает его одобрение и даже восхищение. Так, он уверяет, что вследствие воспитания у персов не было никогда случая, чтобы перс убил своего отца или мать; сообщает, что у персов никогда не казнят человека за первое преступление, и находит такой обычай похвальным (Herod. I. 137 — 138). Весьма разумным Геродот считает вавилон-
ский обычай — больному, которого выносят на рынок (у них ведь нет врачей), следовать советам того, кто сам излечился от его болезни (I. 196).
Главную доблесть персов Геродот видит в мужестве (I. 136). Неоднократно в "Истории" обнаруживается гуманное отношение к варварам. Напомним описание встречи опечаленного смертью сына Креза с его убийцей Адрастом, к которому Крез почувствовал жалость (I. 45), о великодушии Дария по отношению к Мильтиаду (VI. 41) и злейшего врага эллинов Ксеркса — к лакедемонским послам (VII. 136). Сообщая, что из всех известных ему народов "именно у персов более всего в почете доблестные воины", Геродот тем не менее рассказывает о том, как Ксеркс повелел отрубить голову мертвому Леониду и посадить ее на кол, объясняя приказ царя его ненавистью к Леониду: никого из своих врагов Ксеркс не ненавидел столь яростно, как Леонида. "Иначе никогда бы он не учинил такого надругательства над телом павшего", — замечает историк (VII. 238).
В общем Геродот восхищен Востоком, его мудростью, но склонен ее преувеличивать. Плутарх, ненавидевший Геродота за его нелестные отзывы о родине Плутарха Беотии, в сочинении "О злокозненности Геродота" весьма красноречиво назвал его "сторонником варваров" (φιλοβάρβαρος) за нескрываемое сочувствие к ним (Plut. Moral. 857А).
Греки проявляли большую терпимость по отношению к другим народам. Терпимость, однако, не означала признания равенства между греками и варварами. Даже Геродот, склонный преувеличивать вклад восточных народов (варваров) в развитие греческой культуры, был тем не менее уверен в нравственном превосходстве эллина над варваром, налагавшим, по его мнению, на грека определенные моральные обязательства40.
Идея превосходства эллинов над другими народами наиболее полно была разработана в доктрине панэллинизма41, осо-
бенно Исократом42 — великим оратором и публицистом, поборником панэллинизма. Используя уже сложившийся набор оценок варваров, в своих речах он постоянно сопоставляет греков с варварами в пользу первых, порицает трусость варваров, их предрасположенность к рабству и др. Оратор рассматривает разные стороны жизни персидского государства и в первую очередь критикует его политический строй — деспотию, при которой все подданные преклоняются перед царем, падают ниц, стремясь всячески унизить себя.
Призывая к походу на Восток, Исократ стремится убедить своих читателей, что Персия не монолитна, она охвачена распрями, сатрапы неверны царю и трусливы, так что "нет оснований бояться ни войска, повсюду сопровождающего царя, ни доблести самих персов" (Paneg. 145). Варвары плохо подготовлены к войне, у них не может появиться ни опытный стратег, ни хороший воин. Очень тенденциозно изображен знаменитый поход "десяти тысяч". Царь был настолько слабее греков, оказавшихся вдали от родины, в незнакомой стране, без союзников, потерявших полководца, что честному сражению предпочел обман. Но коварство не помогло ему, эллины "проделали этот поход так, как будто бы шли в сопровождении почетной охраны", считая для себя величайшим из благ, если сталкивались с возможно большим числом врагов. Они оказались сильнее персов, большинство из которых "представляет неорганизованную толпу, не сведущую в опасностях, лишенную выносливости на войне, но воспитанную для рабства лучше, чем наши домашние рабы" ; "вследствие власти одного человека в душе они низки и полны раболепного страха" (Paneg. 146-151).
И в других речах Исократ ссылается на многочисленные победы греков над варварами. В заслугу деятелям прошлого оратор ставит их политику по отношению к варварам, которым они не давали строить козни против эллинов. В речи "Об обмене имуществом", прославляя мастерство красноречия, Исократ видит в нем отличие эллинов от варваров: "Вы получаете срав-
нительно с другими лучшую ораторскую подготовку и более совершенный разум" (293 — 294. Пер. В.Г. Боруховича). Понятно, почему грек Исократ в конфронтации с варварами — подданными персидского царя — столь важным считает искусство слова для гражданина на агоре и Пниксе. Убеждая афинян взять на себя инициативу в примирении всех греков для общего похода против персов, Исократ в "Панегирике" упрекает лакедемонян за то, что те не предприняли ничего для общей пользы эллинов, "а ведь они могли бы, примирившись с нами, превратить варваров в периеков всей Эллады" (Paneg. 131). Ту же мысль оратор высказывает в письме македонскому царю Филиппу: "Подумай и о том, что ты только тогда будешь обладать непревзойденной славой, достойной твоих свершений, когда сделаешь варваров илотами эллинов" (Ep. III. 5. Пер. В.Г. Боруховича, Т.В. Прушакевич).
В своих взглядах Исократ не был одинок, он имел предшественников, и его мысли находили параллели у современников. Первыми здесь следует назвать ораторов Горгия и Лисия. В торжественной обстановке Олимпийских игр, вероятно 392 и 388 гг. до н.э., оба произнесли речи, ведущая тема которых одинакова: эллинам необходимо сплотиться, оставив взаимные распри, и обратить оружие против общих врагов Эллады. Считают, что Горгий первым провозгласил панэллинскую идею: как утверждает его биограф Филострат, "видя, что Эллада враждует, он стал советовать грекам (держаться) единомыслия, направляя (их) против варваров и убеждая их, чтобы (греческие) города сражались не друг с другом, но с землей варваров" (Philostr. Vitae soph. I. 9. 4). По словам Филострата, "Олимпийская речь" Горгия оказала пользу величайшему делу. Ту же самую идею о единомыслии всех эллинов Горгий развивал в речи, произнесенной при торжественном погребении павших во время Коринфской войны, и "подстрекал афинян против мидян и персов". Но прямо об этом он ничего не сказал, учитывая сложившуюся обстановку, поскольку афиняне, к которым был обращен эпитафий, стремились к господству над Элладой. Занялся же Горгий восхвалением трофеев побед над мидянами, "доказывая слушателям, что трофеи побед над варварами заслуживают гимнов, трофеи же побед над эллинами — плачевых песен (тренов)" (Philostr. Vitae soph. I. 9. 5).
Лисий излагает настоящую программу действий, сетуя на позорное положение Эллады, многие местности которой находятся под властью варвара. Все это греки терпят "вследствие внутренних смут и взаимного соперничества". "Поэтому вам следует, — заключает оратор, — прекратить войны между собой, единодушно стремиться к общему спасению... подражать предкам, которые у варваров, желавших завладеть чужой
землей, отняли их собственную и... сделали свободу общим достоянием" (XXXIII. 3 —б)43. О предках афинян, победителях при Марафоне, вспоминает в речи против Леократа еще один оратор — Ликург: построенные в боевом порядке против варваров, они одержали верх над войском, собранном со всей Азии, "сделав себя защитниками эллинов и господами варваров" (104).
Любопытно сравнить Исократа с другим знаменитым оратором, его антиподом Демосфеном44. Внеся свою лепту в панэллинские идеи, Демосфен, однако, основного врага эллинов видел в македонском царе Филиппе. Вместе с тем их аргументация примерно однотипна. Для Демосфена Филипп — варвар, и поэтому, доказывая его вероломство и бесчестье, Демосфен использует уже, видимо, устоявшийся негативный стереотип варвара, которому присущи низкие моральные качества, и патетически восклицает: "Разве он не враг?.. Разве не варвар?" (III. 16). Характерно его уничижительное отношение к Македонии как к типично варварской территории — прием, предназначенный придать доводам оратора еще большую убедительность. Набор обвинений в речах Демосфена показывает, что нагнетание вражды к Филиппу строится на подчеркивании его свойств, тождественных характеру и нравам варваров. Обращаясь к афинянам, оратор вспоминает о славных предках, которым подчинялся царь, "как и подобает варвару подчиняться грекам".
Итак, к концу IV в. до н.э. — времени завершения эпохи независимой Эллады — в дихотомии "свой —чужой" вполне отчетливо сформировался негативный образ варвара. На первое место отчетливо выдвигалось презрительное отношение к иноземцам, неэллинам, уступавшим грекам своими политическими режимами, идеологией и моральными качествами. Отсюда делался вывод о праве греков по природе властвовать над варварами, а варварам — подчиняться грекам. И еще одна важная особенность: речь шла не об определенном этносе, но о варваре, лишенном конкретных этнических черт, т.е. понятие "варвар" обладало теперь высоким уровнем абстрагирования. Оно
превратилось в собирательный образ варвара и стало штампом массового сознания.
Заслуживает пристального внимания одно обстоятельство: негативное отношение к варварам наложило отпечаток на риторику и ссылка на них стала своего рода метафорой, к которой прибегали в судебной практике, стремясь всячески опорочить противника. Приведем два примера. Среди пороков, которыми обладает противник Демосфена сикофант Аристогитон, назван его нрав — грубый и варварский (Dem. XXVI. 17). По словам же Эсхина, злейшего врага Демосфена, тот — потомок кочевых скифов (со стороны матери). Такое обвинение бросает в лицо Демосфену Эсхин в речи, произнесенной в суде по знаменитому делу о так называемом преступном посольстве (Aeschin. II. 78).
Здесь уместно вернуться к комедиям Аристофана как наглядному свидетельству восприятия варваров на уровне массового сознания, поскольку именно на рядовых граждан, собравшихся в театре, как представляется, должен был прежде всего ориентироваться великий комедиограф. В "Птицах" Удод с энтузиазмом принимает идею Писфетера наложить штраф на богов за то, что жертвенный дым доходит до них, а если те откажутся платить, то не пропускать дым через птичий город. На вопрос Писфетера, кто же сможет объяснить птицам эту затею, Удод отвечает: "Ты. Теперь они уже не варвары. Я с ними жил и языку их выучил" (ст. 199 — 200. Пер. С. Апта). В "Облаках" Сократ, выбранный Аристофаном в качестве объекта комедийного изображения как носитель софистической науки, собирается взять в обучение старика Стрепсиада, запутавшегося в долгах из-за аристократических замашек своего сына, и просит его описать самого себя. Но Стрепсиад оказывается неспособным воспринять всю премудрость софистов, и возмущенный Сократ восклицает: "Ну что за варвар! До чего невежествен! Боюсь, старик, понадобятся розги нам" (ст. 492. Пер. под ред. С. Апта). Для зрителей очевидно: невежество ассоциируется с варваром, а человек, обучившийся греческому языку, уже не варвар. Отрывок из "Облаков" побуждает вспомнить о приведенной ранее мысли Исократа, высказанной почти через 50 лет после постановки комедии: "...самое имя эллина становится уже обозначением не происхождения, но культуры" (Paneg. 50).
В общем, едва ли не в каждой комедии Аристофана появляются варвары. Они враждебны эллинам, и Дикеополь в "Ахарнянах" возмущается:
Да как же вы, пританы, допускаете,
Чтоб это дома я терпел от варваров?
(ст. 167 -168. Пер. С. Апта)
Лисистрата, героиня одноименной комедии Аристофана, упрекает греков во взаимной вражде и призывает их объединиться против исконного врага — Персии:
Как родные, кровные,
Из одного ковша вы возливаете
На алтари — у Фермопил, в Олимпии,
В Пифо, да где еще, не перечесть всего!
И вот, перед лицом враждебных варваров,
Поля Эллады вы опустошаете.
(ст. 1129 - 1144. Пер. А.И. Пиотровского)
Даже высокая философия с ее вниманием к более отвлеченным темам и идеям не могла не откликнуться на волновавшие общество вопросы. В этом смысле весьма показательна речь-эпитафий Сократа, посвященная героям древности. Она занимает почти весь диалог Платона "Менексен", представляющий красочное риторическое повествование о подвигах и страданиях афинян, превосходящих всех греков. Ненависть афинян к варварам объясняется их свободолюбием и происхождением: они — подлинные эллины, автохтоны, рожденные самой аттической землей. "Настолько свойственно нашему городу свободолюбие и благородство, покоящиеся на здравой основе и природной нелюбви к варварам, ведь мы — подлинные эллины, без капли варварской крови... все мы, живущие здесь, настоящие эллины, а не полукровки; отсюда городу присуща истинная ненависть к чужеземной природе" (Plat. Menex. 245с -d) 45.
В то же время бросается в глаза двойственное и даже явно противоречивое отношение к варварам. Наряду с враждебностью и презрением к ним определенно выявляется и иная тенденция — интерес к народам Востока, его культуре, быту и нравам, что особенно яркое выражение получило в "Истории" Геродота, которого заслуженно называют отцом этнографии. Он уделяет много места описанию варварских народов, их быта и обычаев, существующих у них форм брака и семьи, жилищ и одежды. Другой пример — "Политика" Аристотеля, хотя их ни в коей мере нельзя сравнивать. В своем проекте идеального государства Стагирит время от времени обращается и к варварам, их обычаям и нравам46. Много ссылок на варварские наро-
ды содержат VII и VIII книги "Политики", а также особенно 10-я и 11-я главы V книги, посвященные монархии.
Для полноты картины следует сказать еще об одной тенденции — идеализации народов47, обычно живших на окраинах тогдашнего мира. Как известно, определенная склонность к идеализации варварских народов прослеживается уже в таких древнейших памятниках греческой литературы, как гомеровская "Илиада" (см., например, известный пассаж о млекоедах и доителях кобылиц — XIII. 1 — 7). В литературе нового времени эту тенденцию иногда связывают "с походом против античной цивилизации", когда на поверхность выступили все присущие ей противоречия. В ней видят также результат развития утопий — одного из направлений, по которым развивалась общественная мысль греков, рассматривая поэмы Гомера как первые образцы простейшей географической утопии и вместе с тем элементы утопии этногеографической, а поэму Гесиода "Труды и дни" — как новый вид временной утопии.
Насколько можно судить по дошедшим до нас источникам, греки не имели представления о генетическом различии народов. Они считали, что человеческий род один, а различия между народами случайны48. К концу V в. до н.э. относится замечательное произведение "О воздухах, водах и местностях" (Περί αέρων υδάτων τόπων), автором которого исследователи считают Гиппократа (правда, не все)49. Связывая характер разных народов с природными условиями, он, в частности, отмечает, что азиаты менее воинственны, чем европейцы, и лишены всякого мужества из-за того, что климат у них всегда приблизительно одинаков. Много места Гиппократ отводит скифам, рассказывая об их внешнем виде и обычаях и тоже сопоставляя их
с природой (17 — 22). Жители Европы, по его мнению, более мужественны, чем азиаты, по причине великих перемен погоды в разные времена года. Они "воинственны также и благодаря своим законам, потому что не повинуются власти царей, как азиаты" (23).
Своеобразную параллель наблюдениям Гиппократа мы находим в "Политике" Аристотеля в той ее части, где он рассматривает, какими свойствами должно обладать население идеального государства. Представление об этом, как считает Аристотель, можно составить, обратив внимание на знаменитые эллинские государства и различные племена, обитающие по всей вселенной. Племена, живущие в странах с холодным климатом, притом в Европе, преисполнены мужества, но недостаточно наделены умом. Поэтому они дольше сохраняют свою свободу, но неспособны к государственной жизни и не могут господствовать над своими соседями. Населяющие Азию обладают умом, но им не хватает мужества, и поэтому они живут в подчинении и рабском состоянии. "Эллинский же род, занимая как бы срединное место, объединяет в себе те и другие свойства: он обладает и мужественным характером, и умственными способностями; поэтому он сохраняет свою свободу, пользуется наилучшим государственным устройством и способен властвовать над всеми, если бы он только был объединен одним государственным строем" (Polit. 1327b. 19-33).
Фукидид в знаменитой "Археологии", рассказывая о нравах древнего времени, в частности, отмечает, что тогда на Олимпийских состязаниях борцы выступали в набедренных повязках, а у некоторых варваров, особенно у азиатских, и теперь еще на состязаниях в кулачном бое и борьбе участники также выступают в поясах. И в связи с этим добавляет: "Можно указать много и других обычаев древней Эллады, схожих с обычаями современных варваров" (Thuc. I. 6. 6).
Итак, три знаменитых грека — врач, философ и ученый-историк, жившие в V — IV вв. до н.э., — в разной связи пишут об одном и том же — единстве человечества. Греки разработали теорию воздействия природных условий на физический и нравственный облик народов, на склад ума и характер, на их способности. Согласно этим теориям, именно природные условия мест обитания греков обеспечили им высокие физические и духовные качества. Не будучи, таким образом, расистами в современном смысле этого слова, греки демонстрировали уверенность в своем превосходстве над варварами50.
С греко-персидскими войнами слово "варвар" приобретает пейративное значение, различие в языке (λόγος) превращается в неодинаковую у эллинов и варваров способность к разумному рассуждению (λόγος), а сам варвар становится интеллектуально низшим по отношению к греку. Но в целом картина вырисовывается не столь однозначная, и очевидны две тенденции: наряду с ксенофобией дух открытости навстречу другим, зачинателями которого были ионийцы — Гекатей, Геродот, Гиппократ, а продолжателями — софисты.
В IV в. до н.э. вопрос о греках и варварах стал в Греции настоящей философской проблемой, при обсуждении которой предлагались два решения. Первое — эллины и варвары рассматривались как две части человечества, равные друг другу. Сторонники второго решения были убеждены в исключительности греков, они отказывали варварам в человеческом достоинстве, в праве на свободу. Очевидно преобладание второго решения, которое разделяли трагики, философы Аристотель и Платон, ораторы Исократ и Демосфен. Сама дихотомия "эллины—варвары" заключала в себе не только политический, но и моральный аспект.