Наша группа ВКОНТАКТЕ - Наш твиттер Follow antikoved on Twitter

  139

 

Законничество и суеверие. Ад

Мы рассмотрели религию сельской местности. Конечно, эти простые культы не позволяют видеть древнегреческих богов в их наивысших проявлениях, да сельские обычаи и не относятся к высшим сферам религии. Однако они важны своей близостью к первобытным представлениям и тем, что пережили великих богов, сохранившись и в нынешней Греции, подобно тому, как сохранились подобные формы религии в других европейских странах. Мы рассмотрели также религию городского населения. Я подчеркнул тот факт, что когда огромные массы народа собрались в городах и занялись ремеслом и торговлей, то в результате их отрыва от природы и сельскохозяйственного труда их образ жизни существенно изменился, а следовательно, изменились их религиозные взгляды и потребности. Были и другие религиозные движения, не имеющие отношения к процессу урбанизации, но все же связанные с условиями социальной жизни. Наиболее заметны они в раннем периоде, до начала Персидских войн. Как я уже заметил, этот период, по крайней мере отчасти, был периодом нищеты и социальных бедствий. С другой стороны, это было время

 
  140

 

кипучей деятельности во многих сферах: путешествий по морю и колонизации, научных открытий и прогресса во всех отраслях. Именно в это время было положено основание греческой науки. Процессы изменения и развития затрагивали и религию. В этот период в греческой религии зародились новые движения, которые повлияли на ее характер.

В дни нужды и бедствий человек склонен искать утешения в религии. Тяготы рассматриваемого нами периода, несомненно, приводили к усилению религиозных движений и способствовали распространению в народе определенных идей. В любой религии (в том числе и в греческой) существует два основных направления, отличные друг от друга. Либо человек стремится к единству с Богом в мистических и экстатических формах религии, либо он стремится к примирению с Богом и к обретению Его милости путем педантичного исполнения Его заповедей. Это, последнее, направление и можно назвать законничеством или легализмом. Мистические и экстатические движения хорошо известны, о них написано много трудов, включая замечательную и весьма популярную книгу Эрвина Роде.* Провозвестником этих культов был Дионис, чья популярность была основана на тяге людей к мистическим и экстатическим переживаниям. Бурное распространение дионисических оргий имело


* Psyche; Seelencult und Unsterblichkeitsglaube der Griechen (Freiburg i. В., 1894).

 

  141

 

место в столь раннем периоде, что следы его сохранились лишь в мифах и культах. А к началу эпохи, освещаемой историческими источниками, буйство Диониса уже было обуздано совместными усилиями государства и Дельфийского оракула. Однако мистицизм не умер, он был лишь подавлен и нашел прибежище в некоторых религиозных движениях почти что сектантского характера, особенно — в орфизме. Эти движения, хотя они, по-видимому, были распространены в раннем периоде, все же нельзя назвать общенародными в буквальном смысле слова, так что здесь мы не станем их рассматривать.*

В упомянутом периоде были весьма интересные персонажи, несколько напоминающие шаманов у первобытных народов. Они постились, творили чудеса, а души их могли покидать свои тела, совершать путешествия и возвращаться обратно. И в то же время они были жрецами-очистителями Аполлона. Разумеется, они были мистиками, но были они связаны и с законничеством, поскольку очищение от греха есть обязательный элемент легализма, предписываемый этим направлением.

Законнические тенденции привлекали не так много внимания, как мистические и экстатические. Однако они обладают, по крайней мере, равной с ними значимостью, и в конечном итоге они


* См. мою статью «Early Orphism and Kindred Religious Movements», Harvard Theological Review, XXVIII (1935), 181 ff.

 

  142

 

в своих наивысших, политических проявлениях и одержали победу. А сейчас мы рассмотрим народные формы легализма, которые, по большей части, малоизвестны. Обратимся к древнейшему после Гомера образу греческой поэзии — к «Трудам и дням» Гесиода.* Гесиод был крестьянином и жил в нищей беотийской деревне, хотя и владел мастерством певца-сказителя. А свое знаменитое произведение он написал для своих земляков, желая снабдить их добрыми советами по поводу сельского труда и образа жизни. Гесиод — страстный проповедник труда, дающего человеку пропитание, и справедливости, позволяющей ему пользоваться плодами своих трудов. Примечательно, что мудрость Гесиода часто выражается в тех же формах, что и мудрость крестьян других народов. Гесиод питает такое же пристрастие к поговоркам, максимам и образным выражениям. Так, например, улитку он называет «тот, кто носит свой дом». Гесиод обращает внимание на расположение звезд, на перелеты птиц и на другие признаки смены времен года.

Однако в данном контексте нас интересует не этот аспект, а то, что Гесиод пишет о законах религиозной жизни и о нормах поведения людей. Эти два закона для него неотделимы друг от друга. В его произведении есть описания благочестия, пронизывающего всю жизнь человека, как это нечасто бывало у греков. Гесиод предпи-


* Hesiod, Works and Days, ed. T. A. Sinclair (London, 1932).

 

  143

 

сывает пахарю молиться Деметре и Зевсу Подземному, когда он возлагает руку на плуг, приступая к осеннему севу, чтобы колосья были полными и тяжелыми. Это освящение труда несколько сходно с протестантской идеологией. Гесиод предписывает людям приносить животных в жертву богам в чистоте и благочестии, по мере возможностей человека, а также возлияния и возжигание ладана — утром, вставая ото сна, и вечером, ложась спать. Все это создает впечатление пылкого благочестия. Но ритуализм (а это лишь иное название законничества) у Гесиода гораздо сильнее. Он дает правила хорошего поведения вперемешку с религиозными правилами. А эти последние находятся у него на уровне суеверия; они определяются боязнью обидеть богов или демонов. Приведенные выше предписания, свидетельствующие об истинном благочестии, сопровождаются подборкой максим относительно общения с друзьями, соседями и родственниками. А в конце поэмы есть еще одна подборка максим которая также начинается с правил. Когда переходишь через реку, нужно обязательно помолиться, глядя в воду, и омыть в ней свои руки, так как боги гневаются на того, кто переходит через реку, не смыв своей греховности и не омыв рук. Нельзя брать пищу из сосуда, который не был освящен. Очень много бытовых правил посвящено чистоте, например, запрет совершать возлияние Зевсу немытыми руками. Есть также множество правил, основанных на суеверии — большая их часть знакома нам по современному

 
  144

 

фольклору: нельзя обрезать ногти за священной трапезой; мальчик не должен сидеть на том, что не может двигаться; мужчина не должен мыться в купальне для женщин.

Такого рода предписания встречаются и в других местах. Но особое развитие они получили у эзотерической школы пифагорейцев — так называемых акусматиков (akousmatikoi).* У них правила культа и благочестия, суеверия и простые бытовые правила смешаны без всякого разграничения. Особенно интересно, с нашей точки зрения, дополнение к поэме Гесиода, которое называется буквально «Дни». Принято считать, что оно не принадлежит перу самого Гесиода. То же самое, вероятно, можно сказать и о второй подборке максим. Однако дополнения были внесены не намного позднее, а вопрос об авторстве для нас сейчас не слишком важен. Напротив, это дополнение значительно тем, что оно доказывает распространенность такого образа мыслей. В «Днях» упоминаются почти все дни лунного месяца (но все же не все) и характеризуются в соответствии с максимой «день — когда мать, а когда и мачеха». Это сочинение указывает, в какие дни следует совершать разные земледельческие и скотоводческие дела, а также объясняет значение этих дней для семейной жизни и деторождения. Это очень похоже на популярные в поздней античности астрологические предписания, печатавшиеся позднее в виде учебников (Bauernpraktik) и еще не


* См. мою Gesch. der griech. Rel., I, 665 и cл.

 

  145

 

совсем забытые. Такого рода вещи мы не включаем в состав религии, но в поздней античности это было совсем иначе, поскольку такие предписания составляли часть астрологии, которая была тогда преобладающей формой религии. Ее наивысшим выражением стало поклонение солнцу. Календарь счастливых и неудачных дней в поэме Гесиода также относится к религиозной системе, вероятно, вавилонского происхождения. Его религиозное значение подтверждается тем фактом, что определенные дни лунного месяца отмечены как дни рождения богов. Два таких дня рождения упомянуты у Гесиода.

Примерно в то же самое время и, вероятно, по инициативе Дельфийского оракула было осуществлено исправление календарей греческих государств.* Был введен восьмилетний добавочный цикл, и праздники закрепились за определенными днями лунного месяца. Это исправление календаря связано с представлением об особых свойствах разных дней лунного месяца, но есть и заметное различие. Аполлону важен был только культ богов; люди же нуждались в том, чтобы религия руководила ими во всех сферах, в том числе и в повседневной жизни: Аполлон не мог удовлетворить этой потребности, он заботился лишь о культе.


* См. мое «Entstehung und religiose Bedeutung des griechischen Kalenders», Lunds uniuersitets arsskrift, XIV : 2 (1918), No 21.

 

  146

 

По нашим наблюдениям, большая часть всех этих правил если и имела отношение к религии, то лишь очень слабое. Однако все они в какой-то степени родственны друг другу. Это плоды легализма, стремление ограничить каждое действие четкими предписаниями. В религиозной сфере это явление называют ритуализмом, а ритуализм, охватывающий всю жизнь человека, является преобладающим фактором в некоторых религиях. Но греческие боги, к счастью для греков, не вникали в подробности повседневной жизни человека, если он исполнял простые предписания культа. Аполлон требовал, чтобы руки человека были чисты, в особенности — от кровопролития, и это его требование имело огромное значение — оно внушало народу уважение к человеческой жизни. Но ритуализм, исходящий от Аполлона, касался только культа, но не повседневной жизни. Гесиод в своих предписаниях ссылается не на авторитет Аполлона, а на авторитет Зевса. У Гесиода проявляется тенденция к более жесткому ритуализму, такому как закон иудеев, который сковывал своими узами всю человеческую жизнь. Но это была лишь тенденция, поскольку греки — народ слишком здравомыслящий, чтобы доводить законничество до предела. Однако очень интересно пронаблюдать, насколько эта тенденция овладела умами людей, и как религия, особенно в лице Дельфийского оракула, спасала их от этих крайностей, ограничивая ритуализм одной лишь сферой — культом, и не допуская его в повседневную жизнь. Однако тенденция к культовому ри-

 
  147

 

туализму была в тот период столь сильна, что авторитет Аполлона Дельфийского был основан именно на ней.

Тенденция к легализму, равно как и тенденция к мистицизму, проявлялись в раннем периоде, до Персидских войн. В последнем столетии данного периода социальные условия стали улучшаться. К власти пришли политические деятели, происходившие из среднего класса, которому требовались мир и спокойствие. В сфере религии они опирались на советы Дельфийского оракула — главный авторитет в этих вопросах. Этот оракул поддерживал традиции предков и более упорядоченные формы культа и религии, что не благоприятствовало крайним проявлениям как легализма, так и мистицизма. Представителями этого течения были так называемые Семь Мудрецов, и их девизы, начертанные на храме Аполлона в Дельфах, гласили: «Ничего сверх меры» и «Познай самого себя», то есть знай, что ты — всего лишь человек. Постепенно развилось Аполлоновское благочестие, основанное на представлении о том, что человек ниже богов. Человек должен склоняться перед волей богов и не должен гордиться своими праведными делами и приношениями богам.

Огромная перемена была связана с победой над персами. Это была победа греческих богов и героев, то есть победа греческой государственной религии. И, зная характер этой религии, о которой я уже рассказывал, мы понимаем, что последствием этой победы стало дальнейшее подав-

 
  148

 

ление мистических и законнических тенденций, порождаемых глубинными слоями народного сознания. Еще одна важная проблема ранней эпохи — это проблема правосудия. И хотя основная ее тяжесть лежит в социальной сфере, она все же во многих отношениях воздействовала на религию. Я не стану здесь на этом останавливаться, ограничусь лишь следующей краткой ремаркой. Издревле защитником справедливости считался Зевс, и его воспринимают как такового и Гесиод, и Эсхил, и многие другие. Однако он был защитником справедливости скорее в теории, чем на практике. Его правление было слишком самовластным, что лишало его права выступать в роли истинного стража правосудия. То же самое можно было бы сказать обо всех греческих богах в целом. Требование социальной справедливости было требованием уравнивания социальных прав. Одним из его мотивов была обычная человеческая зависть к богатым и сильным. А в качестве аргумента обычно приводились превратности человеческой судьбы. Чем выше поднялся человек, тем страшнее будет его падение. Это правило подтверждалось примерами из жизни многих людей, не говоря о тиранах. Так зародилось представление о «hybris» человека и «nemesis» богов. Причем такой перевод, как «разнузданность» и «ревность» будет не совсем точен. «Hybris» — это ощущение сопутствующей удачи, a «nemesis» — ощущение чего-то несправедливого, неправильного. Представление о «hybris», равно как и соответствующее ему представление о «nemesis», род-

 
  149

 

ственны принципу «Познай самого себя», поскольку они тоже внушают человеку мысль о том, что его удел — смирение.

Эти идеи встречаются в литературе очень часто, и можно задаться вопросом: в какой мере эти представления образованных классов разделял народ? Народ требовал справедливости, но битва за нее проходила скорее в социальном плане, чем в религиозном. Представления о «hybris» и «nemesis» были основаны на народном веровании, которое у греков называлось «baskania». Согласно этому все еще распространенному в Южной Европе верованию, излишняя похвала опасна и вызывает несчастье. Даже мы иногда, бывает, постучим по дереву, если наши дела идут уж слишком хорошо. Как и в наши дни, в таких случаях принято было отвратить опасность — плюнуть себе за пазуху либо сделать непристойный жест. И впечатляющая сцена из Эсхилова «Агамемнона», в которой царь, входя во дворец, боится ступить на пурпурные ковры, чтобы чей-либо завистливый взгляд не причинил ему зла, конечно, взята из реальной жизни.* История тирана Поликрата, сообщаемая Геродотом, основана на сказочном мотиве, который популярен до сих пор.** Когда царь Амасис услышал о поразительной удачливости Поликрата, он посоветовал ему уравновесить эту удачу, выбросив какую-либо очень ценную для него


* Agamemnon, vss. 945 и cл.

** Herodotus, III, 40 и cл.

 

  150

 

вещь. Поликрат внял совету и бросил в море драгоценное кольцо. Однако кольцо вернулось к нему через несколько дней в брюхе рыбы, принесенной во дворец рыбаком. Узнав об этом, царь Амасис отрекся от столь опасного друга, а Поликрат кончил свою жизнь на кресте. Такого рода верования были популярны, но были ли они религиозными в истинном смысле этого слова? Судьба человека — дело рук богов, но у Геродота, во всяком случае, это говорится не о каком-либо конкретном боге, но всегда лишь о «богах» в целом или об абстрактной божественности. Так что данное верование оказывается весьма близким к фатализму. Это скорее своеобразная философия жизни и ее превратностей, чем религиозная концепция.

Как я уже отметил, определенные виды легализма были очень близки суеверию, а предписаниям Гесиода можно найти аналоги в современном фольклоре. Мы привыкли проводить четкое разграничение между религией и суеверием. Суеверие для христианина есть нечто недопустимое и вредное. У древних греков это было несколько иначе. «Deisidaimonia» — греческое слово, которое мы обычно переводим как «суеверие», означает в действительности «страх перед демонами» («daimones»). Но в их число, как мы видим у Гомера и других авторов, входили и боги. Следовательно, это слово можно, а иногда и должно переводить как «страх перед богами». У Ксенофонта оно употребляется еще в этом, хорошем, смысле, когда он хвалит царя Агесилая за его

 
  151

 

«deisidaimonia» — почтение к богам.* Но уже у Феофраста, когда он характеризует «deisidaimon»,** это слово имеет несколько иной смысл, и его вполне можно переводить как «суеверие». Суеверный человек — это тот, кто по любому поводу склонен совершать омовение рук, кропить себя святой водой и весь день ходить с лавровыми листьями во рту; а если дорогу ему перебежала кошка, он непременно дождется, пока по этому пути не пройдет другой человек, или же бросит на дорогу три камешка. Если такой человек заметит в своем доме змею, он станет взывать к Сабазию, чтобы узнать, не «pareias» (змея Асклепия) ли это. Узнав, что это так называемая священная змея, он устроит на этом месте святилище в честь героя. Суеверный человек возливает масло на камни, когда путь его лежит мимо перекрестка дорог, и, пав на колени, поклоняется этим камням. Если случится, что мышь прогрызла дыру в мешке с мукой, этот человек отправляется просить совета у толкователя, а когда тот посоветует ему отдать мешок кожевнику в починку, он не послушается и примется за очищения и тому подобные обряды. Итак, мы видим, что народные суеверия и традиционные религиозные очистительные обряды смешались в представлениях людей. К тому же из последнего примера явствует, что официальные представители религии к таким чрезмерным опасениям относи-


* Agesilaus, XI, 8.

** Characteres, 16.

 

 

  152

 

лись с насмешкой. Различие между религией и суеверием в Древней Греции было скорее разницей в степени, а не в сущности. Конечно, были и простые народные приметы, но и они не слишком сильно отличаются от некоторых религиозных представлений.

Считается, что в классическом периоде греки не знали суеверия. К сожалению, я должен опровергнуть это мнение. Суеверие всегда играло большую роль в жизни Древней Греции, даже в период наивысшего расцвета греческой культуры и даже в самом центре этой культуры — в Афинах. В литературе данного периода упоминания о суеверии очень редки. Но причина этого лишь в том, что великие писатели не снисходили до таких низменных тем. Однако грекам нужна была богиня колдовства и призраков. Они позаимствовали из Карии Гекату и стали ставить ее изображение перед своими домами, чтобы отвратить от них всякое зло. Колдовство было хорошо знакомо грекам — Аристофан тому свидетель.* Его герой, Стрепсиад, выражает желание нанять фессалийскую колдунью, чтобы она стащила луну с неба и погасила ее. Кроме того, Аристофан упоминает некромантию — вызывание душ умерших с целью услышать предсказание о будущем. Магия такого рода в Греции раннего периода практически не встречалась.

Большое значение имеет трактат о священной болезни, то есть — об эпилепсии. Это один из


* Nubes, vss. 749 и cл., и Aues, vss. 1553 и cл.

 

  153

 

самых ранних трактатов коллекции, приписываемой Гиппократу,* и, вероятно, действительно принадлежащий его перу. В любом случае, он относится к пятому веку до Р. X. Его следует прочитать всякому, кто желает ознакомиться с религиозной жизнью того времени. Автор трактата считает, что люди, называющие эту болезнь священной, подобны магам, шарлатанам, нищенствующим жрецам и жрецам-очистителям; они покрывают этим свое невежество и беспомощность, они прибегают к очищениям и заклинаниям, предписывают избегать черной одежды и не допускать того, чтобы одна нога (или рука) легла на другую. Это магические методы, хорошо знакомые нам по фольклору. Далее автор пишет о неких людях, утверждающих, что они при помощи тайных обрядов могут снять с небес луну, вызвать солнечное затмение, бурю или затишье, накликать дождь или засуху, призвать воду или же сделать землю бесплодной. В этом трактате есть перечень таких магических деяний, какие описаны в римский период; считается, что они только к нему и относятся. Но на самом деле они гораздо древнее; просто в более поздние времена, когда трезвость традиционной религии ослабла, эти явления стали более заметны. Автор сообщает нам, что эти люди и богов вовлекали в сферу своих суеверных представлений. Если больной стонал или бился в судорогах, говорили, что это дело рук Великой Матери. Если его крики


* De morbo sacro, I.

 

  154

 

напоминали ржание коня, причиной считался Посейдон; если они похожи были на щебет птиц — Аполлон Номий; а если изо рта его шла пена и он колотил ногами — Арес. И наконец, если больного преследовали дурные сны, странные образы и если он вскакивал с постели, то говорили, что на него напала Геката или какой-нибудь герой.

Последние слова требуют комментария. Истории о призраках, подобные тем, что популярны и в наши дни, рассказывали и в древности. В литературе они до римского периода не появляются, но их видимое отсутствие в классическом периоде обманчиво. Дело в том, что призраки выступали под именем героев, и настоящие истории о привидениях рассказывали, относя их к героям. Я уже упоминал о герое из Темесы, в жертву которому горожане должны были ежегодно приносить самую красивую девушку в городе, пока один знаменитый борец силою своих рук не столкнул его в море; а также об Оресте, которого никто из афинян не хотел бы повстречать в ночное время из боязни получить от героя взбучку и лишиться своей одежды. Был еще Актеон, который опустошал поля беотийцев, пока, по совету оракула, его статую не приковали к камню. Комедия Плавта «Mostellaria» («Пьеса о привидении»), написанная по произведению греческого поэта Филемона, представляет собой весьма распространенный пример истории о привидениях. В одном доме был убит и похоронен гость-друг. По ночам он выходит, пугает людей, и никто не

 
  155

 

осмеливается жить в доме с привидением. Трактат Гиппократа посвящен заболеванию, а в тех случаях, когда людские усилия бесплодны, даже в наши дни расцветает суеверие. Даже Перикл, который был выше таких низменных вещей, когда заболел, разрешил женщинам привязать ему амулет.* Самые удивительные и невероятные истории рассказывали о врачевателях Асклепиейона в Эпидавре.** Не буду рассказывать о религиозных идеях Гиппократа, хотя они вполне разумны и заслуживают рассмотрения. Обратимся вместо этого к Платону, который много что мог сказать о магии и магах. Платон предусматривал самые строгие наказания для тех, кто утверждает, что может вызывать умерших; или заставить богов сделать что-то путем жертвоприношений, молитв и заклятий; или уничтожать отдельных людей, целые семьи и города. Платон упоминает о некоторых приемах черной магии — о заклинаниях, проклятиях, о восковых куклах, которых сажали у дверей, на перекрестках и на могилах.*** Известно, что ведьмы и колдуны пользовались такими восковыми куклами — они их сжигали, прокалывали и так далее, чтобы причинить такие же страдания людям, которых эти куклы замещали, — об этом есть много упоми-


* Plutarch, Pericles, 38.

** Эти надписи собраны в: Inscriptiones Graecae, Editio minor, vol. IV, Fasc. I, Nos. 121—27. См. также: R. Herzog, «Die Wunderheilungen von Epidauros», Philologus, Supplementary. Vol XXII (1931), No. 3.

*** Laws, X, p. 909b; ср. также р. 908d и XI, p. 933.

 

 
  156

 

наний, относящихся к более позднему периоду. Описание Платона гораздо больше соответствует позднеантичному колдовству, чем колдовству четвертого века до Р. X., но невозможно усомниться в том, что он пишет о жизни своей эпохи.

И это можно доказать. Когда Платон пишет о проклятиях, он употребляет слово «katadeseis» («оковы»). Это свинцовые таблички, на которых начертаны проклятия в адрес поименованных на них лиц; их клали в могилы, чтобы предать этих людей богам подземного царства. Таких «tabellae defixionis» было найдено и опубликовано очень много,* но при этом лишь в редких изданиях указано, что многие из них относятся к четвертому веку до Р. X. А неопубликованная надпись на черепке чашки: «Я посылаю на Аристона перемежающуюся лихорадку, чтобы он умер» относится, вероятно, еще к концу пятого века. Множество свинцовых табличек было найдено в Афинах, причем интересно, что многие из обозначенных на них имен — имена исторических лиц. В их числе двое братьев известного политика Каллистрата, изгнанного из Афин в 361 году до Р. X.; представители богатого и знатного семейства дадухов («dadouchoi») — Каллий и Гиппоник; Демофил — обвинитель Аристотеля и Фокиона; а также Демосфен, Ликург и многие дру-


* Аттические «tabellae defixionis» были опубликованы Р. Вюншем в приложении к «Inscriptiones Graecae», III. Несколько важных находок было опубликовано позже. См. мою Gesch. der Griech. Rel., 1, 757 и cл.

 

 
  157

 

гие ораторы и политики. Это довольно странно. Приведенные имена свидетельствуют о том, что вера в магическую силу подобных проклятий была присуща не только ремесленникам, лавочникам и прочим простым людям, имена которых тоже есть на табличках. По всей видимости, эта вера была распространена и в высшем обществе.

Большая часть этих проклятий относится к судебным процессам. В них содержится обращение к богам, особенно к Гекате и к Гермесу Подземному, призывающее их связать душу, ум, язык и все члены проклинаемого человека. Показательно, что такие проклятия связаны с вырождением афинской демократии и судов, с придирчивостью и злоупотреблениями сикофантов. К прискорбию своему, я вынужден утверждать, что вера в магию и колдовство и всякие суеверия имели широкое распространение даже в классическом периоде. И если так было в Афинах, то уж, конечно, в других, не столь развитых частях Греции вряд ли было лучше. Более того, следует признать, что этот рецидив суеверия и магии связан с упадком древней религии, которая подвергалась секуляризирующему воздействию государства и нападкам софистов. А когда в религиозной сфере возникает такой вакуум, это создает наилучшие условия для расцвета суеверия и магии, а также для заимствования чужих богов.

Свинцовые таблички с проклятиями помещались в могилы, и это верный признак того, что люди верили в способность умерших причинять вред. Вера в могущество умерших проявляется в

 
  158

 

культе древней могилы. Считалось, что это могила человека, который был похоронен и которому там поклонялись, призывая его помочь своей семье. Наши наблюдения относительно культа усопших сделаны на материале литературы, в частности — трагедии, которая тяготеет к древности. Однако культ усопших государство, по политическим и социальным причинам, подавляло, и он в значительной мере утратил свою силу. Но вера в призраков осталась. Согласно общему представлению греков о мире ином, это был темный и мрачный Аид, с бледными, немыми и беспомощными обитателями — тенями. Это представление настолько укоренилось в сознании греков, что для простого крестьянина и сегодня подземный мир все такой же, хотя христианство уже почти две тысячи лет пытается внушить обратное. Повелитель подземного царства сохранил до наших дней имя Харона или Хароса (который в древности считался перевозчиком), но изображают его как наездника или охотника. Тени бессильны. Считалось, что они выглядят так, как выглядел человек при жизни, или же — как он выглядел к моменту своей смерти. Одиссей в Аиде узнает своих умерших товарищей. И это представление встречается у всех народов. Жизнь в мире ином моделируется по образцу жизни на земле, хотя оттенки могут быть чуть мрачнее или чуть светлее. Для мрачного Аида есть только одно исключение — блаженство, ожидающее тех, кто был посвящен в Элевсинские мистерии. Но и оно состоит лишь в повторении этих мистерий,

 
  159

 

и единственное требование для этого — пройти посвящение.

Для Гомера тело человека — это сам человек, а душа лишь бледная пустая тень. Что же касается орфиков, они считали душу бессмертной, а тело рассматривали как темницу для души.* Они верили, что душа способна оставлять тело временно — в сновидениях, а в момент смерти она покидает его навсегда. Это учение способствовало пересмотру оценки жизни в ином мире. Для орфиков посвящение и сопутствующие ему очистительные обряды были тоже необходимы, но к этому они добавляли требование праведности и нравственной чистоты. Тот, кто не очистился при жизни» будет нечист и в мире ином: «Oн будет лежать в грязи» — вот ключ к новой концепции иного мира. Мы видим здесь повторение земной жизни, как это было и раньше, но только теперь само это повторение рассматривается как наказание. Этот мотив нередко встречается и в современном фольклоре.

Представления орфиков нашли отражение в некоторых мифах, в том числе и в мифе о Данаидах. На картине Полигнота в Дельфах изображены фигуры, обычно называемые Данаидами; они символизируют людей, которые не прошли посвящения и которые в иной жизни должны вечно наливать воду для очистительного обряда, но усилия их бесплодны. Итак, представление это укоренилось в народном сознании, и


* Plato, Cratylus, p. 400 с.

 

  160

 

произошло это потому, что оно сопряжено с другим представлением, весьма популярным у греков, — о справедливом воздаянии. В древности человек мыслился лишь как звено в цепи поколений. Дети и дети их детей должны были расплачиваться за проступки предков. Но пришло время, когда людям показалось несправедливым, что один человек должен платить за грехи другого. Теперь нужно было, чтобы человек, который согрешил, сам был наказан, чтобы он лично, а не кто-нибудь другой, платил за его грехи. Это требование мы находим у Солона. Однако опыт показывал, что порой такие преступники умирают, не понеся соответствующего наказания. Разрешение этого противоречия обнаружилось в учении орфиков. Должное наказание было перенесено в иной мир.

Из мифов нам известны Тантал и Сизиф — грешники, осужденные на вечные муки после смерти. Первоначально эти люди были врагами богов, и боги покарали их при жизни; и лишь потом они были перенесены в подземное царство. Этот подземный мир описан в одиннадцатой книге «Одиссеи»; кроме того, он изображен великим художником Полигнотом на его знаменитой картине в Дельфах.* Однако в этом изображении есть нечто новое. На ней человек, убивший своего отца, удушен им, а человек, ограбивший храм, терпит разнообразные мучения от женщины. Наказания определялись по древнему «jus talionis»,


* Описана у Павсания, X, 28 и cл.

 

  161

 

гласившему: глаз за глаз и зуб за зуб; либо заимствовались из человеческого правосудия. Это представление о наказании в ином мире было фатальным образом расширено, и появились примеры изменения и добавления, новые способы мучения и новые кары. И движущей силой этого была идея справедливого воздаяния.

Вскоре подземное царство стали изображать как нечто ужасное, в полном смысле слова — ад. Его описывает Аристофан в «Лягушках». Писатель наполняет его страшными зверями, змеями и чудовищами вроде Эмпузы. Там в грязи и непросыхающей трясине лежат те, кто причинил зло гостям и друзьям, а также обманщики, клятвопреступники и отцеубийцы. Аристофан также приводит подробный перечень страшнейших мук, грозящих преступнику, заимствуя их из мифологии и всемерно обогащая.

Все это достаточно хорошо известно, но обычно ученые этим пренебрегают, ссылаясь на то, что это мифология, а она, как правило, не очень важна для реальной картины народных верований. Однако у этого есть серьезная основа. Аристофан не смог бы дать такое живое и подробное описание ада и его ужасов, если бы эта тема не была знакома публике. Вообще, в литературе такие вещи не упоминаются — подобно суевериям, они считались слишком низменными и недостойными. Но есть два исключения, два очень важных фрагмента, которые бесспорно доказывают, что идея наказания в ином мире в пятом и четвертом веках до Р. X. прочно укоренилась в на-

 
  162

 

родном сознании. Философ Демокрит пишет: «Многие люди, которые не знают, что человеческое естество разрушается смертью, но которые понимают, что совершили много дурного, живут в постоянном страхе и беспокойстве и сочиняют лживые басни о том, что будет после смерти».* А Платон во вступлении к своему «Государству» устами престарелого Кефала утверждает, что человек, чуя приближение смерти, бывает охвачен страхом и начинает думать о вещах, которые до этого его не беспокоили. Душа его томится: а вдруг окажется правдой то, что рассказывалось об ином мире в мифах и что прежде ему казалось смешным? А вдруг в подземном мире его ожидает кара за грехи земной жизни? Человек волнуется, вспоминает, не сделал ли он кому-нибудь зла; и если получается, что он совершил много неправедных поступков, его наполняет тревога: он, как ребенок, часто вскакивает во сне с постели и живет в постоянном страхе.** Этот яркий портрет написан явно с натуры. Однако подробные рассуждения самого Платона о загробном мире и о переселении душ нам следует здесь оставить без внимания, поскольку это плоды его собственного ума, не имеющие отношения к народным представлениям. Отметим только, что в будущем их влияние было огромным и определяющим.


* Frag. 297 в: Н. Diels, Die Fragmente der Vorsokratiker, 5. Aufl. (Berlin, 1934—1937), II, 206—207.

** Plato, Respublica, 1, pp. 330d и cл.

 

  163

 

Здесь можно еще указать на росписи апулийских надгробных ваз, относящихся к четвертому веку до нашей эры и представляющих собой особую разновидность аттической росписи на вазах. На этих росписях изображен дворец Аида и мифологические персонажи, терпящие наказания в загробном мире. Тот факт, что подобные сюжеты были избраны для украшения надгробных памятников, свидетельствует о популярности этих представлений в Южной Италии, что, вероятно, объясняется сильным орфическим влиянием в этой стране.

Уже давно Дитерих пытался доказать, что ад был придуман греками.* Другой великий ученый, Кюмон, напротив, приписывает ему восточное происхождение.** Но если взглянуть на самое раннее христианское видение ада — так называемый «Апокалипсис св. Петра», который и послужил отправным пунктом для Дитериха, то получается, что Дитерих прав. Описание наказаний за нравственные проступки, которые были грехами и для язычников, здесь тоже очень подробное; а старый мотив — грешник, лежащий в грязи, — повторяется во множестве вариаций. Что касается наказаний для неверующих, то они описаны более кратко, менее детально, и по всей види-


* A. Dieterich, Nekyia; Beitrage zur Erkarung der neuentdeckten Petrusapokalypse (Leipzig, 1893; 2. Aufl., 1913).

** F. Cumont, After Life in Roman Paganism (New Haven, 1922), pp. 88 и cл.

 

  164

 

мости, скопированы с описаний первой группы. Так что основа здесь греческая.

В этой главе я осветил темные и низменные стороны греческой религии — суеверие, магию и идею наказания в загробном мире, — поскольку я убежден, что если мы хотим получить подлинное представление о греческой народной религии, то необходимо знать и это. Мы знаем, что такие представления возобладали в поздней античности. Это было обусловлено упадком древней религии. Человеку нужна какая-нибудь религия, и если его старая вера разрушена, он обращается к суеверию и к магии и склонен принять новых богов, завезенных из чужих стран либо поднявшихся из темных глубин человеческого сознания. Такие глубины были и в сознании греков, которое было не таким уж абсолютно ясным, как принято думать.

 

 

 



Rambler's Top100