Глава VI
Рабство на Хиосе — одном из крупнейших островов Эгейского моря — не часто привлекало к себе внимание исследователей.
Обстоятельный очерк по истории Хиоса был написан Фюстелем де Куланжем 1 около ста лет назад. Однако этот очерк до сих пор не утратил своего значения, хотя материал его отдельных разделов несколько устарел. О рабах Фюстель де Куланж, к сожалению, пишет очень бегло. Но общий вывод его о том, что хиосское рабство составляло фундамент благосостояния жителей острова, бесспорно обоснован. Большой материал по экономике и истории Хиоса собран Бюрхнером в статье «Хиос».2 Целый ряд вопросов внутренней истории Хиоса рассматривается в отдельных статьях, написанных на основе новых археологических и эпиграфических данных и опубликованных в различных журналах.3
Для исследователей хиосского рабства особый интерес представляет статья Робера «Надписи Самоса и Хиоса»,4 в которой мы находим подборку всех новейших материалов о хиосских рабах.
Вопрос о хиосских рабах рассматривается и в работе К. М. Колобовой «Термин οίκέτης у Фукидида».5 Хотя перед автором стояла задача выяснить значение одного термина, однако К. М. Колобова широко привлекает самые разнообразные материалы, характеризующие состояние рабства на острове Керкире, в Платее, в Аргосе и, что особенно важно, на Хиосе.
Таким кратким перечнем исчерпывается по существу литература по истории и экономике Хиоса и по проблеме хиосского рабства.6
Изучение рабства на Хиосе затруднено обычной для большинства греческих городов скудостью источников. Мы встречаем беглые замечания о хиосском государстве у Геродота, Фукидида и у других авторов V—IV вв. до н. э. Ценные сведения доставляют отрывки из исторического сочинения уроженца Хиоса Феопомпа, приведенные Афинеем. У Афинея можно найти также отрывки из сочинений Нимфодора, Посидония и нескольких других авторов, сообщающих отдельные данные о Хиосе. Немаловажны комментарии логографов, относящиеся к Хиосу. Некоторый материал дают немногочисленные надписи, по большей части сильно поврежденные. Восстановить историю Хиоса по таким скудным отрывкам можно лишь очень и очень приблизительно.
Как бы ни были скудны наши сведения о внутренней жизни Хиоса, мы все же ясно можем представить себе, что хозяйственная жизнь хиосцев достигла высокого развития. Источники, рисующие положение Хиоса, настойчиво упоминают о богатстве острова, выделяющем его из числа других греческих государств. Уже в «Гимне Аполлону Делосскому» 7 упомянут Хиос, названный самым обильным из островов (Χίοςή νήσων λιπαρωτάτη).
В очень ранний период жители Хиоса, так же как и других ионийских городов, обратились к занятиям ремеслом и торговлей. Хиос находился на скрещении самых оживленных торговых путей древности.8 Прочные торговые связи с древнейших времен соединяли его с азиатским материком. В непосредственной близости от Хиоса на материке начинались две важнейшие трассы, по которым торговцы проникали в Малую Азию и дальше — в глубь огромной персидской державы.
В VIII—VII вв. до н. э. хиосцы начали вывозить на Восток свое знаменитое вино.9 В торговле с Малой Азией Хиос занимал
среди ионийских городов одно из ведущих мест. Для Хиоса восточная и, в частности, малоазийская торговля имела огромное значение. Об этом свидетельствует прочность ориентации хиосского государства на Восток. Фюстель де Куланж 10 отмечает, что хиосцы не вмешивались в борьбу с Крезом, исключая помощь Милету (Herod. I, 18). Новую власть — персов, Хиос принял без сопротивления (Herod. I, 160). Отношения с персами поначалу складывались вполне благоприятно. Объединенная персидская держава предоставляла греческим и, в частности, хиосским купцам широкие торговые возможности. Поскольку общий налог в 400 талантов, которым персы обложили прибрежные города, выплачивался в соответствии с размерами территории, для хиосцев часть их общего взноса, по мнению Фюстеля де Куланжа, не могла быть слишком обременительна. Лойяльность хиосцев в отношении персов приносила им и дополнительные выгоды. Так, в награду за выдачу Пактии, вождя лидийцев, восставших против персов, хиосцы получили Атарней — местность в Мисии, напротив острова Лесбос (Herod. I, 160). В период персидского господства Хиос достиг значительного процветания.11 Однако со временем персидский гнет становился все более тяжелым. Захват персами Геллеспонта и Босфора нанес большой ущерб торговле ионийских городов с Причерноморьем. С включением в состав персидской державы финикийских торговых городов персы стали оказывать явное покровительство финикийским купцам, в руки которых перешла значительная часть посреднической торговли на Эгейском море. Наряду с ущемлением торговых интересов персы повели энергичное наступление и на политическую независимость ионийских городов, установив повсюду тиранию персидских ставленников. На Хиосе персы установили тиранию Страттиса, доказавшего верность персам во время скифского похода Дария. Он был одним из тех, кто вместе с Гестиеем настоял на охране моста черед Дунай (Herod. IV, 138—139). Таким образом, к участию в ионийском восстании хиосцы были вынуждены целым рядом самых серьезных причин — экономических и политических. Однако в греко-персидских войнах хиосцы участвовали уже на стороне персов (Herod. VIII, 10). Прочность восточных связей оказывала серьезное влияние на политическую позицию Хиоса и в более позднее время.
Во всех районах Средиземноморья, где ионийские купцы находили сбыт своим товарам, удельный вес хиосской торговли был очень высок. Хиос с очень раннего времени участвовал в посреднической торговле между Востоком и Западом и даже, по-видимому, подобно Милету, установил уже в VII в. до н. э. прямые связи с городами центральной Греции, главным образом с Эги-
ной.12 Хиосские купцы энергично осваивали крупнейшие хлебные рынки. В числе других городов Хиос принял участие в основании общегоеческого эмпория в Навкратисе. Наряду с Милетом и Эги-ной Хиос играл в греческом двенадцатиградьи наиболее видную роль.13 Археологические находки свидетельствуют об особой роли хиосской керамической продукции в Навкратисе.14 Прочные позиции заняли хиосские купцы и в торговле на Черном море. В причерноморских районах их привлекали среди прочих товаров прежде всего зерно, рыба 15 и, конечно, рабы.16 Однако в освоении черноморских рынков Хиос значительно уступал Милету.17
В северной части Эгейского бассейна, особенно во Фракии, Хиос, напротив, добился решительного преобладания. Здесь опорным пунктом хиосцам служила их единственная колония Маронея, основанная Хиосом в самом начале VII в. до н. э. Хотя сама Маронея не имела даже хорошей гавани, но зато она предоставляла
хиосцам прекрасные возможности для торговли с внутренними районами Фракии. К северу от Маронеи находились пути в богатую страну фракийского племени одриссов. Маронея, по-видимому, служила портом для хиосских и других ионийских кораблей, приплывавших для торговли с фракийцами и островом Фасос. Первоначально Маронея была основана как земледельческое поселение.18 Только к VI в. до н. э., как об этом свидетельствует археологический материал, установились регулярные торговые отношения ионийцев с фракийцами.19 Есть все основания полагать, что в VI в. до н. э. основную часть фракийского вывоза (строевой лес, лошади, дешевое вино и рабы) благодаря контролю над Маронеей хиосцы сосредоточили в своих руках. За счет фракийских виноградников Исмара они значительно расширили собственный экспорт вина. Серебро из фракийско-македонских рудников хиосцы употребили для обмена на зерно — основной продукт Египта, пользовавшийся спросом во всех уголках Эгейского района.20 Можно полагать также, что хиосцы приняли самое деятельное участие и в экспорте фракийских рабов.
Итак, уже в период расцвета ионийских городов Хиос играл заметную роль в Эгейском бассейне. О богатстве Хиоса в этот период свидетельствует число кораблей, выставленных хиосцами в битве при Ладе. Они снарядили 100 кораблей из 353 (Herod. VI, 8) —больше всех других городов, участвовавших в восстании против персов.21
После поражения восставших благосостояние ионийских городов было подорвано. Процветание Ионии кончилось. Ее крупнейшие торговые и ремесленные центры были разорены и пришли в упадок.22 Однако Хиосу и в V в. до н. э. удалось сохранить свое значение и вес, свои торговые связи и свое богатство. Но в этот период Хиос ориентируется уже не на Милет и не на Эгину. Хиосцы были в числе первых союзников Афин — государства, которому победа греков над персами принесла наибольшие выгоды (Plut. Aristid. 23). Союзом с хиосцами афиняне очень дорожили. Хиос относился к числу независимых (αυτόνομοι) афинских союзни-
ков. Такие союзники не платили Афинам форос, а поставляли корабли.23 Хиосу, вероятно, пришлось потесниться в пользу Афин в тех районах, где прежде он господствовал безраздельно, например, во Фракии.24 Но в целом вступление в Афинский морской союз принесло Хиосу значительные преимущества.
В V в. до н. э. Хиос становится одним из самых богатых греческих государств. Важнейшим источником благосостояния хиосцев была, как и прежде, торговля, которую хиосские купцы вели во всех уголках обширной Афинской архэ. Ко времени Пелопоннесской войны хиосцы, по словам Фукидида (VIII, 45, 4), стали «богатейшими из эллинов» (πλουσιώτατοι οντες τδν Ελλήνων).
События Пелопоннесской войны особенно ярко свидетельствуют о том, каким весом и влиянием пользовалось хиосское государство в общегреческих делах. Для Афин отпадение хиосцев было очень тяжелым ударом. Фукидид (VIII, 15, 1) сообщает, что при известии о восстании Хиоса (της μεγίστης πόλεως μετεσθηκυίας) афиняне приняли решение использовать неприкосновенный денежный запас (тысячу талантов), который они сохраняли всю войну. В союзе с богатым и могущественным Хиосом были заинтересованы как Афины, так и Спарта. Известно, что хиосские деньги были большим подспорьем для спартанских военачальников. Спартанцы еще в первые годы войны предпринимали шаги, направленные к тому, чтобы оторвать Хиос от союза с Афинами. Так, в 427 г. до н. э. спартанский военачальник Алкид отпустил на свободу граждан Хиоса и некоторых других городов, а остальных пленных умертвил (см.: Thuc. III, 32, 1—3). В конце войны, когда хиосцы отложились от Афин и попросили у Спарты помощи, спартанцы заключили с ними союз, потому что у хиосцев оказалось не менее 60 кораблей, и их силы вполне соответствовали «ходячей молве» (Thuc. VIII, 6, 4). Отпадение Хиоса от Афин значительно изменило соотношение сил воюющих стран.25
В IV в. до н. э. Хиос сохранял свое богатство и значение. Договор Афин и Хиоса заложил основу Второго Афинского морского союза.26 К возобновлению союза с Афинами хиосцев побудило стремление освободиться от тягостной для них спартанской гегемонии, гнет которой становился все тяжелее (Plut. Lysandr. 13). Вместе с тем союзные отношения со Спартой, вероятно, давали Хиосу очень мало экономических выгод. Однако и связи с Афинами в IV в. до н. э. были менее тесными и сравнительно кратковременными. В этот период Хиос принадлежал к числу влиятельнейших греческих государств.27 Хиосские купцы в IV в. до н. э. удачно конкурировали с афинскими. Хиосский денежный стандарт с конца V в. получает широкое распространение на фракийском побережье, в городах Пропонтиды, на западном и южном берегах Малой Азии. Родос, после основания в 408—407 гг. до н. э., вначале пользовался аттическим стандартом, но затем перешел
к хиосскому чекану.28 О развитии хиосской торговли в IV в. до н. э. свидетельствует также Аристотель.29
Соперником Хиоса во второй половине IV в. до н. э. становятся уже не Афины, а Родос.30 Однако Хиос и позднее продолжал удерживать свои позиции на средиземноморских рынках.31 Папирус III в. до н. э. сообщает об экспорте хиосского вина.32 На прочность и устойчивость торговых связей Хиоса — поставщика лучшего в Греции вина — указывает, по мнению исследователей, и неизменный тип хиосских монет с изображением сфинкса и амфоры.33
В III в. до н. э. Хиос принимал активное участие в посреднической торговле между Понтом и Египтом.34 О торговых связях Хиоса в III в. до н. э. свидетельствует также список проксенов, среди которых жители важнейших торговых городов.35 В списке названы жители Амфиполя, Самофракия, Византия. Особенно
широко представлены города Малой Азии. Перечень проксенов свидетельствует о тесных связях Хиоса не только с прибрежными городами (Синопа, Гераклея, Кизик, Лампсак, Антандр, Элея, Фокея, Эрифры, Теос, Галикарнасс) и островными (Митилена, Астипалея) центрами, но также и с городами, расположенными во внутренних областях полуострова (Сарды, Лаодикия, Тиатиры, Алабанды, Ниса, Кабира). В эллинистический период торговля Хиоса с Малой Азией носила, вероятно, устойчивый характер.36 Однако многие из перечисленных проксений могли существовать с очень давних времен, и потому приведенный список, как нам кажется, может характеризовать не только поздние деловые связи Хиоса, но и его торговую деятельность более раннего периода.
Своими торговыми связями с Востоком Хиос, как уже было сказано, очень дорожил и охранял их особенно упорно. Фюстель де Куланж в известной мере прав, утверждая, что Хиос по своим интересам принадлежал более к восточному миру, чем к греческому.37 Так, во время греко-македонского похода на Восток хиосцы открыли ворота Мемнону и оказали сопротивление Александру (Diod., XVII, 29). По сообщению Арриана (II, 1, 1; ср.: 13,5; III, 2, 3—5), Хиос был настроен наиболее персофильски из всех греческих островов. Эти персофильские настроения диктовались прежде всего огромными экономическими выгодами, которые приносили Хиосу его связи с Востоком и его роль посредника в торговле между Востоком и Западом.
Можно с уверенностью утверждать, таким образом, что в течение VI—V и первой половины IV вв. до н. э. Хиос играл заметную роль среди крупнейших торговых городов Эгейского бассейна. Широкий экспорт вина и интенсивная посредническая торговля приносили ему огромные доходы. Экономическое процветание города в указанный период не вызывает ни малейших сомнений.
Хиос, однако, прославился в древности не только своим богатством. Этот остров был также крупнейшим культурным центром уже с очень раннего времени. Автор «Гимна Аполлону Делос-скому» называет его своей родиной.38 Хиосцем был знаменитый Главк, изобретатель нового способа обработки железа (см.: Herod. 1, 25; ср.: Athen. V, 210b).
В классический период хиосцы также дали греческой культуре немало прославленных имен. Самыми знаменитыми хиосцами Страбон называет трагического поэта Иона, историка Феопомпа и фи-
лософа-софиста Феокрита (см.: Strab. XIV, 1, 35).39 Раскопки показали, что на Хиосе уже в VI в. до н. э. получил развитие своеобразный архитектурный стиль, для которого, в частности, было характерно использование восточных элементов в греческих ордерах.40 Хиос был родиной целой плеяды прославленных скульпторов.41 Хиосские надписи дают возможность познакомиться и с постановкой школьного обучения на Хиосе в эллинистический период. Так, сохранились две стелы, на которых выбиты тексты, служившие, вероятно, для обучения детей. По мнению Трипаниса, подобные пособия, стоившие, очевидно, очень дорого, были по средствам только таким богачам, какими были состоятельные хиосцы.42 Самый расцвет науки и культуры Хиоса был возможен прежде всего благодаря высокому уровню благосостояния жителей острова. Состоятельные хиосцы были законодателями мод в древ-
ней Греции.43 Выражение «vita Chia» — «хиосская жизнь» в значении «роскошная, изобильная жизнь» вошло в поговорку даже у римлян (Petron. Sat. 63).
Итак, при самом беглом знакомстве с источниками, отражающими различные стороны жизни хиосцев, в глаза бросается исключительное благосостояние жителей острова, послужившее базой культурного и политического расцвета хиосского государства. Хиос как в период расцвета Ионии, так и в более позднее время представлял собой один из наиболее развитых полисов Греции.
«Цветущий остров», «богатейшие из эллинов» — так характеризуют источники благосостояние хиосцев. В источниках мы можем найти также интересный материал, представляющий большую ценность и для исследователей античного рабства. Древние авторы подчеркивают значительное развитие рабовладения на Хиосе. Традиция даже приписывает Хиосу роль пионера в использовании труда покупных рабов-чужеземцев.
Уроженец Хиоса Феопомп сообщает о хиосском рабовладении следующее: 44 «Хиосцы первые из эллинов после фессалийцев и лакедемонян стали пользоваться рабами. Однако способ приобретения рабов был у них отличным и от фессалийцев, и от лакедемонян». Далее Феопомп разъясняет, в чем собственно состоит своеобразие способа приобретения рабов у хиосцев: «Лакедемоняне и фессалийцы обратили в рабство эллинов, ранее населявших страну, которой они теперь обладают, лакедемоняне ахейцев, фессалийцы перребов и магнетов — и назвали порабощенных: первые илотами, вторые пенестами. Хиосцы же приобретали себе рабов-варваров за плату».
Представление о том, что хиосцы первые среди греков стали пользоваться покупными рабами, мы находим также и в бо-
лее поздней традиции — у Посидония 45 и Стефана Византийского.46
Раннее развитие Ионии дает основание предположить, что и в области применения рабского труда ионийские города намного опередили материковую Грецию.47 Однако, насколько правильна традиция, выделяющая Хиос как пионера новых форм рабовладения, судить трудно.
Попробуем все же проследить корни этой традиции у Феопомпа. Древнейший период развития Хиоса известен нам лишь очень приблизительно. Раннее население острова, как и всей Ионии, составляли лелеги и пеласги.48 Легенда, которую Павсаний (VII, 4, 8—9) заимствовал у хиосского трагического поэта Иона, так объясняла происхождение названия острова: в давние времена на этот остров, бывший тогда безлюдным, прибыл Посейдон с одной из нимф. Здесь нимфа родила сына, и Посейдон назвал его Хиосом, потому что во время его появления на свет на землю выпал снег (ср.: St. Byz., s. ν. Χίος). Раннюю колонизацию Хиоса та же легенда приписывала критянину Энопиону с сыновьями.49 В царствование Энопиона, сообщает Ион, на остров прибыли карийцы и абанты из Эвбеи.50
В хиосском диалекте, как отмечает Бузольт, эта легенда о доионийской колонизации острова находит себе подтверждение: в языке хиосцев явственно проступают эолийские формы. По-видимому,
эолийцы, к которым и принадлежат абанты, владели островом до того, как он был освоен ионийцами.51
У Иона Павсаний заимствовал также сообщение о том, что после Энопиона с сыновьями власть над хиосцами принял Амфикл, прибывший из Гестиеи на Эвбее в соответствии с пророчеством дельфийского оракула. При одном из потомков Амфикла — Гекторе, вспыхнула война с абантами и карийцами — доионийским населением Хиоса. Наши известия об этой войне ограничиваются лишь теми сведениями, которые Павсаний извлек у Иона. Мы узнаем, что Гектор перебил часть своих противников, остальные покинули остров по «договору с царем». После окончания войны Гектор принес жертвы в панионийском святилище.52 С этого времени Хиос, по-видимому, становится членом Ионийского союза городов.
Трудно сказать, насколько достоверна история борьбы Гектора с абантами и карийцами. Доионийская колонизация острова, как уже было отмечено, оставила свои следы в языке хиосцев. Прослеживается она и в религиозных культах Хиоса.53 В исторические времена население Хиоса уже не сохраняло, по-видимому, каких-либо этнических различий. Отсутствовали также категории (и даже следы) зависимого населения, подобного пенестам и илотам. Однако хиосские предания сохранили, очевидно, память о борьбе с ранними обитателями Хиоса, с которыми ионийские поселенцы, как о том свидетельствует язык хиосских надписей, составили в дальнейшем единое этническое целое.
Нам представляется, что легенда об уничтожении раннего доионийского населения могла быть использована хиосской исторической традицией для объяснения особенностей хиосского рабовладения. Как уже говорилось выше, в сохранившемся отрывке из сочинения Феопомпа указывается, что хиосцы первыми из эллинов стали использовать покупных рабов, так же как спартанцы и фессалийцы использовали уже прежде труд илотов и пенестов.
Как кажется, эти отрывки хиосской исторической традиции, сохранившиеся от Иона и Феопомпа, имеют внутреннюю логическую связь. В историческом сочинении Феопомп вполне естественно должен был рассматривать вопрос о причинах, приведших к интенсивному развитию рабства. В этой связи хиосский историк мог использовать и те легенды, которые дошли до нашего времени в передаче Иона. Именно потому, что на Хиосе отсутствовало автохтонное население, хиосцы стали приобретать покупных рабов.
Так, вполне возможно, хиосская историческая традиция могла трактовать вопрос о причинах, вызвавших раннее развитие привозного рабства на Хиосе.
Вполне очевидно, что это стремление выяснить причину появления большого числа рабов возникло уже в тот период, когда рабовладение на Хиосе достигло высокого уровня развития.
По-видимому, уже в VI в. до н. э. рабство играло значительную роль в жизни острова. В одной из хиосских надписей, датируемой, по шрифту, последней третью VI в. до н. э., мы встречаем некоего Фила, вольноотпущенника 54 —
Φίλης άνέθηκεν δεκάτ/ην των
Άρίστωνος έξε/λεύθερος.5ο
Как отмечает издатель надписи Форрест, интерпретация текста затруднена необычной конструкцией фразы. Можно связать των Αρίστωνος и с δεκάτης, и с έξελεύθερος: «Фил вольноотпущенник, посвятил десятую часть имущества Аристона», или, что представляется нам более вероятным, «Фил, вольноотпущенник, из числа вольноотпущенников Аристона».56 В любом случае упоминание о вольноотпущеннике в столь ранней надписи представляет большой интерес. Появление вольноотпущенничества, конечно, свидетельствует о том, что к концу VI в. до н. э. на Хиосе уже существовали развитые формы рабовладения.57
В V в. до н. э. хиосское рабство привлекало к себе пристальное внимание современников. Мы располагаем в этой связи вполне определенным свидетельством Фукидида. По его словам, «У хиосцев было множество рабов, больше, нежели в каком бы то ни было другом государстве» (Thuc. VIII, 40, 2). На основании свидетельства Фукидида (к более обстоятельному разбору этого свидетельства мы еще вернемся) можно предположить, что к V в. до н. э. Хиос выделялся среди других греческих государств как один из крупнейших рабовладельческих центров.
Итак, можно отметить раннее развитие рабовладения на Хиосе. Нельзя упускать из вида, что античная историография выделяла
Хиос из числа других рабовладельческих государств древности, подчеркивала особую роль Хиоса в развитии греческого рабовладения. В какой мере свидетельства античных авторов заслуживают доверия — это один из основных вопросов при изучении проблемы рабства на Хиосе. Однако, прежде чем приступать к нему, скажем несколько слов об источниках хиосского рабства.
За всю историю Хиоса жители его почти не вели войн для захвата чужих территорий. Безрезультатная война с Эрифрами (о ней см. ниже), захват Маронеи — этим по существу ограничиваются завоевательные походы хиосцев. Главным источником, пополнявшим резервы хиосских рабов, была торговля. Можно полагать, что хиосцы не только закупали рабов для собственных нужд. Они вели также широкую посредническую торговлю, поставляя невольников в различные греческие государства. Наряду с Коринфом и Эгиной Хиос был крупнейшим рынком рабов Греции.58 При всей скудости наших сведений можно с уверенностью сказать, что среди различных товаров, в поисках которых хиосские купцы осваивали Средиземное море, значительное место занимали рабы.
В Греции, в частности в Афинах, в V—IV вв. до н. э. основную массу иноплеменных рабов составляли невольники с Востока — из Пафлагонии, Сирии, Лидии и Фригии, а также рабы из Иллирии, Фракии и Скифии.59 Рабы из всех этих стран были в Греции настолько привычным явлением, что этнические наименования— Λυδός, Καρίων, Φρύξ, Σύρος, Παφλάγων — стали обычными рабскими именами.60 Среди купцов, поставлявших карийцев, ли-дийцев, фригийцев, пафлагонцев, фракийцев и скифов на рабские рынки Греции, видное место, несомненно, занимали хиосские работорговцы. Хиосский купец, промышляющий торговлей «живым товаром», был, очевидно, знакомой фигурой в греческих торговых городах. С одним из них нас знакомит Геродот (VIII, 105). По его словам, Πανιώνιος άνήρ Χίος добывал себе средства к жизни απ έργων ανοσιωτατων — он скупал красивых мальчиков, оскоплял их и продавал в Эфес и Сарды за большие деньги. Этот промысел Паниония приносил ему огромную прибыль, так как «у варваров,— сообщает Геродот, — евнухи были в большой цене».
Пример Паниония свидетельствует о том, что посреднические
операции хиосских купцов не ограничивались сбытом рабов-варваров с Востока в греческие города. Хиос, подобно другим торговым центрам, расположенным в непосредственной близости от «варварской» периферии, занимался также перепродажей греков в восточные страны.
По свидетельству античных авторов, хиосцы первыми из всех греков начали использовать труд покупных рабов-варваров. Эти сообщения вне всякого сомнения свидетельствуют о ввозе на Хиос покупных рабов из «варварских» стран.61
Среди «варваров», составлявших основной контингент хиосских невольников, большую часть, вполне естественно, составляли жители соседних восточных стран.62 Об этом свидетельствуют имена рабов, перечисленных в хиосской надписи, датируемой концом V—началом IV в. до н. э.63 Здесь уже знакомые нам Φρόδ, Σύρος, Παφλαγωνίδης (от Παφλάγων), Κιλίκας. Эти имена прямо указывают на этническую принадлежность рабов. Все они — с Востока. Часть других имен также доказывает восточное происхождение невольников. Из Персии прибыли Οιβάρης и Άρτύμης, из Фригии—Μίδας, Μάνιππος, Τιβειος.
Разногласия вызывает упомянутое в надписи имя Τυργαστος. Плассар и Пикар считают его персидским. По мнению Робера, раб с таким именем был доставлен на Хиос с южного побережья Черного моря; Бенвенист, мнение которого приводит Робер, напротив, полагает, что Τύργαστος —имя фракийско-фригийское. Трудно отдать предпочтение какому-нибудь из этих районов — ведь и Персия, и Понт, и Фракия снабжали Хиос рабами. На фракийское происхождение одного из рабов, упомянутых в той же надписи, указывает имя Γηρυς. Этническую принадлежность остальных рабов определить невозможно. Греческие имена, среди них специфические рабские— Εδδρομος, Παρμένων, Άρτέμων, могли носить рабы, привезенные из самых различных областей Средиземноморья. Особый интерес вызывает имя "Εφεσος, точно указывающее на происхождение раба.64 Но этническая принадлежность
этого эфесца также неясна — он мог быть не только греком, но и лидийцем. В любом случае эфесец был куплен хиосскими купцами на Востоке, откуда были родом тысячи других хиосских рабов.
В результате энергичной деятельности хиосских работорговцев на Хиосе в течение VI—V вв. до н. э. скопилось множество невольников, находивших широкое применение в хозяйственной жизни острова.
Развитое рабовладение, упоминаемое нашими источниками, было той базой, на которой покоилось благосостояние острова. По выражению Фюстеля де Куланжа, хиосское рабовладение является подтверждением тезиса — всяким процветанием города древности обязаны рабству.65 К сожалению, все наши прямы; сведения о рабстве на Хиосе ограничиваются или почти ограничиваются приведенными выше отрывками. И все же данные источников, при всей их скудости, дают возможность сделать целый ряд наблюдений. Бесспорно то обстоятельство, что развитие рабства на Хиосе в V—IV вв. до н. э. представлялось современникам явлением настолько исключительным, что, по мнению одних (Феопомп), хиосцы первые ввели пользование покупными рабами, по мнению других (Фукидид), обладали огромным количеством рабов, уступая в этом отношении только Лакедемону.
Рассмотрим подробнее это любопытное свидетельство Фукидида. Оно непосредственно связано с рассказом о событиях, последовавших за вторжением афинян на Хиос в ответ на отпадение хиосцев от Афинского морского союза (VIII, 40, 1—2). Фукидид сообщает о том, что «хиосцы и Педарит» (глава хиосских олигархов) обратились за помощью к спартанцам. Хиосские олигархи жаловались на то, что величайший из союзных спартанцам городов заперт с моря и подвергается разбойничьим набегам с суши. Далее следует комментарий Фукидида: «Дело в том, что у хиосцев было множество рабов, больше, чем в каком бы то ни было другом государстве кроме Лакедемона, которые именно вследствие их многочисленности подвергались за всякие проступки слишком жестоким наказаниям. Поэтому лишь только оказалось, что афиняне прочно утвердились за своими укреплениями, многие рабы тотчас же перебежали к ним и благодаря знанию местности причиняли стране величайшие бедствия».66
и свободные. Робер приводит также наблюдение Варрона об именах рабов: Varron. De lingua lat., VIII, 21 — sic tres cum emerunt Ephesi singulos servos, nonnunquam alius declinat nomen — a regione quid ibi emit, ab Ionia Ionam, alius quod Ephesi Ephesium. По мнению Робера, имя Έφεσος дано в хиосской надписи как Ephesios (эфесец).
Отметим, что весь этот отрывок свидетельствует о необычном для Фукидида пристальном внимании к рабам. Они не только выступают участниками интересующих его событий. Фукидид, что ему совсем не свойственно, уделяет внимание и причинам активности хиосских рабов, подчеркивая чрезмерную суровость обращения хиосцев с их многочисленными невольниками. Но особенный интерес представляет утверждение Фукидида, что рабов на Хиосе было больше, чем в каком-либо другом государстве.
В современной литературе это свидетельство Фукидида обычно подвергается сомнению. Так, Финли полагает, что Фукидид имеет в виду лишь значительное преобладание числа рабов на Хиосе над числом свободных.67 По подсчетам Андреадиса, Хиос не смог бы одновременно прокормить более ста тысяч рабов.68 Большинство исследователей придерживается цифр, установленных Белохом: 100 тысяч рабов на 30 тысяч свободных.69
Примерно то же число рабов (от 73 до 150 тысяч) устанавливают и для Афин — крупнейшего рабовладельческого центра в классический период.70 Даже если принять подсчеты Белоха, число хиосских рабов оказывается ничуть не большим, чем число рабов в Афинах. Нам, однако, представляется, что общая цифра хиосского населения — 130 тысяч — несколько завышена. Современный остров Хиос насчитывает всего 75 680 жителей. При этом
22 122 — это население города Хиоса.71 Конечно, современный Хиос в отличие от античного — это отсталый и заброшенный район. Однако цифра 75 680 все же может послужить хотя бы примерным ориентиром.72 Она свидетельствует скорее о том, что 130 тысяч населения античного Хиоса — число завышенное.
В любом случае самые общие подсчеты как будто бы уличают Фукидида в неточности. По нашему мнению, это явное преувеличение, не свойственное спокойному перу Фукидида, нуждается в объяснении. В самом деле, можно ли считать, что Фукидид, писатель трезвый и рассудительный, переоценил число хиосских рабов случайно. Более вероятно, что «заблуждение» Фукидида было вызвано какими-либо специфическими чертами хиосского рабовладения. Определить эти специфические черты мы сможем, лишь рассмотрев внимательно все отрасли хозяйственной жизни Хиоса, в которых труд рабов мог получить широкое применение.
Торгово-ремесленный профиль Хиоса определился к VII в. до н. э. В этот период получили развитие различные ремесла. Изделия изготовлялись как для внутренних нужд острова, так и на вывоз. Уже в очень раннее время высокое развитие металлургии дало возможность хиосцам сказать новое слово в развитии техники обработки железа. Хиосец Главк, как об этом свидетельствует Геродот (I, 25), открыл новый способ обработки — спаивания — железа (σιδήρου κόλλησις). Серебряный кратер с железной спаянной подставкой работы Главка Алиатт, царь Лидии, посвятил в Дельфы.73
К VII в. до н. э. на Хиосе большого расцвета достигло керамическое производство. При раскопках храма Аполлона Фанейского была обнаружена керамика геометрического стиля с белым ангобом.74 Такие же сосуды уже и прежде находили в Навкратисе. Сходство находок дало возможность говорить о том, что Хиос к VI в. до н. э. был уже поставщиком керамики в Навкратис. Предполагают также, что эта навкратийская керамика могла быть произведена обосновавшимися в Египте хиосскими гончарами.75 Среди хиосской керамики славились большие со-
суды— κάδοι (Plin Ν. Η. XXXVI, 59; Luc. Ver. Hist. II, 40) 76 и οταμν.α (Hesych., s. v.), а также килики, описание которых оставил комический поэт Гермипп (V в. до н. э.) (Athen. XL 480е). Славилась также и хиосская мебель. Поэт Критий (Athen. XI, 486е) называет в числе лучших κλίνη Χιουργής и воспевает красоту милетского и хиосского ложа (Athen. I, 28b). Среди других изделий хиосского ремесла, пользовавшихся большим спросом во всех греческих городах, можно назвать хиосскую обувь. Особый вид мужской обуви, изготовленной в хиосских мастерских, так и назывался κιαι (Hesych. s. ν ).
Гордостью хиосцев был знаменитый хиосский пурпур. Известно, что Александр обратился с требованием прислать ему пурпур ко всем ионийским городам и в первую очередь к Хиосу (Athen XII. 539f).
Широкая известность, которую снискали себе многочисленные изделия хиосских ремесленников, без сомнения, свидетельствует о высоком уровне развития хиосского ремесла. Можно думать, что в многочисленных ремесленных мастерских Хиоса, изготовлявших обувь и пурпур, мебель, изделия из глины и из металла, труд рабов находил себе достаточно широкое применение.77 Трудно, однако, представить себе, чтобы число рабов, занятых в ремесле, было значительным. В этой отрасли использования рабского труда Хиос несомненно уступал Афинам времени Фукидида.
В Афинах одной из самых многочисленных была категория рабов, использовавшихся в рудниках и каменоломнях.78 На Хиосе известны богатые месторождения мрамора очень высокого качества (Plin. Ν. Η. XXXVI, 46, 132). Прекрасные свойства хиосского мрамора, который с трудом можно отличить от знаменитого паросского,79 уже в VI в до н. э. прославила знаменитая семья скульпторов с острова Хиос, о которой уже упоминалось выше. Мрамор составляет одну из главных пород невысоких хиосских гор, протянувшихся во всю длину острова. На Хиосе были найдены старые каменоломни, часть которых несомненно относится к античному периоду.80 Мы с полным правом можем утверждать, что добыча мрамора в хиосских каменоломнях была уделом рабов. Но в хозяйственной жизни Хиоса мраморные каменоломни не играли такой важной роли, как Лаврийские рудники в Аттике, а следовательно, и число рабов, занятых в каменоломнях, вряд ли могло быть чрезмерно большим.
Итак, уровень ремесла на Хиосе, так же как и наличие античных каменоломен, свидетельствует о применении труда рабов в ремесленных мастерских и в горном деле. Но нет никаких оснований усматривать в этих видах использования труда рабов какие-либо специфические особенности Хиоса, вследствие которых Фукидид мог столь явно переоценивать численность хиосских рабов.
В хозяйственной жизни Хиоса значительное место занимало земледелие. Фукидид называет страну хиосцев καλως κατασκευασμένη (VIII, 24, 3). О плодородии Хиоса говорит и Ксенофонт (Hell. II, 1, 1). По его словам, лакедемонское войско, находившееся на острове после битвы при Аргинусах, пока было лето, απο τε της ώρας έτρέφοντο. С. Я. Лурье переводит это выражение: «кормились плодами земли, в изобилии произрастающими в это время года».
Природные условия острова способствовали занятиям земледелием. Климат острова ровный и мягкий. Зимой здесь редко наступают морозы. Летом, в течение июля и августа резкие северные ветры, которые доходят до Хиоса как легкий бриз, смягчают жару. Известковая почва Хиоса вполне пригодна для разведения специализированных культур.
Зерновых культур на острове сеяли мало. Хиосу, как и многим другим греческим городам, своего хлеба нехватало.82 Главную роль в сельском хозяйстве Хиоса играли специализированные культуры. Разводили оливки,83 но главным образом для собственного употребления: среди предметов хиосского вывоза оливковое масло занимало скромное место.84 Из плодовых деревьев, которые выращивали хиосцы, преобладали фиги (Plin. Ν. Η. XV, 69) и груши (Plin. Ν. Η. XVII, 237). Большой доход приносила также ароматическая смола мастикового дерева (особый сорт хвойных), отличавшаяся замечательными целебными свойствами (Plin. Ν. Η. XII, 72).86
Сельскохозяйственные продукты с очень раннего времени были предметом вывоза хиосцев.87 Особое место в экспорте хиосцев занимало знаменитое хиосское вино. Виноградарство и виноделие было широко распространено по всей Греции. Большой известностью пользовались вина Родоса, Книда, Минда, Коса и Лесбоса. Однако самым лучшим считалось вино, изготовляемое хиосцами. Особенно славилось вино из области Ариуса, расположенной в северо-западной части острова.88 Виноделие было гордостью Хиоса. Феопомп приписывал хиосцам приоритет в изготовлении высокосортного темно-красного вина (Athen I, 26bc).89
Хиосцы сделали виноделие своей эмблемой. На монетах Хиоса рядом с фигурой сфинкса красовалась как реклама известная всему греческому миру амфора, в которой хиосцы перевозили свое вино. Эта эмблема, рекламирующая хиосское вино, стойко держалась на хиосских монетах, что свидетельствует как о прочности торговых связей Хиоса, так и о том, что главным продуктом хиосского экспорта было и оставалось вино.90
На соседний, восточный материк хиосцы начали вывозить свое вино уже в VIII в. до н. э.; тогда же их хозяйство начинает приобретать специализированный характер.91 Хиос был крупнейшим поставщиком вина в Греции не только в классический период, но и в более позднее время. О широком экспорте хиосского вина в III в. до н. э. мы узнаем из египетских папирусов. Во все времена хиосское вино ценилось очень высоко. В Афинах амфора этого вина стоила около 1 мины.92 В эпоху римского господства хиосское вино пользовалось славой лучшего напитка (Strabo XIV, I, 35; Plaut. Curculio 78—79). На идейные на Хиосе винные меры свидетельствуют о том, что торговля вином носила регулярный характер и, возможно, контролировалась государством.93 Среди специализированных культур, выращиваемых хиосцами на рынок, виноград занимал главное место.
Земледелие Хиоса было высокоразвитой отраслью хозяйственной жизни острова. В античную эпоху хиосцы добились больших успехов в возделывании своей земли. Скалистый остров, каким он предстает перед нами в поэмах Гомера (Od. III, 170), был превращен в цветущий сад. Современники называли Хиос
прекрасно возделанной (καλώς κατασκευασμένη) страной (Thuc. VIII, 24, 3). А между тем на Хиосе очень мало естественно полезной площади. Удобны для земледелия лишь три равнины, из которых одна расположена вокруг главного города острова, вторая — на юге, третья — на севере.
В ранний период своей истории хиосцы сделали попытку расширить земельные владения и распространиться на материк, подчинив себе Эрифры. Но война с Эрифрами, в которой Хиос получил поддержку Милета (Herod. I, 18), была безрезультатна. Среди чужеземных владений Хиоса, которые могли быть использованы как земледельческие колонии, можно назвать Атарней. Он был получен хиосцами от персов в награду за проявленную ими лояльность (Herod. I, 160). Атарней, находившийся во владении хиосцев до 397 г. до н. э., располагался на берегу Эолиды, напротив острова Лесбос, в местности, очень богатой хлебом.94 Для хиосцев, остро нуждавшихся в привозном хлебе, обладание Атарнеем имело очень большое значение. Хиос владел также группой островов, носивших общее название Энуссы (Οίνοΰσσαι). Острова эти располагались к северо-востоку от Хиоса, у берегов Малой Азии. Как об этом свидетельствует само название, Энуссы были тесно связаны с виноделием. Территория этих островов могла быть отведена под виноградники.95 Много дешевого вина хиосцы вывозили из своих фракийских владений с виноградников Исмара.96
Однако основные усилия в развитии земледелия на экспорт хиосцы прилагали, возделывая свой «скалистый остров». По образному выражению Фюстеля де Куланжа, прежде чем заниматься земледелием, хиосцы должны были создать себе почву.97 И хиосцы, действительно, проделали гигантскую работу, создавая почву для земледелия. Горы современного Хиоса представляют собой лестницы, на уступах которых располагаются террасы, отведенные под различные сельскохозяйственные культуры. Эти террасы были созданы трудом многих поколений, и немалая заслуга в их возведении принадлежит населению острова в античную эпоху.
Не менее трудоемкой и упорной была работа по созданию системы оросительных сооружений. Для обработки земли на Хиосе искусственное орошение необходимо. Хиосцы отводили к террасам и на поля чистую и свежую воду из многочисленных горных источников. В середине XIX в. Лакруа, совершивший
поездку по греческим островам, писал, что современный ему Хиос представлял собой сплошной сад с искусственным орошением.98 Основы искусственного орошения были заложены также в античную эпоху.
Создание цветущего сада, каким Хиос представлялся уже в античную эпоху, было процессом сложным, длительным и, что важнее всего, трудоемким: работы по созданию террас на склонах, по созданию искусственного орошения требовали огромного числа рабочих рук. Определить это число, хотя бы приблизительно, невозможно, поскольку мы не располагаем необходимыми данными. Попробуем, однако, подсчитать потребность в рабочей силе крупнейшей отрасли хиосского сельского хозяйства — виноградарства. Воспользуемся для этого теми цифрами, которые известны нам по римским источникам для сельского хозяйства Средней Италии.99 В Италии, в тех областях, где виноградарство являлось ведущей хозяйственной статьей, под виноград отводилась примерно половина всей возделываемой земли.100 Если принять такие же соотношения и для Хиоса, то это позволит сделать следующие примерные расчеты. Общая площадь Хиоса — 858 кв. км.101 Площадь, полезная для земледелия, составляла около 1/3 всей территории острова 102—приблизительно 280 кв. км.103 Исходя из этих данных, можно предположить, что из 280 кв. км 130—140 кв. км (13—14 тыс. га) было отведено под виноградники. Попытаемся теперь определить количество рабочих рук, необходимых для обработки винограда. Обратимся к тем цифрам, которые дает Катон (De agri cultura 11) для Средней Италии. По данным Катона, на 100 югерах (25 га) виноградника было занято от 16 до 20 человек.104 Если считать
по нормам, которые мы находим у Катона, то потребность Хиоса в рабочих руках для возделывания винограда может быть определена примерно от 9 до 11 тыс. человек. Однако это число, вероятно, должно быть увеличено, так как террасное земледелие Хиоса было значительно более трудоемким, нежели земледелие Средней Италии. Кроме того, норма Катона (от 16 до 20 человек) дана без учета рабочей силы, необходимой во время уборки урожая. К тому же под виноградарство, как мы предположили, была отведена половина всей полезной площади. Возделывание зерновых, разведение оливок, фруктовых деревьев, наконец, уход за стадами овец и других домашних животных также требовали большого числа рабочих рук. Следовательно, общая потребность сельского хозяйства Хиоса в рабочей силе может быть определена приблизительно в 20 тысяч человек. Эти подсчеты, конечно, очень условны. Однако они представляются нам необходимыми.
Определив, хотя бы и очень приблизительно, примерное число рабочих рук, необходимых для сельского хозяйства Хиоса, следует поставить вопрос о характере рабочей силы в хиосском земледелии и прежде всего о том, в какой мере здесь использовался труд рабов.
В источниках, содержащих упоминания о хиосских рабах, они чаще всего названы οικέται. Словарь Лидделл—Скотта дает основное значение слова οίκέτης — «домашний раб» (Household slave). Составители словаря указывают вместе с тем на тесную связь слова οίκέτης со словом δοδλος.105 Приведены примеры, где οικέται противопоставлены δούλοι (оpp. δουλοι). Отмечены также случаи, когда οικέται однозначно δοδλοι (frequent synon. with δουλος). Параллельное употребление терминов οικέται и δουλοι встречается также и в «хиосских» источниках.106
Было бы очень важно установить более четкую границу между этими двумя терминами. Такую цель поставил перед собой Я. А. Ленцман, исследовавший термины, обозначающие рабов в древнегреческом языке.107 Если термин δουλος, по мнению Я. А. Ленцмана, является общим определением всех групп лично
несвободного населения, то ойкеты (частное понятие, входящее в состав более широкого «δουλοι»), с его точки зрения, — «домашние рабы», «рабы-слуги», однозначные латинским famuli. Неправомочность такого ограничительного понимания термина οίκέτης уже отмечалась в нашей литературе.108 Тексты, привлеченные Я. А. Ленцманом, свидетельствуют лишь о том, что в тех случаях, когда термин οικέται употребляется одновременно с δουλοι, он служит для уточнения более широкого и общего понятия.
Для анализа термина οΐχέτης Я. А. Ленцман приводит ряд отрывков из сочинений древних авторов, цитируемых Афинеем. У этого автора он находит «постоянное применение слова „ойкет" только по отношению к домашним рабам, к рабам-слугам». Сочинение Афинея — один из основных источников наших сведений о хиосских рабах. Именно поэтому аргументация Я. А. Ленцмана в данном случае представляет особый интерес. Обратимся к тем текстам Афинея, в которых ойкет, по мнению автора статьи, несомненно «домашний раб». Я. А. Ленцман ссылается прежде всего на рассказ Диевкида о приключениях Форбанта (VI, 262е—263а), в котором, как он пишет, «постоянно употребляется слово „ойкет" там, где речь идет об обслуживании гостей». Указанный текст вызывает, однако, сомнения. Во-первых, термин οικετης упоминается во всем отрывке только один раз. Во-вторых, об этом единственном ойкете известно лишь то, что он послан оповестить жену хозяина дома о прибытии гостей. Такое поручение мог выполнить и кто-нибудь из свободных домочадцев. Следовательно, ойкет в данном случае совсем не обязательно означает слугу и тем более раба-слугу. Когда же в этом отрывке речь идет о рабах-слугах, они названы не οικέται, а δοΰλοι.110 Таким образом, рассказ о странствиях Форбанта не может служить примером постоянного употребления слова οίχέτης; в значении «домашний раб», «раб-слуга».
Неубедителен и следующий пример — отрывок из Тимея (VI, 264с), где сообщается об отсутствии у локров и фокейцев закона, позволяющего пользоваться трудом «θεραπαίνας или ойкетов» (в тексте ούτε θεραπαίνας οϋτε οίκέτας). В этом сочетании слов Я. А. Ленцман находит подтверждение тому, что ойкеты —
домашние рабы. Однако далее следует рассказ о приобретении 1000 ойкетов, которых — это отмечает и сам Я. А. Ленцман — трудно считать домашними рабами, так как цифра слишком велика. Но ведь оба эти сообщения (о законе и о приобретении 1000 рабов) тесно связаны друг с другом. Если в одном из них ойкеты не могут быть домашними рабами, то и в другом такое понимание слова οίκεται сомнительно.
Вызывает возражения и толкование текста Афинея, в котором определяются различные категории рабов у критян. У Афинея (VI, 263ef) мы читаем: καλοδσι δέ οι Κρήτες τούς μέν κατά πάλιν οίκέτας χρυσωνήτους, άμφαμιώτας δέ τους κατ' άγράν εγχώριους μέν οντάς, δουλιοθέντας δέ κατά πόλεμον. Я. Α. Ленцман переводит этот отрывок следующим образом: «критяне называют хризонетами городских рабов (κατά πόλιν οίκέτας), а живущих в сельских местностях называют афамиотами, так как те были порабощены военным путем». При таком понимании текста получается, что термин οίκέτης применяется у Афинея только к городским рабам (кстати, непонятно, почему все κατά πόλιν οικέται должны быть непременно домашними слугами). Но употребление частицы μέν — τούς μέν κατά πόλιν οίκέτας — предполагает повторение всего периода — άμφαμιωτας ое τους κατ άγρόν (οίκέτας), т. е. «критяне называют хризонетами городских ойкетов, а афамиотами — ойкетов, живущих в деревнях, — местных, но порабощенных военным путем».
Устанавливаются, следовательно, два вида ойкетов — одни (хризонеты) обменены на деньги, другие (афамиоты) порабощены военным путем. Однако и те и другие — ойкеты.
Этот отрывок свидетельствует о том, что применение термина οίκέτης у Афинея выходит за рамки раба-слуги. Можно привести еще примеры подобного употребления интересующего нас слова, не отмеченные в статье Я. А. Ленцмана. Так, в рассказе Нимфодора о восстании Дримака рабы — участники восстания— названы и δούλοι и οικέται. Как и в других случаях, когда эти термины употребляются одновременно, δοΰλοι — общее понятие, разъясняемое более конкретным οίκεται. Но и в этом рассказе нет ни малейшего намека на то, что ойкеты — городские рабы-слуги. События самого восстания тесно связаны с сельской местностью. Нимфодор упоминает поместья (ot αγροικίαι), на которые восставшие совершали набеги. Ойкеты — участники восстания — очевидно, рабы, бежавшие из поместий от своих господ.112 Столь же ясно связь ойкетов Афинея с зем-
леделием выступает в том определении, которое лексикограф Америй дает геркитам.113
Таким образом, диапазон применения термина οικετης у Афинея достаточно широк — от домашнего слуги (может быть, даже свободного домочадца) до раба, труд которого использовался на полях. Нет поэтому оснований утверждать, что ойкеты Афинея непременно домашние рабы, рабы-слуги.
Основной признак ойкета, на который указывают древние авторы, это принадлежность ойкета к κτήαις и οίκος.114 И то и другое следует понимать достаточно широко. Это и собственность, и хозяйство отдельной семьи, предполагающее самые различные виды труда — от собственно домашнего до земледельческого и ремесленного.115
Ойкетами названы хиосские рабы и у Фукидида, сведения которого представляют значительный интерес. Подробно исследовав термин οίκέτης у Фукидида, К. М. Колобова убедительно показала, что ойкеты Хиоса, Керкиры и Аргоса были связаны с сельскохозяйственными работами на полях, в поместьях, в садах.116
Анализируя текст Феопомпа, из которого явствует, что хиосский историк видит отличие между илотами Лакедемона, пенестами Фессалии и покупными рабами-варварами Хиоса только в способе приобретения, К. М. Колобова подчеркивает, что основным занятием таких групп зависимого населения, как илоты и пенесты, были земледельческие работы. Сравнение с илотами и пенестами, которое «красной нитью проходит у всех лексикографов», свидетельствует, по мнению К. М. Колобовой, в пользу того, что ойкеты составляли основную рабочую силу в земледелии.117 Однако К. М. Колобова никак не оговаривает, что сравнение с зависимыми группами населения у лексикографов (и не у них одних) мы встречаем только для ойкетов Хиоса. В самом деле, хиосских рабов (οικέται) с илотами и пенестами сравнивает Феопомп. Стефан Византийский развивает ту же мысль более подробно:
«Они (хиосцы) первые стали пользоваться рабами,118 как лакедемоняне илотами, аргосцы гимнесиями, сикионцы коринефорами, италики пеласгами, а критяне мноитами». И у Феопомпа, и у Стефана Византийского налицо две особые группы. С одной стороны — покупные хиосские рабы, с другой — зависимые группы населения: илоты, пенесты, гимнесии, коринефоры, пеласги, мноиты. Для ойкетов других государств мы таких сравнений не находим.
О Хиосе недостаточно сказать только, что рабы применялись там в земледелии. В той или иной мере это практиковалось во всей Греции. Очевидно, на Хиосе труд покупных рабов использовался в сельском хозяйстве больше и шире, чем в остальной Греции, ибо только хиосских покупных рабов античные авторы сравнивают с категориями зависимого населения, основным занятием которого было земледелие. О том же, по нашему мнению, свидетельствует и Фукидид (VIII, 40, 2). В интересующем нас отрывке сказано буквально следующее: «У хиосцев было множество рабов, больше, нежели в каком бы то ни было другом государстве, кроме Лакедемона». Как уже говорилось, это утверждение грешит явным преувеличением. У Афинея мы находим любопытную подборку из свидетельств самых различных авторов о хиосских рабах. Если бы Хиос действительно выделялся численностью своих рабов, можно было бы ожидать, что данные об их количестве привлекли бы внимание Афинея. А между тем среди тех государств, которые отличались огромным числом рабов, Афиней называет Аттику — 400 тыс. рабов, Эгину — 470 тыс. рабов и Коринф — 460 тыс. рабов (VI, 272 b—d).
Пусть эти цифры явно завышены. Самый подбор их не случаен. Он свидетельствует о том, что наиболее высокий расцвет рабства античные авторы видели в тех городах, где было развито ремесло и торговля.119 Как бы ни были высоки успехи Хиоса в области развития ремесла, какие бы богатства не доставляла острову его широко разветвленная торговля, в сравнении с Афинами, Коринфом и Эгиной Хиос был всего лишь второстепенным государством. По-видимому, и число рабов на Хиосе значительно уступало числу рабов в этих трех ведущих центрах античного оабовладения.120 Но что же означают в таком случае слова Фукидида — простое преувеличение, оговорку? Нам представляется, что и Фукидид не случайно сравнивает Хиос с Лакедемоном. Здесь мы имеем дело с тем же сопоставлением, которое мы встречаем у Феопомпа и Стефана Византийского. Общее число хиосских рабов не было так значительно, чтобы фигурировать в ряду
с Афинами и Коринфом. Но число рабов, которых применяли в сельском хозяйстве, уступало только Лакедемону.
Выше мы привели расчеты, по которым можно хотя бы приблизительно представить себе потребность сельского хозяйства Хиоса в рабочей силе. По этим подсчетам можно заключить, что хиосское землевладение требовало не меньше 20 тыс. человек. Число это, возможно, следует даже увеличить за счет резерва, необходимого во время уборки урожая. При определении общего числа рабочих рук в хиосском землевладении нужно учитывать и трудоемкие работы по возведению террас и устройству системы искусственного орошения.
Конечно, не следует сбрасывать со счета и труд свободных хиосских крестьян, которые сами обрабатывали свои поля. Но есть, как кажется, основания предположить, что основную рабочую силу в земледелии Хиоса составляли покупные рабы, подобно тому как в Спарте это были илоты, а в Фессалии — пенесты. Особенно широкие возможности для применения рабского труда представляли, конечно, крупные земельные хозяйства богатых рабовладельцев.121 В хозяйствах крупных собственников труд рабов мог применяться, очевидно, в больших масштабах, чем это предписывалось нормами Катона.
Наши сведения о землевладении на Хиосе более чем скудны. Однако есть все же косвенные данные, свидетельствующие о том, что землевладельческая, аристократия на Хиосе сохранила свои крупные владения, по-видимому, до самого позднего времени.122 О том, каких размеров могли достигать земельные владения богатых хиосцев, мы можем судить по одной из хиосских надписей, в которой, как предполагают, сообщается о конфискации земельных владений детей некоего Анникея. Оссулье относит эту надпись, на основании шрифта, к V в. до н. э. В надписи указано, что земельные владения, которые находились в собственности детей Анникея, поступили в продажу. Приведен и список покупателей, которые приобретают земли и дома.123 Конфискованное
имущество очень велико. Специально выделенные городом ορισται поставили на земле детей Анникея 75 οροι,124 Такие крупные земельные владения принадлежали, очевидно, наследникам старого и богатого аристократического рода.
Данные археологии также подтверждают существование значительных земельных владений на Хиосе. Так, в Дельфиний 125 была найдена крупная усадьба, на месте которой сейчас находится небольшая деревня. По мнению Бордмана, эта усадьба могла принадлежать одному из членов богатого рода.126 Такие же усадьбы на месте современных деревень найдены на юге вблизи Эмпория и Пирки, а также на севере в местности Вики. Земля, которая в настоящее время обрабатывается жителями всей деревни, в древности принадлежала, очевидно, одному владельцу и возделывалась руками его рабов.
Самая ранняя усадьба (V в. до н. э.) в районе Эмпория была обнаружена в 1954 г. Бордман считает, что хозяева усадьбы владели обширными землями в плодородных долинах на юге ост-рова.127
Насколько можно судить по отрывочным известиям о внутренней жизни хиосского государства, землевладельческая аристократия острова только к концу V—началу IV в. до н. э. принуждена была поступиться целым рядом своих привилегий.128 На Хиосе и в более позднее время могли существовать крупные хозяйства богатых хиосских землевладельцев, где рабский труд находил себе самое широкое применение.
Земледельческих рабов на Хиосе было, по-видимому, значительно больше, чем в других греческих государствах, пользовавшихся трудом покупных рабов. Нам представляется, что своеобразие хиосского рабовладения, привлекавшее особое внимание античных авторов, и состоит в том, что на Хиосе труд покупных рабов применялся в земледелии столь же широко, как труд различных категорий зависимого населения в таких странах, как например Фессалия и Спарта.
В тесной связи с отмеченными выше особенностями применения труда рабов на Хиосе находится также вопрос об особенностях положения хиосских рабов. Как ни скудны сведения Фукидида о рабстве в различных греческих государствах, о хиосских рабах он говорит достаточно подробно. Фукидид сообщает, что рабы на Хиосе подвергались чрезвычайно жестокому обращению вследствие их многочисленности.
В специализированных земледельческих хозяйствах Хиоса, работавших на рынок, норма эксплуатации рабов была, очевидно, очень высока. В чем же, однако, могла проявляться исключительная жестокость хиосских рабовладельцев, которая привлекла к себе внимание Фукидида? Для того чтобы ответить на этот вопрос, следует, по-видимому, обратиться к сочинениям тех римских писателей, которые позволяют представить положение рабов, трудившихся на италийских виноградниках.129
Известно, что в италийских усадьбах часть рабов — и нередко большая часть — работала закованными. Так, Колумелла (De re rustica I, 6, 3) пишет: «Помещения для рабов, которые ходят на свободе, лучше всего делать на равноденственный юг; для закованных, если их много, устраивается вполне здоровый подвал: он освещается узкими окошечками, настолько поднятыми от земли, что и дотянуться до них рукой невозможно» (ср.: Plin. Ν. Η., XVIII, 36).130
Заковывали, конечно, самых беспокойных и строптивых рабов. Особенно часто эта участь постигала тех, кто работал на виноградниках. У Колумеллы (De re rustica I, 9, 4) мы читаем: «виноградники требуют не столько высоких, сколько коренастых и мускулистых людей: такой склад людей более всего пригоден для таких работ в винограднике, как вскапывание, обрезка и т. п. Эти обязанности не требуют такой честности, как остальные сельскохозяйственные отрасли: 131 виноградари должны работать толпой и под надзором, а плуты обычно сообразительнее: качество, необходимое в этих работах. Здесь нужно работника не только сильного, но и умного; поэтому виноградники обычно и возделывают люди закованные».
Возможно, что и хиосцы прибегали к той же мере в отношении своих рабов. На Хиосе, располагавшем большим числом невольников-виноградарей, «самых беспокойных и строптивых» также могли держать в цепях.
Всем, кто посетил Хиос, очевидно, бросалось в глаза обилие рабов на хиосских полях, становились известны рассказы о жестоком обращении хиосцев со своими рабами. Эти впечатления очевидцев и могли побудить Фукидида, (VIII, 40, 2) написать: «у хиосцев было множество рабов, больше, нежели в каком бы то ни было другом государстве, кроме Лакедемона, которые вследствие своей многочисленности подвергались за всякую вину слишком жестоким наказаниям».
Усиленная эксплуатация многочисленных хиосских невольников была основой благополучия жителей Хиоса. Рабы создали богатства острова, выдвинувшие его в число наиболее влиятельных греческих государств. Но в то же время постоянный страх перед многочисленными рабами должен был во многом определять черты внутренней жизни острова. По сообщению Фукидида (VIII, 24, 3), на Хиосе вплоть до Пелопоннесской войны не было никаких серьезных потрясений.
Можно предположить, что в хиосском государстве, достигшем к началу VI в. до н. э. высокого уровня развития, были проведены реформы, аналогичные реформам Солона, обеспечившие относительное единство гражданского коллектива.132 Эти реформы, очевидно, предполагали и отмену долгового рабства. Лишь при таких условиях хиосское государство могло сохранять до самой Пелопоннесской войны отмеченное Фукидидом устойчивое благосостояние. Только относительное единство гражданского коллектива могло позволить хиосцам держать в подчинении огромную армию невольников, подвергавшихся жестокому обращению.133 Это равновесие сил было нарушено во время Пелопоннесской войны. О затруднениях во внутренних делах хиосцев после отпадения от
афинян сообщает Фукидид (VIII, 38, 3). Положение еще более осложнилось, когда афиняне в 412 г. до н. э. высадились на остров, с тем чтобы покарать хиосцев за выход из Союза. «Как только оказалось, — пишет Фукидид (VIII, 40, 2), — что афиняне утвердились здесь прочно, большинство рабов тотчас перебежало к ним и благодаря знанию местности причиняло стране величайшие бедствия».134 Об остроте положения, в котором оказался Хиос во время высадки афинян в Дельфинии, можно судить по одной из хиосских надписей, подробно комментированных Робером.135 Надпись представляет собой списки имен. Начало надписи утрачено. Однако восстановленные Робером строки 4—5 — τας γραψα[ι] или γράψ[αντας] [ές στήλην?] [ους ή] πόλις ήλε[οθέρωσαν] — подкрепили предположение о том, что надпись содержала списки имен освобожденных рабов.136 Имена в надписи разделены на декады, что, по мнению Робера, свидетельствует о включении освобожденных рабов во вспомогательные войска хиосцев. К освобождению рабов прибегали во время войн многие греческие государства. Но эта мера всегда свидетельствовала о крайне бедственном положении государства. Робер полагает, что таким наиболее острым периодом был для Хиоса второй период Пелопоннесской войны.137 Возможно, что к освобождению рабов хиосцы прибегли еще и для того, чтобы прекратить их побеги в лагерь афинян.138
О том напряжении, в котором угроза движений рабов постоянно держала хиосское государство, достаточно свидетельствует пословица, приведенная Афинеем (VI, 266f) : Χίος δεσπότη ν ώνήσατο— «Хиосец купил себе господина». Эта оборотная сторона хиосского рабовладения особенно ярко проявилась в активных выступлениях хиосских рабов.
Среди немногочисленных известий о выступлениях греческих рабов особое место занимает рассказ сицилийца Нимфодора о восстании на Хиосе, приведенный в VI книге Афинея. Примыкает он
непосредственно к цитированному выше фрагменту из Феопомпа, в котором говорится о том, что хиосцы первыми стали пользоваться покупными рабами. Выдержку из Феопомпа Афиней сопровождает заключением, чрезвычайно характерным для его общей тенденции: «Я же считаю, что из-за этого 139 на хиосцев разгневалось божество, ибо позднее им пришлось вести войну с рабами».140 Рассказ Нимфодора о восстании Дримака и служит Афинею наглядной иллюстрацией гнева божества против хиосцев. «Нимфодор Сиракузский, — говорится далее у Афинея (VI, 265с—266е),141 — в своем „Описании малоазийского побережья" рассказывает следующее: „Рабы хиосцев убегают от них в горы и, собравшись в большом числе, опустошают сельские местности, ведь остров гористый и покрыт деревьями. Незадолго до нашего времени, по преданиям самих хиосцев, один раб убежал в горы и скрылся там. Так как этот раб был храбрый человек и в военных делах ему покровительствовало счастье, он стал предводительствовать беглыми рабами, как царь своим войском. Так как хиосцы часто выступали против него в поход и ничего не могли достигнуть, несмотря на большие потери, Дримак — таково было имя беглеца — видя, что они напрасно губят себя, сказал им следующее: «То, что случилось с вами благодаря рабам, хиосцы и господа, никогда не прекратится, ибо все это происходит согласно божественному предсказанию. Если же вы заключите со мной договор и оставите нас в покое, я буду для вас виновником больших благ». Хиосцы заключили с ним договор и перемирие, он же в течение некоторого времени изготовил свои собственные, меры, весы и печать. Показав их хиосцам, Дримак сказал: «Все, что я возьму у кого-нибудь из вас, я буду брать по этим мерам и весам. Взяв то, что будет для меня достаточно, я оставлю ваши кладовые, запечатав их этой печатью. Когда от вас сбегут рабы, я расследую дело, и если окажется, что они бежали от невыносимых условий жизни, я оставлю их у себя; если же их жалобы будут признаны неосновательными, я отошлю их обратно к господину». Когда прочие рабы увидели, что хиосцы с удовольствием приняли это условие, они стали убегать гораздо меньше, боясь расследования Дримака. Беглые же рабы, бывшие с ним, боялись его гораздо больше, чем раньше боялись своих господ, и делали все, что
ему было угодно, повинуясь Дримаку как начальнику. Ибо он наказывал нарушающих дисциплину и никому не позволял без своего разрешения грабить поля или причинять какой-нибудь другой вред. Приходя во время празднеств, он брал из имений вино, прекрасных жертвенных животных и все вообще, что ему могли доставить владельцы. Если же он замечал, что кто-нибудь злоумышляет против него или пытается устроить ему ловушку, того он наказывал. Состарившись, Дримак — государство назначило, большую сумму денег тому, кто его возьмет живым или доставить его голову, — позвал своего любимца и сказал ему: «Я полюбил тебя больше всех людей; ты мое дитя, сын, ты заменяешь мне все прочее. Я пожил достаточно, ты же молод, и вся жизнь у тебя впереди. Тебе нужно быть прекрасным и добрым человеком. Так как Хиос дает много денег тому, кто меня убьет, и обещает ему свободу, тебе следует отрубить мне голову, отнести ее в Хиос и, взяв деньги с города, жить счастливо». И хотя юноша протестовал, Дримак все-таки убедил его это сделать. Отрубив Дримаку голову, он получил с хиосцев обещанные деньги и, похоронив тело беглого раба, отправился на родину. Хиосцы же снова начали терпеть много вреда от грабежей своих рабов. Тогда они вспомнили о гуманности покойного и воздвигли ему у себя святилище, назвав его памятником благосклонного героя. И теперь еще беглые рабы приносят Дримаку начатки от всего, что они заберут. Говорят, что Дримак является во сне многим хиосцам и предупреждает их о замыслах рабов. И те, кому он явится, приносят ему жертву там, где находится его святилище"».
Использование этого отрывка чрезвычайно затруднительно. Многое в рассказе Нимфодора представляется явной легендой. Трудно поверить в возможность договора восставших с рабовладельцами, положившего начало идиллическим отношениям рабов и их хозяев. Налицо и чисто сказочный сюжет — Дримак после смерти является во сне хиосским рабовладельцам и предупреждает их о замыслах рабов. В сообщении Нимфодора много внутренних противоречий. Культ Дримака несовместим с его ролью предводителя восстания. Рассказ о назначении награды за голову Дримака не увязывается с идиллическими отношениями рабовладельцев и восставших рабов. Еще меньше логики в легенде, согласно которой Дримак после смерти помогает хиосцам, виновным в его гибели..
Итак, единственный источник, сообщающий о восстании хиосских рабов под руководством Дримака, — не слишком надежен. В литературе восстание Дримака особого интереса у исследователей не вызвало. В специальной статье о Дримаке в Реальной энциклопедии Паули-Виссова мы находим лишь пересказ сообщения Нимфодора. Автор статьи не делает даже попытки хотя бы приблизительно определить время восстания.142 В статье Фюстеля де
Куланжа указано на ненадежность сведений, приведенных Нимфодором, и на трудность определения времени восстания.143
С простым пересказом Нимфодора, без какой бы то ни было попытки критически осмыслить этот сомнительный источник, мы сталкиваемся и в известной работе Вестерманна о рабстве.144 Вопросом о времени выступления Дримака Вестерманн также специально не занимается. Но само восстание хиосских рабов он рассматривает в разделе «Восточный бассейн от Александра до Августа» в непосредственной связи с движениями на Делосе и в Аттике. К. М. Колобова также указывает на то, что установить дату восстания очень сложно.140
Большая работа по изучению отрывков из сочинений Нимфодора была проделана Лакером 146 и вслед за ним Якоби.147 По мнению Лакера, в сообщении Нимфодора о восстании хиосских рабов объединены два различных предания о выступлениях рабов, связанных с одной и той же могилой-святилищем. Одно предание — о Дримаке, другое — о безымянном «благосклонном герое» ("Ηριος Εύμήνης). Как полагает Лакер, разновременность этих напластований подтверждается, в частности, тем, что водном случае вождь восставших уподобляется царю (άφηγεΐσθαι ως άν βασιλέα στρατεύματος; 265d — das ist hellenistisch, по замечанию Лакера), в другом случае —стратегу (πειθαρχοδντες ώς αν στρατηγώ; 266а).
Исследование текста, проделанное Лакером, сдвинуло с мертвой точки изучение этого сложного и противоречивого источника. Однако Лакера не интересует, какие реальные события могли послужить основой для интересующих нас хиосских преданий. Оставляет в стороне этот вопрос и Якоби, подробно комментировавший текст Нимфодора. Отрывки из сочинений сицилийского автора интересуют Якоби прежде всего как литературное произведение.148
Повествование Нимфодора представляет собой такое тесное переплетение вымысла и действительности, что отделить одно от другого чрезвычайно сложно. И все же мы располагаем слишком скудными известиями о рабах, для того чтобы оставить в стороне даже такой ненадежный источник.
Какие же сведения, приведенные в интересующем нас отрывке, мы можем считать относительно достоверными? Нам представляется, что самое начало рассказа о Дримаке не вызывает особых
сомнений. Мы узнаем, что рабы хиосцев часто 149 убегают от своих хозяев в горы, укрываются там и, собравшись в большом числе, опустошают имения своих хозяев. Организованное выступление рабов под руководством Дримака можно, по-видимому, считать вполне реальным событием, но подробности этого восстания ускользают. Трудно определить, что может быть отнесено к выступлению Дримака и что заимствовано Нимфодором из более ранней легенды.150
Не менее сложно определить и время восстания. Правда, Нимфодор сообщает, что восстание произошло μικρόν δέ πρό ήμων. Но уже Фюстель де Куланж указывал на то, что это утверждение Нимфодора вызывает сомнение. В самом деле, по словам самого Нимфодора, в его время уже существовал культ Дримака. о котором вспомнили, когда снова началось движение рабов. Для становления культа, распространенного не только среди рабов, но и среди хозяев, требуется значительное время и, следовательно, μικρόν δέ πρό ήμων — это ошибка Нимфодора, Афинея или переписчика.151
Якоби также считает наш единственный «временной» ориентир неточным и предлагает дополнить — с полным на то основанием — <ου> μικρόν.152
Положение осложняется еще и тем, что время жизни самого Нимфодора точно не установлено. До появления статьи Лакера
Нимфодора считали писателем IV в. до н. э. Лакер привел целый ряд данных, свидетельствующих о том, что Нимфодор из Сиракуз принадлежит эллинистической эпохе. По мнению Лакера, более точный период можно установить с помощью Делосской надписи 180 г. до н. э., где упомянут Тимон, сын Нимфодора из Сиракуз. Отец Тимона, как предполагает Лакер, вполне может быть интересующим нас писателем. Стало быть, время жизни Нимфодора — конец III в. до н. э. Но это предположение Лакера построено на очень зыбкой почве. Как отмечает Якоби, имя Нимфодор слишком часто встречается и в Сицилии, и в других районах. Для доказательства тождества двух носителей этого имени нужны дополнительные аргументы, которые в данном случае отсутствуют.
По мнению самого Якоби, вся совокупность данных свидетельствует о том, что Нимфодор из Сиракуз — писатель эллинистического времени.153 Более точно время его жизни, как убедительно показал Якоби, с полной уверенностью установить нельзя.154 Для определения даты восстания Дримака мы располагаем, следовательно, такими данными: автор рассказа жил, по всей вероятности, не раньше конца III в. до н. э., события, им излагаемые, имели место скорее всего задолго (<ού> μικρόν) до времени его жизни.
В литературе, как уже говорилось, не существует единого мнения о том, к какому времени следует относить выступление хиосских рабов. Встречаются самые разнообразные датировки с общим диапазоном от VI до II в. до н. э.155
Посмотрим, в какой мере можно согласиться хотя бы с одной из предложенных датировок. Обратимся прежде всего к верхней границе приведенного нами диапазона — II в. до н. э. На первый взгляд эта датировка вызывает больше всего возражений, поскольку она не согласуется с временем жизни писателя, сообщающего нам о Дримаке. Приглядимся, однако, к ней более внимательно. II в. до н. э. дает возможность исследователям, придерживающимся этой датировки, связать хиосское выступление рабов с общим подъемом движения рабов в Средиземно-
морье.156 Как известно, самым ярким проявлением этого общего подъема явилось знаменитое сицилийское восстание, вызвавшее отклик во многих районах Средиземноморского бассейна.
Какими данными мы располагаем, для того чтобы сопоставлять движение хиосских рабов с сицилийским восстанием? Сравним отрывок из «Описания Малоазийского побережья» с известным рассказом Диодора Сицилийского (XXXIV—XXXV, 2, 27—30), заимствованным у Посидония.157 Первый этап движения на Хиосе и в Сицилии — это неорганизованные побеги и грабежи. Взрывчатым материалом в сицилийском восстании послужили рабы, которых крупные земельные собственники покупали для обработки земли. «Одних заковывали, других изнуряли тяжестью работ и на всех накладывали заметные всем клейма». Диодор сообщает также, что о пропитании рабов хозяева не заботились, и потому многие невольники стали промышлять грабежом. Особенно большую угрозу представляли пастухи — «проводящие жизнь в поле и вооруженные, они все были исполнены высокомерия и дерзости». Вначале рабы убивали одиночных путников, затем, «собираясь толпами, начали нападать на незащищенные поместья, уничтожали их, имущество грабили, а пытавшихся сопротивляться убивали». «Весь остров, — сказано у Диодора, — был полон насилия и грабежей». Так описывает Диодор подготовительный этап сицилийского восстания.
Примечательно, что у Нимфодора речь идет также о рабах, по-видимому, связанных с земледелием. Рабы, сбежавшие от своих хозяев, собравшись в большом числе, грабят поместья (οί άγροικίαι). Дримак запрещал после заключения договора «грабить поля» (συλαν άγρόν). Во время празднеств он «получал с полей вино, жертвенных животных — сколько ему могли доставить владельцы» (έκ των άγρίων οΐνον κτλ). Во всем отрывке нет даже намека на города, на особенности городской жизни. Массы восставших на Хиосе составляют рабы, занятые сельскохозяйственным трудом.
Само восстание на Хиосе и в Сицилии начинается с появлением организатора, которому восставшие подчиняются как царю. У Диодора Евн, готовивший восстание сицилийских рабов, был избран царем «не за его храбрость или военные таланты, но исключительно за его шарлатанство, а также потому, что он являлся зачинщиком восстания». У Нимфодора Дримак (как «сочиняют» — 'Λϋθολόγοδσι — хиосцы) — «храбрый человек, которому в военных делах покровительствовало счастье, предводительствовал беглыми хиосскими рабами как царь своим войском». Отметим, что, называя вождя восставших царем, Диодор и Нимфодор упоминают одни и те же качества: храбрость и военный талант.
Диодор отказывает в них Евну, а Нимфодор, возможно, ставит их под сомнение. Слова μυθολογουαι οί Χιοι свидетельствуют о том, что Нимфодор вообще относится к рассказам хиосцев с недоверием.
Итак, первые шаги хиосских рабов — неорганизованный грабеж и затем выступление под властью предводителя, который руководит восставшими как царь, — напоминают начальный этап сицилийского восстания.
Говоря о характерных особенностях сицилийского восстания, Диодор сообщает о том, что рабы проявили заботу о будущем — «не сжигали мелких поместий, не уничтожали в них ни имущества, ни запасов плодов, и не трогали тех, кто продолжал заниматься земледелием». Нечто подобное проглядывает и в рассказе Нимфодора: хиосские рабы по приказу Дримака также воздерживались «грабить поля и причинять какой-нибудь другой вред».
«Сицилийские» черты можно уловить и в наиболее сомнительной части повествования Нимфодора — о договоре между восставшими рабами и их хозяевами и о святилище «благосклонного героя». По договору Дримак оставлял у себя только тех рабов, которые бежали от невыносимых условий; рабов, жалобы которых признавались недействительными, Дримак отсылал обратно к господам. После смерти Дримака в его святилище хиосские рабы приносили жертвы из того, что им удалось захватить у господ; господа одаривали святилище, когда Дримак предупреждал их во сне о замыслах рабов.
В Сицилии, по сообщению Диодора (XI, 89), существовало место древнего культа братьев Паликов, сыновей сицилийского божества Адрана. На этом священном участке скрывались рабы, бежавшие от неразумия господ. Отсюда их нельзя было уводить силой, и они оставались здесь безнаказанными до тех пор, пока господа не вступали с ними в переговоры и, принеся им клятвы в соблюдении условий, о которых они договорились, не примирялись с ними. Соблюдение этих клятв гарантировал страх перед богами. Месту культа братьев Паликов, как и святилищу Дримака, приписывалась, таким образом, важная роль в урегулировании отношений рабов и их хозяев.158
В описании двух событий можно проследить, таким образом, некоторые черты сходства. Есть, стало быть, известная логика в том, чтобы рассматривать выступление хиосских рабов в связи с крупнейшим рабским восстанием II в. до н. э. И вместе с тем изображение сицилийского восстания у Диодора не покидает реальной почвы. Повествование о Дримаке — прежде всего легенда, в которой нелегко определить границы вымысла и правды.
К тому же, относя восстание Дримака ко II в. до н. э., мы вынуждены переместить годы жизни самого Нимфодора на еще более позднее время. При этом необходимо одновременно оставить годы жизни писателя в пределах эллинистического периода и резервировать между временем его жизни и датой восстания промежуток, достаточный, чтобы упоминаемое Нимфодором событие успело бы плотно обрасти легендой.
Нам представляется, что путь к объяснению черт сходства должен быть иным. Не восстание Дримака следует помещать во II в. до н. э., а скорее годы жизни самого Нимфодора нужно связать с этим тревожным для всего Средиземноморья временем. В самом деле, Нимфодор — автор рассказа о Дримаке — родом из Сиракуз. Предположим, что он был современником знаменитого сицилийского восстания, и мы получим ключ к объяснению многих неизвестных.
Ранних авторов — классического периода — рабы интересуют очень мало. Вспомним Фукидида. Его описание движений рабов чрезвычайно лапидарно. Он не стремится привлечь к ним внимание читателей. Фукидид упоминает о выступлениях рабов лишь бегло, мимоходом, в самых крайних случаях (см.: VIII, 40, 2; ср.: VII, 27,5; 75, 5).
Как ни фрагментарны источники эллинистического периода, общее впечатление все же сводится к тому, что подлинный интерес к «рабскому вопросу» породил именно II в. до н. э.
В «подборке» Афинея, где отрывки из сочинений различных авторов должны подкрепить основную мысль: «жестокое обращение с рабами неизбежно влечет за собой возмездие», центральное место занимает Посидоний. Именно у этого автора II—I вв. до н. э. черпает Афиней большую часть примеров для иллюстрации своей основной мысли.159 Особое внимание Посидония, как известно, привлекли сицилийские восстания рабов. Именно эти грозные события заставили многих писателей и философов обратить самое серьезное внимание на «рабский вопрос».
Нимфодор из Сиракуз мог быть не только современником, но и очевидцем выступления сицилийских рабов. В этом случае его интерес к движению и личности Дримака особенно понятен. Есть основания полагать, что Нимфодор, составивший «Описание Малоазийского побережья», лично побывал на Хиосе. По-видимому, он сам слышал рассказы хиосцев и осматривал святилище «благосклонного героя». Хиос, широко известный многочисленностью своих рабов и жестокой их эксплуатацией, должен был привлечь внимание жителя Сицилии. Для его родной страны «рабский вопрос» был таким же больным, как и для Хиоса.
Обстановка, которую Нимфодор застал на Хиосе, живо должна была напомнить ему о Сицилии и о недавно пережитых волнениях.
Обилие сельскохозяйственных рабов, которые на Хиосе, как и в Сицилии, представляли собой готовый материал для восстания. Частые побеги рабов и грабежи, которым они подвергали поместья окрестных землевладельцев. Наконец, постоянная угроза восстаний. О ней свидетельствует оракул, на который в рассказе Нимфодора ссылается Дримак: борьба хиосских рабов никогда не прекратится, так как она угодна божеству. Нимфодор наблюдал на Хиосе поклонение святилищу «благосклонного героя», в котором приносили жертвы как беглые рабы, так и их хозяева (ετι και νυν οί δραπέται άποφέρουσι). Он записал легенды, связанные с этой святыней хиосцев. Он собрал рассказы жителей Хиоса о восстании рабов под водительством Дримака, хотя и воспринял их не без сомнения (μυθολογοΰσι οί Χΐοι). Весь этот разношерстный и разновременный материал Нимфодор осмыслил и скомпановал по-своему. Образцом ему послужило памятное для него восстание сицилийских рабов. Отсюда — стремление Нимфодора выделить и усилить те черты в рассказах хиосцев, которые ярче всего напоминают Сицилию. Может быть, сравнение Дримака с царем было продиктовано тем, что царем называл себя вождь сицилийского восстания. (Привкус ранних легенд, записанных Нимфодором, проступает в употреблении титула «стратег» в применении к тому же Дримаку). Свой рассказ о культе Дримака Нимфодор, возможно, конструирует по аналогии с сицилийским образцом, выделяя черты, роднящие легенды о «благосклонном герое» с культом Паликов.
Итак, рассказ Нимфодора из Сиракуз — писателя, жившего, как можно предположить, во II в. до н. э., — это, по всей вероятности, переработка местных легенд, рассказов и преданий по сицилийскому образцу.
Но вернемся к вопросу о том, как же все-таки следует датировать восстание Дримака, послужившее основой для рассказа Нимфодора. Судя по фантастическим наслоениям, оно должно отстоять от жизни писателя не меньше чем на 2—3 столетия. Может быть, следует согласиться с Бюрхнером, по мнению которого восстание следует отнести к VI в. до н. э.161 Якоби, однако, считает такую датировку слишком произвольной.162 И действительно, события VI в. до н. э. слишком далеки, чтобы автор II в. до н. э. мог сказать о них — ου μικρόν. Для него это было бы скорее πάλαι.
Некоторую помощь при определении времени восстания хиосских рабов могут оказать сведения, приведенные Фукидидом (VIII, 24, 3). По его словам, страна хиосцев не испытывала никаких невзгод от Персидских войн до осады Хиоса во время Пелопоннесской войны. Трудно представить себе, чтобы Фукидид, при всем его невнимании к рабским движениям, мог бы так легко
опустить столь серьезное для Хиоса потрясение. Трудно также согласиться с такой датой восстания, как 412 г. до н. э.163 Побеги рабов, пусть даже массовые, в лагерь афинян нельзя связывать с активной борьбой рабов. Время Фукидида было еще временем пассивного сопротивления. Бегство рабов 412 г. до н. э. скорее напоминает аналогичные события Декелейской войны.
С нашей точки зрения, наиболее подходящий период для организованного выступления хиосских рабов —это IV (может быть, III) в. до н. э. Именно в IV—II вв. до н. э. на Хиосе развернулась острая политическая борьба демократов и аристократов, ослабившая единый фронт рабовладельцев.164 Вместе с тем время с IV по II в. до н. э. — достаточный срок, для того чтобы памятные для хиосцев события могли приобрести ту явно легендарную окраску, в которой они выступают в рассказе Нимфодора.
Рассказ этот интересен не только тем, что он сообщает нам об организованном выступлении рабов. Главная его ценность в том, что он свидетельствует о непрерывных волнениях и побегах хиосских рабов, подвергавшихся жестокой эксплуатации на полях хиосских землевладельцев, о постоянной угрозе рабских восстаний, державшей хиосских рабовладельцев в напряжении и страхе. Этот страх и породил легенду о добром и храбром рабе, установившем на Хиосе мир и порядок.165
Итак, сведения, которыми мы располагаем о рабстве на Хиосе, дают возможность сделать следующие выводы.
Хиосцы, по-видимому, в числе первых пришли к широкому использованию труда покупных рабов-чужеземцев. На Хиосе, очевидно, шире, чем где-либо в других высокоразвитых районах Греции, использовался в сельском хозяйстве труд рабов. Широкое использование труда рабов в сельском хозяйстве вызвало, вероятно, известное преувеличение численности хиосских невольников в античной историографии и неоднократные сравнения хиосских рабов с зависимым земледельческим населением Спарты, Фессалии и Аргоса. В хиосских формах использования труда рабов в сельском хозяйстве в эллинистический период древние авторы, по всей вероятности, усматривали некоторые черты сходства с практикой греко-римской Сицилии. Этим и объясняется реконструкция восстания Дримака по сицилийскому образцу.