355

ГЛАВА XIII

Демократия

Поколение, выросшее под впечатлением Персидских войн, всю жизнь лелеяло в душе идеал свободы. Заменивши в области мысли прежнюю веру в авторитет свободным исследованием, стараясь всюду провести разумное право вместо так называемого исторического права, оно и в области политики стремилось уничтожить существовавшие преграды. Люди, шедшие во главе нации на поприще науки и литературы в течение большей части V века, почти все без исключения отличались демократическим образом мыслей. Эмпедокл занимал одно из первых мест между основателями демократии в своем родном городе Акраганте; Горгий за свои демократические убеждения должен был удалиться в изгнание; Еврипид был решительным противником как монархии, так и олигархии; Демокрит предпочитал жить бедняком в демократической стране, чем в "так называемом благополучии" при дворе царя; старый Геродот восторгался свободой и равенством еще в то время, когда образованное юношество в громадном большинстве держалось совершенно иных взглядов. Протагор первый сделал попытку теоретически оправдать демократию. Для того, чтобы вообще могло существовать человеческое общество, — говорит он,
— необходимо, чтобы каждый из нас уважал права другого; кто этого не делает, должен быть удален из государства, как больной член. А обладание общественными добродетелями
— справедливостью и добросовестностью — делает человека вполне способным участвовать в обсуждении общественных дел. Следовательно, для осуществления политических прав не нужно никакого другого ценза, кроме этих нравственных качеств, и совершенно нелепо требовать для этого особой технической подготовки.
VI век значительно подготовил почву для практического осуществления этих требований. В большей части греческого мира преимущества по происхождению были уничтожены, и их место заняли привилегии по имущественному по-

356

ложению. Теперь, ввиду нового направления общественной мысли, и эти последние не могли удержаться или, по крайней мере, должны были быть значительно ограничены. Обыкновенно реформа достигалась законодательным путем, с помощью всеобщей подачи голосов, которая сохранилась от периода царей и снова приобрела реальное значение после падения господства знати. Благодаря этому движение почти повсюду ограничилось политической областью и не вызвало никаких переворотов в экономическом строе. Правда, не было недостатка и в подобных стремлениях. Так, Фа-леас Калхедонский требовал, чтобы все граждане владели равным имуществом и получали одинаковое воспитание, а комедия Аристофана "Женщины в народном собрании" показывает, что в период, следовавший за Пелопоннесской войной, нередко обсуждались даже коммунистические учения. Впрочем, дальше теории дело не шло. Но где существовавший раньше порядок вещей был изменен путем насильственной революции, как в Сицилии по смерти Гиерона, там нельзя было, разумеется, избежать коренных перемен и в экономических отношениях. Когда затем неимущая масса сделалась руководящим фактором в государстве, она не преминула, конечно, извлечь из этого положения и материальные выгоды, и вытекавшее отсюда притеснение состоятельных классов немало способствовало падению демократии. Впрочем, эти злоупотребления начали резко обнаруживаться лишь под конец века.
В политической области греческая демократия этого времени также еще далеко не достигла абсолютного равноправия всех граждан государства. Даже в Афинах граждане третьего имущественного класса, зевгиты, лишь в 457 г. добились доступа к архонтату, формально все еще высшей государственной должности, а граждане низшего класса, феты, и теперь не были допущены к нему. В стратеги могли быть избираемы только землевладельцы, а доступ к высшим финансовым должностям по-прежнему был открыт только пен-такосиомедимнам. Нетрудно было понять, что только имущественный достаток представлял необходимое обеспечение за добросовестность в отправлении столь ответственных

357

должностей. Притом, пассивное избирательное право по отношению к таким должностям не имело бы для неимущих классов никакого практического значения. Стремления демократов были направлены преимущественно к тому, чтобы по возможности ограничить полномочия чиновников. Все сколько-нибудь важные правительственные дела должны были поступать на разрешение Народного собрания или, по крайней мере, его постоянной комиссии, Совета; в области суда должностным лицам предоставлялось только руководство процессом, а приговор произносился присяжными, избранными по жребию из народа, если, как это бывало в важных государственных процессах, не являлось судьею само Народное собрание. Против возможных превышений власти гарантировала обязанность отдавать отчет по истечении служебного года; кроме того, Народное собрание имело право во всякое время лишить должности провинившегося чиновника.
Во время Персидских войн мы встречаем в Греции демократическую форму правления почти только в Аттике и в некоторых соседних областях; в Малой Азии и Сицилии господствовала тирания, на значительно большей части греческого полуострова — олигархия или аристократия. Но чрезвычайно важные последствия имело то обстоятельство, что во главе союза, который образовали освобожденные от персидского ига морские государства для своей взаимной защиты, стали демократические Афины. Само собой разумеется, что пример руководящей державы должен был сильно влиять на союзников. Когда во время изгнания персов была свергнута тирания в азиатских городах, многие из них изменили свою конституцию по образцу афинской, и Милет, например, пошел в этом отношении так далеко, что перенял даже названия клисфеновых фил. Часто также подобные реформы предписывались из Афин, особенно при вторичном подчинении отпавших союзников; в самом деле, было очевидно, что общее демократическое устройство государств является наилучшею связью между членами союза. Впрочем, Афины умели соблюдать меру в демократической пропаганде. Так, в важнейшем союзном городе, в Самосе, оли-

358

гархия землевладельцев (геоморов) удержалась до восстания 440 г., а в Митилене еще в 428 г. господствовала умеренно олигархическая форма правления. Однако с течением времени афинская гегемония неизбежно должна была привести к господству демократии на островах и побережьях Эгейского моря.
В западной части греческого мира распространению демократического движения мешали прежде всего обе великие военные монархии, Сиракузы и Акрагант. Чтобы упрочить свое могущество, еще Гелон даровал право сиракузского гражданства тысячам отставных наемников; его преемник Гиерон пошел дальше по этому пути. В 476 г. жители Катаны были переселены в Леонтины, а покинутый город превращен в военную колонию под именем Этна. Кроме того, всегда стоял наготове сильный отряд наемников и в арсенале находился многочисленный военный флот. Таким образом, Сиракузы были похожи на большую казарму. Все это терпели, пока карфагеняне угрожали национальной независимости; победитель при Гимере пользовался громадной популярностью, и еще долго после его смерти народ сохранял о нем благодарное воспоминание. Но уже при Гиероне отношения между правителем и народом начали расстраиваться; характерно, что тиран принужден был учредить тайную полицию и не пренебрегал даже услугами агентов-провокаторов. Само по себе это начинающееся недовольство, правда, не имело бы большого значения ввиду военных сил, которыми располагало правительство, и его успехов во внешней политике. Гораздо опаснее было то, что после смерти Гелона стало обнаруживаться разногласие между членами самого царствующего дома. Дело в том, что форма правления, господствовавшая в Сиракузах при Дейноменидах, была не монархией в настоящем значении этого слова, а скорее главенством одного рода над всеми остальными, причем верховная власть всегда находилась в руках старейшего члена, а остальные делили между собой прочие отрасли управления, — совершенно так, как это было в Афинах в правление Писистратидов и вообще во многих тираниях того времени, когда солидарность родов еще не была поколеблена.

359

Поэтому по смерти Гелона ему наследовал не сын, а брат — Гиерон; третий брат, Полизел, получил начальство над наемными войсками. Но вскоре между братьями произошло столкновение; Полизел должен был бежать из Сиракуз и искать защиты у своего тестя, Ферона Акрагантского. Эта ссора едва не привела к войне между обеими великими военными державами Сицилии; но Гиерон не решился довести дело до крайности и согласился, наконец, вернуть брата в Сиракузы. Однако, когда Ферон через несколько лет умер и престол перешел к его сыну, Фрасидею, война все-таки вспыхнула. Хотя Фрасидей имел в своем распоряжении очень значительную армию, по преданию, 20 тыс. человек, но в решительном и очень кровопролитном сражении победу одержал Гиерон. После этого народ в Акраганте и Гимере восстал против ненавистного тирана; Фрасидей принужден был удалиться в изгнание, и в обоих городах было восстановлено республиканское устройство. Они признали себя зависимыми союзниками Гиерона (около 473 г.).
Падение монархии в Акраганте неминуемо должно было повлиять на Сиракузы. Правда, пока жил Гиерон, все было спокойно; но как только старый тиран закрыл глаза (467 г.), вспыхнула революция. Раздоры в царской семье благоприятствовали ей. Так как Полизела уже не было в живых, то верховная власть перешла теперь к Фрасибулу, последнему из четырех сыновей Дейномена; но при дворе существовала сильная партия, желавшая доставить престол вместо него молодому сыну Гелона. Это вызвало восстание народа в Сиракузах, из других городов государства пришли подкрепления, и спустя короткое время тиран со своими наемниками оказался запертым во внутренней части города Сиракуз — в кварталах Ортигия и Ахрадина, между тем как повстанцы расположились в предместьях. Разбитый на море и на суше, Фрасибул принужден был, в конце концов, капитулировать под условием свободного отступления, на одиннадцатом месяце своего царствования (466 г.). Но междоусобная война в Сиракузах продолжалась. Коренные граждане вступили в борьбу с наемниками, поселенными в городе Гелоном; Ортигия и Ахрадина снова подверглись осаде, и

360

лишь после продолжительного сопротивления ветераны были побеждены. Теперь победоносная демократия обратила свое оружие против Этны, военной колонии Гиерона, правителем которой последний сделал своего сына Дейномена; после продолжительной борьбы наемники принуждены были уйти и отсюда, и прежние обитатели вернулись в свой родной город (около 461 г.), опять получивший теперь имя Катана, которое он сохраняет до настоящего времени. Повсеместно на острове введено было демократическое устройство, изгнанники водворены на своих старых местах; Ка-марина, население которой Гелон переселил в Сиракузы, вновь была отстроена. Однако за свою свободу Сиракузам пришлось заплатить потерей своего господствующего положения на острове; отдельные города государства вернули себе независимость, какой они пользовались до Гелона.
Прошло еще, разумеется, много времени, прежде чем новое положение дел упрочилось. В Сиракузах один влиятельный гражданин, Тиндарид, опираясь на неимущую чернь, сделал попытку провозгласить себя тираном; когда правительство хотело его арестовать, произошла уличная свалка, в которой претендент и многие из его приверженцев были убиты (около 454 г.). Чтобы предупредить повторение подобных событий на будущее время, сиракузская демократия ввела у себя учреждение, подобное аттическому остракизму, — петализм, названный так потому, что голосование производилось при помощи оливковых листьев. Действительно, впоследствии попытки восстановить тиранию, кажется, не повторялись; но как сильна была еще и теперь партийная борьба, об этом свидетельствуют многочисленные процессы военачальников, разбиравшиеся в Сиракузах в течение ближайших лет.
Демократическое движение захватило и соседнюю Италию. В Регии и Мессене вскоре после падения Дейномени-дов было свергнуто владычество сыновей Анаксилая. В Та-ренте тяжелое поражение в войне с япигами (около 473 г.) послужило поводом к замене старого монархически-аристократического строя демократией. В ахейских городах нынешней Калабрии, где тайному союзу пифагорейцев уда-

361

лось захватить в свои руки управление государством (выше, с.212), — этому полуаристократическому, полутеократическому режиму был положен теперь кровавый конец; последователи секты были умерщвлены или изгнаны. В Кумах, как нам известно, тирания Аристодема была свергнута уже несколько лет назад (выше, с.320). Таким образом, и в италийских колониях почти повсюду установилась демократия; старая аристократическая форма правления удержалась только в Локрах.
Одновременно с этим движением и, хотя не им вызванная, но под сильным его влиянием, стала обнаруживаться среди туземцев Италии национальная реакция против эллинизма, притом — в одинаковой степени у племен полуострова и Сицилии. Началом ее является упомянутое кровавое поражение, нанесенное япигами тарентийцам. Скоро затем луканцы в нынешней Базиликате, — народ, лишь впервые теперь упоминаемый, — начинают беспокоить города при Тарентском заливе. Около того же времени самниты спускаются в так называемую с тех пор Кампанскую равнину, завоевывают этрусскую Капую и приходят благодаря этому в непосредственное соприкосновение с Кумами, которым вскоре суждено было подпасть под их владычество.
Менее успешна была национальная реакция в Сицилии, где туземцы со всех сторон были окружены греческими колониями и отрезаны морем от своих единоплеменников на материке. Здесь во главе движения стал Дукетий, царь Мен (Минсо у Калтаджироне). В качестве союзника сиракузской демократии он принял участие в походе против сына Гиеро-на, Дейномена из Этны, и значительно способствовал успеху экспедиции. Вскоре после этого ему удалось покорить важный город Моргантию, и результатом этого успеха было сплочение всей сицилийской нации в одно государство под главенством Дукетия. У священного озера Палики, недалеко от Мен, в том месте, где Герейское плоскогорье спускается к плодородной Катанской равнине, была основана столица нового государства, названная в честь упомянутых национальных божеств Паликой.
Теперь Дукетий обратил свое оружие против остатка

362

тех ветеранов, которых Гиерон поселил в Катане и которые удалились в Инессу и заложили здесь новую Этну; это укрепленное место было взято, и вместе с тем окончательно уничтожено владычество Дейноменидов. Теперь сицилийский царь чувствовал себя достаточно сильным, чтобы начать освободительную войну против греков. Ему действительно удалось разбить в открытом сражении акрагантийцев и их союзников, сиракузцев, и взять акрагантийскую пограничную крепость Мотион; но продолжительная борьба с греческими городами оказалась ему не по силам. Следующей весной Дукетий потерпел от сиракузян тяжелое поражение. Мотион был снова взят акрагантийцами, и царь, покинутый своими приверженцами, принужден был, наконец, сдаться сиракузянам на капитуляцию (около 450 г.). Его царство распалось; южная часть, плодородная Катанская равнина с Моргантией, Менами и Инессой, отошла к Сиракузам, северные области, долина Верхнего Симефа и Небродские горы, сохранили свою независимость, так что каждый город снова, как прежде, представлял собой небольшое самостоятельное государство. Дукетий был сослан в Коринф; отсюда он через несколько лет вернулся на родину и основал на северном берегу острова город Калакту (Каронию). Он все еще надеялся поднять национальное восстание против греков, но скоро смерть разрушила эти планы. Участь сицилийской нации была решена. Тщетно восстал против Сиракуз Пиак, один из крупнейших сикелийских городов; это движение осталось изолированным, и после храброго сопротивления город был покорен (около 440 г.).
Около того же времени, когда пала монархия в Сицилии, была свергнута в Кирене династия Баттиадов, которая правила городом со времени его основания. Вследствие раздоров в царской семье здесь уже в середине VI столетия, при Батте III Хромом, была произведена реформа в демократическом духе; мантинеец Демонакс, призванный в законодатели по указанию Дельфийского оракула, дал государству новую организацию, при которой царю были предоставлены лишь немногие почетные права. Когда позже сын Батта, Аркесилай, сделал попытку восстановить прежний порядок вещей,

363

его лишили царского звания, и он принужден был уйти в изгнание на остров Самос; здесь он обещанием нового раздела земли привлек к себе многочисленных приверженцев и, вернувшись на родину, при. их помощи снова овладел престолом. Наконец, он был убит в Барке киренскими изгнанниками, и Баттиады снова были изгнаны из Кирены. На этот раз они обратились в Египет, который с недавнего времени входил в состав персидской монархии; верховную власть Персии признавала, как мы видели, и Кирена (см. выше, с.256). Действительно, персидское войско вернуло сыну Аркесилая, Батту Красивому, престол его предков, на котором он и удержался до самой смерти; после него власть перешла к его сыну Аркесилаю. Но когда, после смерти Ксеркса, персидское владычество на Ниле пало и страна была занята афинянами, Кирена снова восстала против ненавистной династии. Аркесилай был убит, и вместе с тем окончательно прекратилось господство Баттиадов, продолжавшееся почти два века. Кирена обратилась в демократическую республику.
Более значительные препятствия встретило демократическое движение на самом греческом полуострове. Экономическое и умственное развитие еще не достигло здесь той высоты, как в Ионии или Сицилии; еще важнее было то, что здесь консервативные элементы находили твердую опору в Спарте, которая всей силой своего военного могущества и нравственного авторитета вступалась за существующий порядок вещей. Однако демократические идеи и здесь одержали ряд побед. События 479 г. сокрушили в Фивах господство аристократии, антинациональная политика которой привела государство на край гибели. Павший строй сменила демократия, и отчасти этот пример, отчасти влияние соседних Афин способствовали торжеству демократии и в остальных городах Беотии. Около того же времени в Аргосе были уничтожены последние остатки монархического строя и установлен демократический образ правления. За Аргосом последовала соседняя Мантинея; с помощью аргивян обитателей соседних деревень принудили переселиться в город, и, таким образом, был создан сильный центр для аркадской демократии. Отсюда движение распространилось по всей

364

стране; Аркадия отпала от Спарты и примкнула к Аргосу. С помощью своих новых тегейских союзников аргивяне покорили небольшие соседние города, Микены и Тиринф, прославленные эпосом центры древнейшей греческой культуры; эти города были разрушены, и их жители изгнаны. Около этого же времени установилась демократия и в Элиде, которая после Коринфа была самым значительным государством Пелопоннесского союза. Старый родовой строй был уничтожен, и государство разделено на 10 фил, очевидно, по образцу клисфеновой реформы в Афинах. Здесь, как и в Ман-тинее, с преобразованием был соединен синойкизм; на берегу Пенея, у подножия древнего кремля Оксила, была заложена новая столица, которая, впрочем, в первое время оставалась неукрепленной (471 г.). Вскоре после этого элейцы предприняли поход на юг и завоевали все города Трифилии вплоть до мессенской границы.
Спарта принуждена была оставаться безучастной зрительницей всех этих событий, потому что у нее было достаточно дела дома, где ей самой грозило революционное движение. В самом деле, нигде не накопилось столько горючего материала, как здесь, где над большею частью населения тяготело крепостное право без всякой гарантии хотя бы только личной безопасности; где другая значительная часть населения, обитатели областных городов, если и пользовалась личной свободой и известной долей самоуправления, то в политическом отношении всецело зависела от Спарты; где, наконец, между гражданами самой столицы господствовало величайшее неравенство имуществ и всеми правами гражданства пользовались только состоятельные, да и это меньшинство распадалось на множество партий. Царская власть была с течением времени значительно ограничена, но ореол, которым все еще был окружен престол, огромные богатства царских домов, их родственные связи с знатнейшими фамилиями города и главным образом право верховного начальства на войне, которого не могла отнять у царей никакая реформа, — все это составляло такую силу, которая в руках способного человека легко могла сделаться гибельной для свободы государства. Таким образом, между двумя высши-

365

ми властями в государстве — между престолом и эфоратом — беспрестанно шла тайная борьба, и нужен был лишь ничтожный повод, чтобы она прорвалась наружу. Мы видели (с.ЗОЗ), что Спарта перенесла такой кризис непосредственно перед началом Персидских войн; в течение короткого времени царь из одного дома был лишен власти, а царь из другого дома — брошен в темницу и там убит. Если эти события нанесли тяжелый удар авторитету царской власти, то успехи 479 г. должны были, в свою очередь, снова упрочить ее. Удачная война всегда доставляет полководцу политическое влияние; естественно, что победители при Платее и Микале, Павсаний и Леотихид, приобрели в государстве такое значение, какого не имел ни один царь со времени падения Клеомена. Можно ли удивляться тому, что они постарались воспользоваться удобной минутой? Начальство над греческим союзным флотом, вверенное Павсанию в 478 г., дало ему в руки те средства, в которых он нуждался для осуществления своих целей. В эту минуту отпадение Ионии (с.313) свергло Павсания с его высоты. Он был отозван в Спарту, и его враги воспользовались случаем, чтобы обвинить его в изменнических сношениях с персидским царем. Однако Павсаний вышел из процесса победителем, и хотя правительство не имело в виду продолжать войну, тем не менее оно не решилось воспрепятствовать регенту, когда он на собственный риск снова отправился к Геллеспонту. Но прежнего положения ему уже не удалось занять; изгнанный афинянами из Византии, он удалился в Колоны в Троаде. Отсюда он будто бы вступил в сношения с персами, хотя мы не можем понять, какой помощи он мог ожидать от державы, которая не в состоянии была защитить от афинян даже свои собственные владения. Вскоре он снова был отозван эфорами в Спарту. Он задумал добиться своей цели революционным путем и начал подстрекать илотов к мятежу обещанием свободы и гражданских прав. Только теперь эфоры решили открыто напасть на регента; мнимые сношения с Персией представляли для этого удобный предлог. Павсаний знал, что предстоит ему на этот раз, и уклонился от ареста, бежав в храм Афины Халкиойкос; но эфоры велели замуро-

366

вать вход, и победитель при Платее умер от голода (около 470 г.). Приблизительно в одно время с Павсанием пал и его товарищ по власти, Леотихид II (469 г.). Он был послан с пелопоннесским войском в Фессалию, чтобы наказать за сочувственную персам политику знатную фамилию Алевадов, которая господствовала над Ларисой и другими городами. Но несмотря на то, что он достиг значительных военных успехов, он ограничился заключением договора, который, в общем, оставлял за Алевадами их прежние права. За это он был привлечен к суду, признан виновным в лихоимстве и лишен царского достоинства; он умер изгнанником в Тегее.
Таким образом, эфорат одержал победу в борьбе с царской властью; герои Персидских войн были устранены. Престол занимали теперь двое юношей — внук Леотихида, Ар-хидам, и сын Леонида, Плистарх; значит, с этой стороны существующему строю не грозило никакой опасности. Прошло еще два столетия, прежде чем спартанский царь решился восстать против могущества эфоров.
Только теперь Спарта могла снова подумать о том, чтобы упрочить свою колеблющуюся гегемонию в Пелопоннесе. Лакедемонское войско вступило в Аркадию и при Тегее наголову разбило соединенных аргосцев и тегейцев. Под впечатлением этой победы Мантинея снова примкнула к Спарте, за что последняя согласилась признать синойкизм и демократическую конституцию Мантинеи. После второй большой победы спартанцев при Дипее у южного склона Мэнала подчинились и все остальные аркадские города. Гегемония Спарты в Пелопоннесе была восстановлена в том же объеме, какого она достигла в эпоху Персидских войн; в продолжение поколения с лишним, вплоть до великой войны с Афинами, пелопоннесские союзники не сделали уже ни одной попытки свергнуть с себя эту зависимость.
Между тем волнение среди илотов не прекращалось, несмотря на энергичные меры правительства, которое не стеснялось извлекать виновных и подозрительных даже из храмов, пренебрегая правом убежища. В это время в Спарте произошло сильное землетрясение, которое разрушило почти все общественные и частные здания и похоронило под

367

развалинами значительную часть населения (около 464 г.). Илоты воспользовались катастрофой, чтобы начать давно подготовлявшееся восстание. В самой Лаконии мятеж не мог широко распространиться, так как периэкские города остались верны Спарте; тем больший успех имел он по ту сторону Тайгета: старая Мессения, вся как один человек, поднялась против спартанского владычества. Но если в первые минуты смятения илоты и одержали здесь несколько побед, то продолжительное сопротивление спартанцам, ввиду их превосходной военной дисциплины, было немыслимо. Мятежники принуждены были покинуть долины и удалиться на гору Итому, которая, подобно крепости, возвышается в центре Мессении и уже однажды, более двух веков назад, послужила убежищем их предкам в войне со Спартой. Здесь, где все выгоды позиции были на их стороне, они с успехом отбивали приступы спартанцев. Война затягивалась, и при исконном неумении спартанцев вести осады невозможно было предсказать, сколько времени еще пройдет, прежде чем восстание будет подавлено. Между тем мешкать было опасно, потому что пока мессенцы держались на Итоме, спартанцы ничего не могли предпринять вне государства. Поэтому они решили не только пустить в ход против мессенцев все силы Пелопоннесского союза, но и просить помощи у союзных Афин.
Здесь в первые годы после Саламинской битвы самым влиятельным из государственных людей был Фемистокл. Он руководил восстановлением города после удаления персов, и он же закончил укрепление Пирея, которое начал когда-то в звании архонта; нет сомнения, что и организация морского союза была в значительной степени делом его рук. Но именно это положение во главе государства не позволяло ему надолго покинуть Афины и взять на себя руководство военными действиями против персов, с тех пор как театр войны был перенесен в Азию и Фракию. Таким образом, слава саламин-ского победителя постепенно меркла перед свежими лаврами Кимона. Сюда присоединялось еще то обстоятельство, что добрые отношения со Спартой, установившиеся во время персидского нашествия, естественно, начали колебаться,

368

с тех пор как Афины, благодаря основанию морского союза, заняли место рядом со Спартой, как равная ей держава. Понятно, что в Спарте причину этой перемены искали не в новом положении Афин, а в политике государственного человека, руководившего Афинами; и действительно, такой проницательный политик, как Фемистокл, должен был раньше всякого другого прийти к убеждению, что мир между Афинами и Спартой не может долго продолжаться. Вследствие этого спартанцы употребили все свое влияние в Афинах на то, чтобы свергнуть Фемистокла, а это влияние все еще было могущественно. Участь Фемистокла была решена, когда к его противникам примкнул молодой, увенчанный военной славой Кимон. Он считал себя вправе занять первое место в государстве и видел единственный исход для Эллады в тесной связи Афин со Спартой. Эта коалиция все сильнее и сильнее оттесняла Фемистокла. Наконец, по-видимому, в 471 г. дело дошло до остракизма, и осужденным оказался Фемистокл. Основатель афинского могущества принужден был удалиться в изгнание в Аргос.
Но он и здесь не нашел убежища. Лакедемоняне обвинили его перед афинянами в том, что он принимал участие в измене Павсания; и действительно, очень вероятно, что он был не совсем чужд планам, направленным к ниспровержению господствующего порядка в Пелопоннесе. Партия, которая в это время стояла в Афинах у кормила власти, с радостью ухватилась за этот предлог, чтобы окончательно погубить своего врага. В Аргосе потребовали выдачи Фемистокла и затем гнались за ним по всей Греции, пока он не сделался наконец тем, чем хотели его сделать противники, и не обратился к единственному средству спасения, какое еще осталось ему на свете, — к защите персидского царя (465— 464 гг.). Артаксеркс I, только что унаследовавший от своего отца Ксеркса престол Ахеменидов, ласково принял Фемистокла и пожаловал ему княжество Магнесию на Меандре.
После изгнания Фемистокла Кимон был, бесспорно, первым человеком в Афинах, тем более что Аристид и Ксантипп около этого времени умерли или, по крайней мере, покинули политическое поприще. Настоящий "юнкер" с голо-

369

вы до ног, с рыцарским характером, но несколько ограниченным умом, преданный вину и любви, может быть, более, чем следовало бы, он был обязан своею популярностью столько же своей приветливости в обращении с людьми, хотя бы стоящими неизмеримо ниже него по общественному положению, и почти безграничной щедрости, какую дозволяло ему его княжеское богатство, сколько своим военным подвигам. Заслуживает ли он имени выдающегося полководца, — невозможно решить, потому что ему никогда не случалось выступать против других врагов, кроме персов и отпавших союзников; как бы то ни было, все его предприятия были увенчаны успехом. Именно теперь его влияние должно было еще более усилиться благодаря блестящей победе при Эвримедонте (выше, с.316). Но для государства эта победа имела тот результат, что дружественные отношения между Афинами и их союзниками начали теперь расстраиваться: опасность со стороны персов казалась надолго отсроченной, поэтому подчинение Афинам уже не являлось теперь такой настойчивой необходимостью, тогда как Афины, с другой стороны, начали сильнее затягивать поводья. И вот в 465 г. восстал Фасос, самый могущественный из союзных городов в северной части Эгейского моря. Но восстание осталось изолированным; Спарта, на поддержку которой рассчитывали фасосцы, не прислала помощи, потому что все силы государства были заняты борьбой с восставшими в это время илотами. Кимон без труда разбил фасосский флот, затем осадил город и на третьем году после отложения принудил его к сдаче. Фасос должен был отказаться от своих континентальных владений с их богатыми золотыми рудниками, срыть свои укрепления, уплатить военные издержки и обязаться платить постоянную дань. Владычество Афин на фракийском берегу было снова упрочено, но попытка основать колонию на нижнем Стримоне, где позже возник Амфи-поль, потерпела неудачу: окрестные фракийские племена взялись за оружие и уничтожили большую часть афинского войска. Сам Кимон был по возвращении с Фасоса привлечен к суду, обвиненный в том, что дал подкупить себя македонскому царю Александру I, который, очевидно, заступался за

370

фасосцев; в качестве обвинителя выступил молодой Перикл, но процесс окончился, как и следовало ожидать, полным оправданием Кимона.
Таково было положение дел в Афинах, когда Спарта обратилась к афинянам с просьбой о помощи против илотов, занявших Итому. Если с формальной стороны Афины едва ли были обязаны оказать ей эту поддержку, то не могло быть сомнений, что отказ с их стороны повлечет за собой разрыв со Спартой, которого Афины во что бы то ни стало должны были избегать, пока еще продолжалась борьба с персами. Так же несомненно было и то, что Спарта и собственными силами рано или поздно справится с мессенцами. Но и помимо всех этих соображений, личные симпатии Кимона к Спарте должны были побуждать его пустить в ход все свое влияние, чтобы склонить афинян к исполнению просьбы спартанцев. Тщетно противился этому Эфиальт, вождь демократической партии; решено было послать вспомогательный отряд, и сам Кимон двинулся в Мессению во главе 4 тыс. гоплитов (около 462 г.).
Но результаты не соответствовали ожиданиям спартанцев. Перед итомскими скалами оказалось бессильным и прославленное осадное искусство афинян. Далее, в афинском войске было немало людей, которые разделяли убеждение Эфиальта, что для Афин ничего не может быть выгоднее победы мессенцев. Как бы то ни было, в Спарте возникло подозрение против афинских союзников, и так как для простого оцепления неприятельской позиции было достаточно и пелопоннесской армии, то спартанцы дали знать Кимону, что более не нуждаются в его услугах.
Это оскорбление вызвало полный переворот в политической жизни Афин. Негодование, охватившее общество, естественно обратилось против виновника итомской экспедиции и против партии, вождем которой он был. Кимон потерял свое руководящее положение, которое он занимал со времени изгнания Фемистокла. Союз со Спартой был расторгнут, и во главе государства стал Эфиальт.
С тех пор, как — четверть века назад — было введено замещение должности архонтов посредством жребия, демо-

371

критическое движение в Афинах приостановилось. Народ был пока доволен достигнутым; притом все его внимание было поглощено Персидской войной. Но существующий строй не мог долго держаться. Обширные полномочия, которые Солон предоставил Ареопагу и которых не решился отнять у последнего и Клисфен, оправдывались тем соображением, что эта коллегия состоит из лучших людей государства, — из тех, кто безукоризненно исполнил высшую государственную должность; но они сделались нелепостью, с тех пор как жребий открыл всем без исключения доступ к званию архонта и сама эта должность потеряла вследствие этого последние остатки своего прежнего значения. И помимо этого предоставление столь широких полномочий учреждению, члены которого оставались в своем звании всю жизнь и, следовательно, фактически были свободны от всякой ответственности, противоречило самому духу конституции. И вот Эфиальт предложил ограничить компетенцию Ареопага уголовной юрисдикцией, которой у него невозможно было отнять из сакральных соображений; все же политические функции Ареопага должны были быть переданы Совету, Народному собранию и, особенно, суду присяжных (гелиэе), которые, как мы знаем, избирались по жребию из всех афинских граждан, достигших 30-летнего возраста. Большое число судей — в важных случаях до 1500 — и перемена их состава для каждого нового дела ручались за то, что решение гелиэи будет соответствовать общественному мнению.
Понятно, что Кимон и его приверженцы должны были оказать этим планам сильнейшее противодействие. Их влияние все еще было так велико, что дело пришлось решить остракизмом. Народ высказался против Кимона; победитель при Эвримедонте принужден был уйти в изгнание, и предложения Эфиальта получили силу закона (461 г.). Напрасно консерваторы прибегли к последнему средству — к убийству. Правда, Эфиальт пал, запечатлев смертью идею, которой посвятил свою жизнь; но его дело пережило его, и народные суды оставались с тех пор палладиумом афинской свободы.
Руководство партией и вместе с тем управление государством перешли теперь к Периклу, сыну Ксантиппа из Хо-

372

ларга, победителя при Микале. Он был еще сравнительно молод, лет тридцати или несколько старше, и еще ни разу не имел случая отличиться на войне, да и вообще не обладал выдающимся военным талантом. Можно даже сомневаться в том, был ли он великим государственным человеком; по крайней мере, мы напрасно стали бы искать в его деятельности каких-нибудь действительно творческих идей. Ему не удалось также удержать Афинскую державу на той высоте, на которую возвели ее Фемистокл и Кимон, и, сходя с политической сцены, он оставил в наследство Афинам войну, которая в конце концов привела их к гибели. Но он был, как мы сказали бы теперь, великим парламентским деятелем. Как никто из его современников, он умел силою своей речи руководить массами и увлекать их за собой, и очень тонко чувствовал, чего требует общественное мнение. Фамильные связи открыли ему путь к власти, и они же определили его положение в борьбе партий. Его мать Агариста была племянницей великого Клисфена, основателя афинской народной свободы; таким образом, Перикл был воспитан в традициях партии Алкмеонидов и во вражде к Кимону, и это должно было заставить его примкнуть к демократической партии, даже если бы он не понял, что ей принадлежит будущее.
Итак, Перикл продолжал дело, начатое Эфиальтом. Чтобы демократизация народных судов не осталась мертвой буквой, надо было дать беднейшим классам населения материальную возможность принимать участие в заседаниях гели-эи. По предложению Перикла было решено выдавать присяжным жалованье в размере двух оболов за каждое заседание — вознаграждение, приблизительно равное низшему дневному заработку афинянина в V столетии. Эта мера была тем более необходима, что иначе было бы невозможно собрать нужное число судей, которое сильно возросло с тех пор, как в афинских судах стали разбираться и важнейшие процессы союзников. Результатом было то, что значительная часть афинского населения скоро отвыкла от всякого производительного труда и начала смотреть на судейское жалованье как на свой главный источник пропитания.

373

Отсюда было уже недалеко до мысли, что государство вообще должно заботиться о пропитании своих граждан. Громадные общественные постройки, возведенные в Аттике в правление Перикла (см. выше, с.346), были предприняты отчасти именно с целью дать заработок беднейшему классу. Нередко также гражданам раздавали хлеб. Но что важнее всего, — политическое положение Афин давало возможность наделять землею за пределами Аттики тысячи афинских граждан. Если некоторые из этих так называемых кле-рухий были основаны главным образом с целью обеспечить надежными гарнизонами важные стратегические пункты, то большею частью при устройстве колоний на первом плане стояли социально-политические интересы, как, например, при нарезке земельных участков афинским гражданам в Халкиде и Эретрии после усмирения Эвбеи в 446 г., или на Лесбосе в 427 г., потому что большинство граждан, получивших эти наделы, оставались жить в Афинах, отдавая свои участки в аренду туземцам. Далее, неспособные к работе граждане получали из казны пенсию, правда, очень скудную, — всего по оболу в день, т.е. ровно столько, сколько было необходимо для покрытия самых насущных потребностей1 Дети павших на войне граждан также до совершеннолетия содержались на счет государства.
Но этого мало. Уже тираны считали своим долгом увеселять народ роскошными зрелищами, и в этом отношении демократия не отставала от них. Празднества, которые устраивались в Афинах во время правления Перикла, по количеству и великолепию обстановки оставляли за собой все, что до тех пор видели греки.
Насколько остальные современные демократы следовали в этом отношении примеру Афин, мы не знаем, как не знаем и того, не подражал ли сам Перикл в своей политике другим городам. Во всяком случае можно думать, что остальные государства, ввиду ограниченности своих финансовых средств, тратили гораздо меньше на помощь "обездо-

1 Позже пенсия была увеличена, очевидно, потому, что в IV веке цены возросли и на один обол невозможно было прожить.

374

ленному" классу. Не следует также забывать, что и в самих Афинах правительство заботилось только о гражданах, т.е. о сравнительно небольшой части населения Аттики, причем средства для этих расходов доставлялись союзниками. Следовательно, и эта радикальная демократия фактически сводилась к эксплуатации большинства меньшинством.
Но все-таки демократическая идея была достаточно сильна, чтобы отразиться и на положении неполноправной и даже юридически бесправной части населения. Мы видели, что в общем чужеземцы пользовались в Афинах той же защитой законов и такой же свободой, как и граждане, и что они даже без большого труда могли приобретать право гражданства, пока, около середины века, величина материальных выгод, связанных с правом аттического гражданства, не заставила положить конец расширению привилегированного класса. Даже рабы пользовались в Афинах свободой, которой могли позавидовать небогатые граждане многих олигархических государств. Никто не имел права обидеть чужого раба, раб не должен был избегать гражданина на улице, и в одежде не было никакой разницы между свободным рабочим и рабом. Раб, с которым его господин дурно обращался, находил убежище в Тесейоне и других храмах и мог требовать, чтобы его продали другому господину. Что могли позволять себе рабы в доме, показывает комедия. Затем, рабы, знавшие какое-нибудь ремесло, обыкновенно получали право работать самостоятельно под условием уплаты господину умеренной подати; такие рабы фактически пользовались свободой и при некоторой бережливости легко могли добиться полного освобождения. Тем не менее, положение рабов в Афинах было, разумеется, очень печально; их участь все-таки была в руках господина, а перед судом можно было вынуждать у них показания пыткою.
И в Греции находились люди, которые требовали уничтожения всего института. "Бог всех нас создал свободными; природа никого не сделала рабом", — говорит оратор Алки-дам, ученик Горгия, у которого он, несомненно, заимствовал этот взгляд, представляющий логический вывод из учения софистов о превосходстве естественного права над человече-

375

скими законами. Правда, это радикальное требование не могло рассчитывать на успех в такую эпоху, когда промышленность основывалась почти исключительно на рабском труде, — тем более что большая часть рабов в греческих государствах состояла из варваров, которых считали низшими существами, самой природою обреченными на рабство. Но в одном отношении агитация в пользу человеческих прав не осталась безуспешной. То жестокое военное право, которое обращало врага в раба победителя, начало терять почву в общественном мнении, по крайней мере поскольку дело шло о греках. Когда в 427 г. отложившийся союзный город Митилена снова покорился Афинам, то в первую минуту ожесточения народ постановил казнить взрослых граждан города, а женщин и детей продать в рабство, но на другой же день отменил это решение и оставил митиленцам жизнь и свободу. Спартанский адмирал Калликратид после взятия Метимны в 406 г. не лишил свободы ни одного из граждан города. Так же поступил в следующем году Лисандр, взяв Лампсак. Правда, эти начала далеко еще не достигли всеобщего признания, но первый шаг к выработке более гуманного военного права был сделан.
Демократическое движение должно было отразиться и на положении женщин. Совершенно неправильно думать, что положение греческой женщины в классическую эпоху было унизительно или даже ухудшилось со времени Гомера. Напротив, мы уже видели, что в VII веке покупка невесты вышла из употребления и что, наоборот, невесту стали снабжать приданым. Но до V столетия обращали внимание только на законное происхождение невесты и не придавали никакой цены тому, пользовалась ли семья ее матери правом гражданства в государстве. Как у Гомера микенец Агамемнон предлагает свою дочь в жены фтиотийцу Ахиллу, как Гектор женится на девушке из мисийских Фив, так еще мать Клисфена была родом из Сикиона, а мать Кимона — дочерью фракийского князя, и, однако, никому не приходило в голову оспаривать принадлежность того или другого к числу полноправных афинских граждан. Теперь дело изменилось. В 451—450 гг. по предложению Перикла было постановлено, что правом афинского гражданства должен пользоваться только тот, чьи

376

отец и мать были полноправными гражданами; такие же законы были изданы и в остальных греческих государствах, так что с этих пор нужны были особые договоры, чтобы браки между гражданами различных государств могли считаться законными.
Если в некоторых отношениях эти законы и носят реакционный характер, то, с другой стороны, они свидетельствуют о том, что женщина стала пользоваться большим уважением. Действительно, в Спарте женщины задавали тон в обществе, и значительная часть имущества находилась в их руках. Свободное обращение между полами, которое господствовало здесь, представляло большой соблазн для греков из других областей. В Афинах, в Ионии и вообще в большей части Греции деятельность женщин ограничивалась преимущественно домашним хозяйством; но в этой области они отлично умели отстаивать свое господство, и не одна из них держала мужа под башмаком. Кто женился на богатой женщине, тот не раз имел случай убеждаться, что потерял свою свободу. В резком противоречии с этими фактическими отношениями стояла юридическая зависимость женщины от мужчины, и это противоречие сильно давало себя чувствовать. Многие сознавали необходимость эмансипировать женщин, и этот вопрос, очевидно, часто обсуждался в Афинах, если Аристофан мог сделать его предметом своей прелестной пародии в "Женщинах в народном собрании" Просвещенные люди понимали, что прежде всего необходимо преобразовать систему женского воспитания, потому что именно то новое образование, которое распространяли софисты, способствовало увеличению пропасти между полами. Характерно, что V столетие уже не произвело ни одной выдающейся поэтессы. Правда, это требование легче было поставить, чем осуществить, потому что при господствовавших социальных предрассудках греческая девушка не имела никакой возможности приобрести высшее образование, если не хотела переступить границ общепринятой морали, — шаг, которого ни одна женщина не может сделать безнаказанно.
Однако находились женщины, которые имели достаточно мужества, чтобы пренебречь этими предрассудками и

377

вступать в школы софистов; общество смотрело на них, конечно, как на гетер, и в известном смысле они обыкновенно оправдывали это название. Мужчины были, разумеется, очарованы этим новым явлением; здесь они находили то, чего напрасно искали дома — развитое и интересное женское общество. Таким образом, эти гетеры сделались оживляющим элементом греческого и в особенности афинского общества; в их приемных собиралась не только "золотая молодежь", но и великие философы, художники и государственные люди; даже сам Сократ не пренебрегал их знакомством. Конечно, мы не должны прилагать к этим женщинам мерки общепринятой морали; они действительно были эмансипированы во всех отношениях; но не следует также забывать, какое могущественное влияние они имели на культурное развитие Греции. Они впервые снова показали грекам идеал образованной женщины, и если гречанка эллинистической эпохи снова сделалась подругой и сотрудницей мужа, то это была опять-таки заслуга гетер; раз эта цель была достигнута, их руководящая роль в обществе должна была кончиться.
Самой знаменитой из этих эмансипированных женщин V века была красивая и талантливая милетянка Аспасия. Она переселилась в Афины между 450 и 440 гг. Здесь она сумела настолько привязать к себе правителя государства, Перикла, что он ради нее бросил свою знатную жену. Дело, конечно, не обошлось без большего скандала, и комедия беспрестанно возвращалась к этой благодатной теме; но Перикл все-таки добился того, что большая часть афинского общества признала Аспасию равной себе и что даже женщины из лучших фамилий города не стеснялись посещать ее собрания. Правда, при господствующих предрассудках это подвергало опасности их доброе имя, и обвинение, которое позже предъявил против Аспасии Гермипп, основывалось отчасти именно на том, что она склоняла свободных афинянок к безнравственному образу жизни. Во всяком случае Перикл не мог сделать ее своей законной женою, потому что между Афинами и Ми-летом не существовало эпигамии; но сын, которого родила ему Аспасия, был позже признан законным и, несмотря на

378

сильное противодействие, достиг высшей должности в государстве — стратегии.
Характерно, с какой легкостью Перикл переступил границы общепринятой морали. Он действовал в этом отношении совершенно в духе своего времени; перед естественным правом любви должны были отступить все права брака, основанные на человеческих законах. Вообще основное стремление этого века — освободиться от всякого принуждения, в какой бы форме оно ни проявлялось, и, может быть, никогда более этот идеал не был осуществлен в такой степени, как в Афинах IV века. Здесь господствовала, прежде всего, неограниченная свобода слова; афиняне справедливо гордились ею и предоставляли ее отчасти даже метекам и рабам. Даже на сцене долгое время можно было поносить и осмеивать любого гражданина, каково бы ни было его общественное положение; закон 440 г., ограничивший эту свободу, был отменен уже через три года. Но позже (426 г.?) было запрещено, по крайней мере, выводить на сцену под собственными именами магистратов, еще находящихся в должности; в общем же комедия по-прежнему сохраняла право критиковать существующие порядки. И вообще закон лишь настолько вмешивался в частную жизнь граждан, насколько это было безусловно необходимо. Вольность, которая вытекала отсюда, имела, конечно, и дурные стороны, но она была во всяком случае несравненно лучше мелочной полицейской регламентации олигархических государств, не говоря уже о военной дисциплине Спарты.
Несмотря на все это, власть, даже в Афинах, еще долго оставалась в руках знати. На должность стратегов до начала Пелопоннесской войны избирались почти исключительно знатные, хотя доступ к этому званию был открыт для каждого гражданина, который имел детей от законного брака и недвижимое имущество. Точно так же обстояло дело в остальных греческих демократиях, например в Сиракузах. И могло ли быть иначе, когда крупные богатства заключались еще главным образом в земле и сосредоточивались в руках знатных фамилий?
Этот порядок вещей, конечно, вызывал против себя оп-

379

позицию. Геродот насмехается над логографом Гекатеем, который в одном месте своего сочинения перечислял своих 15 предков, включая и божественного родоначальника своего рода. Еврипид не упускает случая доказать всю нелепость притязаний знати, а софист Ликофрон полагает, что красота знати очень сомнительна, а ее влияние основывается только на предрассудке.
Успеху этой агитации значительно содействовало экономическое развитие, которое поставило богатства, приобретенные посредством торговой или промышленной деятельности, наравне с землевладением. Кроме того, политические бедствия последних десятилетий V века способствовали обеднению значительной части знати, причем каждый мог собственными глазами видеть, чего стоит "благородное" происхождение без богатства. И вот в 425 г. кожевник Клеон достигает в Афинах той самой должности, которую раньше занимали Кимон и Перикл. Афинской аристократии и ее приспешникам это казалось началом конца — не потому что Клеон был неспособным государственным человеком: он не был им, или по крайней мере в гораздо меньшей степени, чем его аристократический противник Никий, — а потому, что он собственными силами выбился из народа. Но ничто не помогло — ни язвительные насмешки, которыми комедия беспрестанно осыпала Клеона, ни даже то, что его политику наконец, потерпела полную неудачу при Амфиполе. Когда он пал, его место заняли другие люди из народа, и со времени попытки олигархической реакции 404—403 гг. знать была почти совершенно устранена от правления государством. С этих пор в Афинах существует только противоположность между зажиточным и неимущим классом, и то же самое наблюдается во всех греческих государствах, которые усвоили демократический строй или прошли через школу демократии. Каждый образованный и состоятельный человек претендует, по выражению той эпохи, на имя благородного человека (колос кагаток) или знатного (гноргшос). Этим была завершена демократизация греческого общества.

Подготовлено по изданию:

Белох Ю.
Греческая история: в 2 т. / Юлиус Белох; пер с нем. М.О.Гершензона; Гос. публ. ист. б-ка России.
- 3-е изд. /под ред. и со вступ. ст. Ю.И.Семенова. -М., 2009.

ISBN 978-5-85209-214-4 (т.l)
ISBN 978-5-85209-213-7

© Государственная публичная историческая библиотека России, 2009
© Семенов Ю.И., вступительная статья, редакция, 2009