247

ГЛАВА IX

Литература и искусство

Обыкновенно говорят, что Пелопоннесская война подкосила расцвет Эллады, и плачевное социальное и политическое состояние Греции в те пятьдесят лет, которые следовали за крушением Афинской державы, по-видимому, оправдывает этот взгляд. Но так может думать лишь тот, чей взор не проникает дальше поверхности вещей или кто смешивает Афины с Элладою. Для более вдумчивого зрителя IV столетие представляет совершенно иную картину. Он видит бодрую жизнь во всех областях; и если нация была больна, то болезнь ее заключалась именно в избытке силы, который, не находя исхода наружу, разряжался во внутренних столкновениях. Никогда, ни ранее, ни позднее, Греция не произвела такого большого количества политических и военных талантов; точно так же и в областях литературы, искусства и науки обнаруживалась чрезвычайно оживленная и плодотворная деятельность.
Разумеется, новое время принесло с собою отчасти и новые идеалы. Главный интерес образованных людей в духовной области был обращен уже не на поэзию, а на риторику. Без нее не мог обойтись ни один гражданин, желавший выступить на поприще общественной жизни, да и частному человеку ежеминутно могло понадобиться это новое искусство, чтобы на суде защитить себя против обвинений доносчиков. Таким образом, всякий, кто претендовал на звание человека с высшим образованием, неизбежно должен был пройти риторическую школу, а это в свою очередь вело к постоянному повышению требований, которые предъявлялись к хорошему оратору.
Против напыщенного красноречия Горгия с его поэтическим языком, смелыми метафорами, натянутыми антитезами, стремлением к строгой соответственности частей предложения и бесконечными периодами, восстал уже в эпоху Пелопоннесской войны Фрасимах из Калхедона, требовавший, чтобы слог речи был не чем иным, как идеализирован-

248

ным повседневным языком; правда, на нем самом еще слишком тяготело влияние Горгия или, вернее, влияние духа времени, чтобы он оказался в силах вполне осуществить это требование. Это удалось уже только Лисию (ок. 440— 380 гг.), афинскому метеку сиракузского происхождения, отец которого Кефал во время Перикла переселился в Пирей и основал там большую оружейную фабрику. Беспритязательная простота его языка, чуждая, однако, всякой тривиальности, делает его в наших глазах первым стилистом древности, и из-за этого достоинства мы слишком часто забываем, что он был адвокат-крючкотворец, не брезгающий никаким средством, лишь бы защищаемая им сторона восторжествовала; потому что именно судебное красноречие было главным поприщем его деятельности, тем более что, как чужестранцу, доступ на политическую арену был ему закрыт в Афинах.
Аналогичную цель ставил себе современник Лисия, афинянин Поликрат, с той разницею, что он занимался не столько практическим красноречием, сколько риторическим преподаванием. Большая часть его речей были предназначены служить образцами для учеников, и автор особенно охотно выбирал парадоксальные темы, чтобы показать, как можно защитить на вид безнадежное дело. Так, он написал хвалебную речь в честь мышей, которые-де спасли уже не один город, разгрызая кожаные части вооружения осаждающих и которым даже обязаны своим названием мистерии; в другой речи он доказывал, что Клитемнестра была гораздо лучше Пенелопы. Но самыми знаменитыми его произведениями были защитительная речь в пользу царя Бузеириса, пожиравшего людей чудовища, которое, по преданию, некогда жило в Египте, и обвинительная речь против Сократа. Разумеется, у Поликрата не было недостатка в учениках; самым выдающимся из них был Зоил из Амфиполя (ок. 400—330). Он пошел дальше по пути учителя и выбрал мишенью для своих нападок Гомера, что, впрочем, казалось его современникам, для которых Гомер был еще живой силою, гораздо менее парадоксальным, чем позднейшим поколениям или нам. Учеником Зоила был Анаксимен из Лампсака, один из

249

самых видных софистов и ораторов своего времени, автор знаменитого исторического сочинения и не менее знаменитого учебника риторики. Царь Филипп поручил ему воспитание своего сына Александра, и, по преданию, он сопровождал последнего во время его похода в Азию; сограждане Анаксимена почтили его постановкой статуи в Олимпии.
Однако большинству современников стиль Фрасимаха и его последователей казался слишком простым и бесцветным; им нужен был пафос и те звучные фразы, которые так ласкают слух южанина. Поэтому Горгий, пока он был жив, оставался, по общему признанию, первым мастером ораторского искусства, и его школа имела глубокое влияние на дальнейшее развитие риторики. Из его многочисленных учеников наиболее смелыми новаторами явились Алкидам из Элей в Эолии и Исократ из Афин. В употреблении поэтических слов, в смелости метафор, в полноте выражения Алкидам следовал примеру своего учителя; но он научился у Фрасимаха избегать напыщенности Горгия, и как ни изыскан его язык, он никогда не становится неестественным. Его сферою было не столько практическое красноречие, сколько торжественная речь и образец для школы; в выборе тем и он не совсем умел устоять против соблазна парадоксальности, и одним из самых знаменитых его произведений была похвала смерти, где изображались горести человеческой жизни. Он занимался и политической публицистикой и, между прочим, написал брошюру в защиту прав мессенцев против Спарты.
Но Алкидама далеко превзошел его товарищ по школе Исократ. Родившись в 436 г. в Афинах и будучи сыном состоятельного фабриканта, он получил очень тщательное воспитание; в числе его учителей называют великого софиста Продика; кроме того, Исократ находился в сношениях и с Сократом. Для завершения своего образования он отправился в Фессалию, где слушал Горгия. Когда затем его семья вследствие катастрофы, постигшей Афины в конце Пелопоннесской войны, потеряла свое состояние, Исократ, как и многие другие, был вынужден приняться за эксплуатацию своих знаний с целью добыть средства для существования.

250

Он начал писать судебные речи, но вскоре убедился, что деятельность адвоката не по нему; его голос был слишком слаб, и он никогда не сумел освободиться от той робости, которая всегда овладевает тонко организованными натурами при выступлении перед многолюдной толпой. Поэтому он, следуя примеру своего учителя, обратился к торжественной речи; только он не сам произносил свои речи, как делал Гор-гий, а распространял их книгопродавческим путем. При этом он, как и Горгий, старался проводить в общество свои политические идеалы и таким образом вознаграждал себя за невозможность практической общественной деятельности, обусловленную его природными свойствами. Самым совершенным его произведением в этой области является Панегирик, изданный к Олимпийским празднествам 380 г., хвалебная речь в честь Афин, имеющая, однако, главной целью призвать эллинов к единению и побудить их к войне против исконного врага Эллады — персидского царя. Если эта речь, разумеется, и не могла непосредственно повлиять на ход политических событий, то как ораторское произведение она имела громадный успех и сразу доставила своему автору славу первого оратора своего времени. С тех пор Исократ до глубокой старости неутомимо работал на этом поприще; уже почти столетним стариком он написал свое второе главное произведение — Панафинейскую речь (окончена в 339 г.), как и Панегирик — речь во славу Афин, где, однако, уже очень ясно обнаруживается старческая слабость автора.
Не меньшим успехом, чем писательская деятельность Исократа, сопровождалась его деятельность в качестве учителя красноречия. Со всех концов Греции стекались ученики к нему в Афины и — что редко удается учителям — он сумел на всех своих учеников наложить печать своего духа, не подавив в них, однако, самостоятельного творчества. Поэтому он мог гордиться тем, что множество лучших людей его времени обязаны ему своим образованием: историки Фео-помп из Хиоса и Эфор из Кимы (Кумы) в Эолии, Феодект из Фаселиды, равно замечательный как трагик и как оратор, риторы Навкрат из Эрифр, Филиск из Милета и Исократ из Аполлонии, афинские государственные деятели Андротион

251

из Гаргетта и Леодамант из Ахарн. Сын Конона Тимофей также был учеником Исократа и до его смерти был связан с ним тесными дружескими узами. Притом влияние Исократа отнюдь не ограничивалось его школою; повсюду в эллинском мире читались его речи, и он с полным правом мог сказать о себе, что его враги и соперники втайне еще более удивляются и еще усерднее подражают ему, чем его собственные ученики. Тот почет, которым он пользовался в Элладе, доставил ему знакомство с целым рядом государей и политических деятелей, как, например, с владыкой Фессалии Ясоном Ферским, с Никоклом, царем Саламина на Кипре, с Дионисием Сиракузским, с Архидамом Спартанским, с министром и полководцем Филиппа Македонского Антипатром и с самим царем Филиппом.
В стиле Исократ держится середины между аффектированной манерой Горгия и беспритязательной простотой Фрасимаха и Лисия. Как последние, и он говорит языком повседневной жизни, избегая всяких поэтических оборотов, хотя и тщательно подбирая выражения; он умеренно пользуется риторическими фигурами и особенно заботится о благозвучности ритма и приятной округленности периодов. С большей последовательностью, чем кто-либо до него, Исократ избегал разрывов, к чему стремился уже Алкидам. С неутомимым усердием он шлифовал свои произведения; по преданию, он работал над Панегириком десять лет. Но именно эта тщательная отделка всех деталей вредит впечатлению, производимому его речами; это плоды кабинетного труда, затейливости которых мы удивляемся, но которые в настоящее время уже не находят отзвука в нашем сердце. Правда, современники в большинстве были другого мнения; для них Исократ был недосягаемым мастером слога, хотя уже и тогда существовала сильная оппозиция против него. Так, Исократ коренным образом повлиял на развитие греческой прозы, а, следовательно, и прозы всех культурных народов.
Теми природными свойствами, которых недоставало Исократу, в незаурядной мере владел его младший современник и соотечественник Демосфен из аттического дема

252

Пеании (род. около 384 г.). Он также был сыном богатого фабриканта, и когда после ранней смерти отца его дело под руководством неспособных опекунов пришло в упадок, Демосфен, подобно Исократу, принужден был взяться за ремесло адвоката. Его учителем был Исей из Халкиды, один из самых отъявленных плутов, какой когда-либо существовал между адвокатами; и Демосфен, едва достигнув совершеннолетия, совершенно в духе наставника начал свою карьеру обвинением против своих опекунов, полным сознательных искажений истины. Он вскоре приобрел известность в качестве защитника, а также выдвинулся и в политических процессах; затем, лет 30 от роду, он начал свою деятельность в качестве народного оратора, и благодаря ей в короткое время достиг руководящего положения в Афинах, которое с небольшими перерывами и занимал до своей смерти.
В области риторической техники Демосфен, конечно, многому научился от Исократа; как и последний, он неутомимо отделывал свои речи и также не умел говорить без подготовки. В остальном же трудно представить себе больший контраст, чем тот, который обнаруживается между речами этих двух ораторов. Он обусловлен отчасти различием характеров, отчасти различием сфер, в которых они действовали, и публики, к которой они обращались. Исократ писал для образованных людей Эллады; афинские же суды присяжных и собрание самодержавного народа на Пниксе состояли преимущественно из пролетариев и мещан, и оратору, который хотел влиять на эти слои общества, не оставалось ничего другого, как спускаться до духовного уровня толпы. Отсюда то безграничное оплевывание противников, то бесстыдное искажение истины, то поверхностное отношение даже к важнейшим вопросам, которые характеризуют большинство речей, произносившихся в Афинском народном собрании и в афинских судах и от которых несвободны и речи Демосфена; отсюда и та театральная декламация, которую, по преданию, сам Демосфен признавал главнейшим ресурсом ораторского искусства. Но в этой области достигали совершенства и другие; что возвышает Демосфена над всеми ораторами его времени и делает его одним из вели-

253

чайших ораторов всех времен, — это сила его страсти, его возвышенный пафос, могучий поток его слов, которые, по гомеровскому сравнению, как град из грозовой тучи, осыпают противника, неодолимо увлекают слушателя за собою и не дают ему заметить скудости доказательств. Притом Демосфен, как далеко ни шел он в уступках вкусам своей публики, никогда не впадал в низменный тон демагогов и сикофантов, полновластно господствовавший в его время на афинской трибуне; и если он часто говорил в угоду толпе, то все-таки, когда нужно было, у него всегда хватало мужества открыто и смело отстаивать свои убеждения. Тем не менее лишь потомство вполне оценило Демосфена как оратора и даже, как обыкновенно случается, поставило его выше, чем он при всей своей величине заслуживает. Для современников же Исократ оставался неподражаемым, классическим образцом. Такой великий теоретик, как Аристотель, в своей риторике лишь мимоходом упоминает Демосфена и свои примеры заимствует предпочтительно из речей Исократа; Теофраст закончил свой очерк развития ораторского искусства также Исократом.
Не менее замечательным оратором, хотя и в другом роде, был сверстник Демосфена Эсхин, родом из аттического округа Кофокид. Он родился около 390 г. и происходил из хорошей фамилии, которая, однако, как и многие другие, потеряла свое состояние во время Пелопоннесской войны. После этого его отец Атромет поступил на военную службу в Азии, а затем, по возвращении домой, перебивался обучением детей, тогда как жена его Главкофея посвящала верующих во фригийские таинства, которые в то время, как мы знаем, имели много последователей в Афинах. Таким образом, Эсхин вырос в нужде; первоначально он попытал счастья в качестве трагического актера, затем вступил мелким чиновником на государственную службу и благодаря своим способностям постепенно возвысился до видного положения, как и его братья, из которых один, Афобет, занимал важный пост в финансовом ведомстве, а другой, Филохарис, достиг даже высшей должности в государстве — стратега. Несмотря на свой выдающийся ораторский талант, Эсхин

254

никогда не унижался до занятия адвокатурою, равно как — или только в старости — до преподавания риторики; даже из речей, произнесенных им в защиту собственного дела, он издал только три — с политической целью и для оправдания против клевет своих противников. Эти речи принадлежат к самым совершенным образцам красноречия всех времен и вполне выдерживают сравнение с речами, которые произнес при тех же процессах его противник Демосфен; по силе выражения они почти не уступают последним и превосходят их истинно аттической грацией и изяществом.
Третьим из великих афинских ораторов этого времени был Гиперид из дема Коллита, приблизительно ровесник Демосфена и Эсхина. Получив образование в школе Исокра-та, он занялся адвокатской деятельностью и благодаря ей вскоре приобрел влияние и богатство. На политическое поприще он выступил впервые при разбирательстве той серии политических процессов, которая около времени сражения при Мантинее привела к падению Каллистрата и его партии (выше, с.203—204); но руководящего влияния он достиг лишь в позднейшие годы. Это был жуир, знаток в гастрономии и интимный друг красивых гетер; одной из знаменитейших его речей была защита Фрины от обвинения ее в кощунстве (выше, с.7). Как оратора, иные в древности ставили его еще выше Демосфена: по простоте, естественности и прозрачной ясности своего стиля он более всего напоминает Лисия, хотя, соответственно вкусу времени, его периоды построены несравненно искуснее. Зато он был лишен потрясающей силы демосфеновского красноречия и далеко уступает в грациозности Эсхину и в полнозвучности торжественным речам Исократа.
Век Исократа и Демосфена породил еще и множество других отличных ораторов, из которых, впрочем, большинство вскоре были забыты; только афинский государственный деятель Ликург и адвокат Динарх из Коринфа были восприняты в сонм классических ораторов. Некоторые из наиболее замечательных ораторов вообще пренебрегали опубликованием своих речей — например, Каллистрат из Афидны, защитительная речь которого в его процессе по поводу потери

255

Оропа (выше, с. 187) осталась незабвенной для всех, кто ее слышал, и Демад из Пеании, может быть, величайший ораторский гений, какого произвела Эллада. Он природным талантом возмещал недостаток школьного образования и часто достигал одним метким словом большего эффекта, чем другие — кропотливо отделанными речами. Такой знаток, как Теофраст, сказал, что в то время как Демосфен — оратор, лишь "достойный Афин", Демад — "выше Афин".
Одновременно с художественной речью развивалась художественная форма диалога. Ее колыбелью была драма; сиракузец Софрон в эпоху Пелопоннесской войны проложил для нее путь своими "мимами", сценами из народной жизни в разговорной форме и в прозе. Приблизительно в это же время жил Алексамен из Теоса, который первый начал облекать в форму диалога научные исследования. Для нас древнейшим образцом этого вида литературы является знаменитый диалог между афинянами и мелосцами о значении права сильного в международных отношениях, который мы находим в фукидидовой "Истории". Но усовершенствован был диалог лишь в сократовской школе, которая нашла в нем средство облечь в литературную форму своеобразную педагогическую методу своего основателя. Особенно славились "Сократовские разговоры" Антисфена, который, прежде чем обратиться к философии, был ритором, и Эсхина из Сфетта, который наряду с философскими исследованиями занимался также составлением судебных речей и, значит, должен был обладать серьезным риторическим образованием. Настоящим же классиком сократовского диалога стал Платон. Поэт от природы, он остался им и после того, как бросил в огонь свои юношеские поэтические произведения и всецело посвятил себя философии. Его сочинения — в значительной степени поэмы в прозе, подобно мимам Софрона, которые Платон ставил чрезвычайно высоко и которые, по преданию, служили ему образцом со стороны стиля; он стремился вызывать в читателях иллюзию, будто они присутствуют при действительном собеседовании. Однако с течением времени Платон пришел к сознанию, что форма диалога малопригодна для систематического изложения философских учений, и

256

потому его позднейшие произведения, как "Тимей" и "Законы", по форме более приближаются к искусственной речи, хотя внешняя оболочка диалога еще сохраняется. При этом и он не сумел избегнуть влияния Исократа; впрочем, его попытка помериться с профессиональными риторами в области хвалебного красноречия не прибавила ему лавров; эта деятельность шла вразрез с основными свойствами его натуры. — Величайший ученик Платона, Аристотель, также начал свою литературную деятельность философскими диалогами, сладостная плавность которых восхвалялась древними; но и он вскоре понял, что эта художественная форма непригодна для научного исследования. Вследствие этого он в своих систематических сочинениях впал в противоположную крайность, именно рассматривал форму как вещь второстепенной важности, причем риторические украшения, привычка к которым вошла уже в его плоть и кровь, составляют странный контраст с безыскусственностью целого.
Ввиду блестящего развития риторики поэзия должна была отступить на второй план. Где раньше сочиняли гимн, теперь писали торжественную речь, и даже на пиршествах элегия и сколион все более вытеснялись произнесением речей или собеседованиями на философские темы. На великих национальных празднествах со времени выступления Горгия в Олимпии, наряду с поэтическими и музыкальными произведениями, неизменно произносились речи. Мало того, философия дошла до того, что стала отвергать почти всю прежнюю поэзию, как безнравственную; на этом основании Платон, как ни тяжело это было ему, изгонял из своего идеального государства даже Гомера и драму, и из всей поэзии оставлял лишь гимны во славу бессмертных богов и песни в честь заслуженных мужей.
Однако вначале это движение захватило лишь те круги общества, которые занимали руководящее положение в области духовной жизни. Масса и теперь, как раньше, требовала привычных поэтических развлечений, так что во внешних побуждениях к поэтическому творчеству и в этот период не было недостатка. Как и до сих пор, аттический театр ежегодно требовал целого ряда новых драматических произве-

257

дений, и если Афины после крушения их державы уже не были в состоянии тратить на искусство такие суммы, как раньше, то поэзия щедро вознаграждалась за этот ущерб в других частях Греции. Драматические представления, которые до сих пор ставились только в Афинах и некоторых других больших городах, начали теперь все более распространяться в греческом мире. Повсюду возникали театры; особенно княжеские дворы Пеллы и Фер, Галикарнаса и Сиракуз старались стяжать славу поощрением искусства и наперерыв привлекали к себе первые силы. Нарождающаяся монархия давала знать о себе и в этой области; но пока афинский театр все еще оставался художественным центром Эллады.
Согласно с этим IV столетие обнаруживает в области драмы такую производительность, которая в смысле объема по меньшей мере может сравниться с производительностью V века, а вероятно, и превосходит ее. Не без основания комедия осмеивает
Глупцов, что драмы пишут
На сотни миль длинней, чем Еврипид.
Без сомнения, среди этой массы произведений было немало превосходных пьес. Прежде всего следует назвать здесь Агафона из Афин, одержавшего первую свою победу еще совсем молодым человеком в 416 г. и позднее переселившегося в Македонию; затем Каркина из Акраганта, который подвизался преимущественно на своей родине, в Сицилии, при дворе сиракузских тиранов; далее, приемного сына Исократа, Афарея, и его ученика Феодекта из Фаселиды; наконец, и впереди всех, афинянина Астидама, первого трагика, на долю которого выпала честь увидеть свою статую в афинском театре (340 г.). Но все они несли тяжелую участь эпигонов. "Луг муз был стравлен", — жалуется один поэт этого времени. Еврипид остался непонятым большею частью своих современников, — а следующее поколение нашло у него выражение своих высших эстетических и этических идеалов. Поэтому вся драматическая литература IV столетия

258

носит на себе печать Еврипида и представляет собою дальнейшее развитие тех художественных принципов, которые выработал великий трагик. Сюжеты по-прежнему заимствуются из области мифа, содержание которого, разумеется, все более исчерпывалось, что побуждало поэтов снова и снова возвращаться к одним и тем же сюжетам; естественным последствием такого положения вещей было то, что поэты стремились проявить оригинальность каким бы то ни было способом. Никому не приходило в голову обратиться к истории VI или V столетий, столь богатой трагическими мотивами, а сделанная Агафоном в его "Анфосе" попытка вывести на трагическую сцену свободно выдуманную фабулу не нашла последователей. Еще менее осмеливались нарушать традиционные законы техники. Хор уже у Еврипида был часто лишь слабо связан с действием пьесы; но совершенно отбросить эти путы не решались, хотя мысль об этом должна была напрашиваться сама собою и хотя комедия уже показала в этом отношении хороший пример. Таким образом путь к дальнейшему плодотворному развитию трагедии был прегражден, и лучшие таланты изнемогали в усилиях превзойти свои образцы или даже только сравняться с ними.
А общество также все более убеждалось в том, что продукты современной драматической литературы далеко не могут сравниться с великими образцами минувших дней. Поэтому вошло в обычай, наряду с произведениями новейших поэтов, ставить также пьесы великих трагиков V века, преимущественно, разумеется, Еврипида. После сражения при Херонее, по предложению оратора Ликурга, были поставлены в афинском театре бронзовые статуи Эсхила, Софокла и Еврипида, и в то же время установлен официальный текст их произведений, которым должны были руководиться актеры. С течением времени классическая трагедия все более вытесняла из репертуара пьесы новейшего времени и в конце концов обрекла их на забвение, часто, без сомнения, незаслуженное.
Иначе обстояло дело с комедией. В то время как трагики V века, подавленные великими образцами классической эпохи, не сумели достигнуть самостоятельного значения, коме-

259

дия имела счастливую возможность черпать свой материал из современной жизни. Правда, эпоха Пелопоннесской войны создала и в области комедии великие образцы, которые никогда не были превзойдены и кипучей свежести, могучей силы которых даже никогда не достигали позднейшие поэты. Но произведения Кратина, Эвполиса, Аристофана и их товарищей, полные намеков на события дня и посвященные изображению исключительно афинской жизни, никогда не могли проникнуть за пределы Афин, и даже здесь были непонятны уже ближайшему поколению. Притом, более тонкий вкус нового времени уже не терпел на сцене тех пошлостей, которые еще в современниках Аристофана не вызывали никакого раздражения. Таким образом, аттическая комедия свернула теперь на тот путь, который был указан Эпи-хармом. Политика все более отходит на задний план; литературные вопросы обсуждаются еще часто, но главным содержанием комедии становятся мелкие отношения повседневной жизни, причем главную роль играют гетеры, паразиты и слуги, и с бесконечными подробностями изображаются пиры. Лирические части, безусловно, отступают перед диалогом. Первые признаки этого направления обнаруживаются уже в последних пьесах Аристофана; еще ярче выступает оно у младших современников Аристофана — Платона-комика, Феопомпа и Стратфиса, деятельность которых, начавшись во время Пелопоннесской войны, захватила значительную часть IV столетия. Эвбул, подвизавшийся на драматическом поприще от Беотийской войны до времени Демосфена, уже всецело принадлежит новому направлению. Так как комедия утратила теперь свой специфически афинский характер, то в этой отрасли литературы могли работать и иностранцы. Действительно, между знаменитейшими представителями этой т.н. "средней комедии" мы встречаем, рядом с афинянином Антифаном, родосца Анаксандрида и Алексиса из Фурий в Нижней Италии. Но все они, без различия происхождения, писали главным образом для афинского театра и изображали в своих пьесах афинскую жизнь.
В области эпоса также начала обнаруживаться новая жизнь. Хэрил из Самоса на исходе V века осмелился взять

260

сюжет для своей поэмы не из мифологии, как требовала традиция, а из истории, воспев Персидские войны. Разумеется, значительная часть этой эпопеи представляла песнь во славу Афин, и афиняне вознаградили поэта, постановив, чтобы впредь рапсоды публично декламировали его поэму наряду с гомеровскими песнями. Впрочем, именно в этой патриотической тенденции, по-видимому, и заключалась главная заслуга Хэрила. Его совершенно затмил его ионийский соотечественник Антимах, который в своей "Фиваиде" снова, по обычаю, разработал мифологический сюжет. Наиболее славилась его элегия "Лида", где поэт изливал свою скорбь по поводу смерти своей возлюбленной и искал утешения в воспоминаниях о других несчастных любовниках, которых в таком изобилии выводил перед ним миф. Такой знаток, как Платон, очень высоко ставил Антимаха, и если позднейшие поколения порицали напыщенную пространность его композиции, то они все-таки усердно читали его и не менее усердно ему подражали. Для элегии александрийского периода "Лида" послужила образцом.
В собственной лирике текст в эту эпоху все более отступал перед композицией. Сообразно с этим теперь разрабатывались преимущественно одноголосная песня или, как говорили греки, ном, и опера, дифирамб. Это было результатом нового направления, которое с половины V века обнаружилось в области музыки. Начало этому движению положили Меланиппид из Мелоса и Фринис из Митилены в эпоху Пе-рикла; до совершенства новое направление было доведено Тимофеем из Милета, Филоксеном из Киферы и Кинесием из Афин, действовавшими на исходе V и начале IV столетия. Всеми средствами старались они добиться более полного звукового эффекта; инструменты были усовершенствованы, искусственные ритмы, излюбленные Пиндаром и его современниками, были отброшены, как стеснительные узы, и заменены более простыми формами; композиторы уже не боялись менять тональность в одной и той же пьесе. Они стремились прежде всего к реализму; так, Филоксен и Тимофей в музыкальных звуках изображали мычание стад Киклопа, гул бури и даже обстоятельства, которыми сопровождалось рождение

261

Дионисия. Поклонники старины, конечно, оплакивали "упадок" музыки, как это повторилось и в наши дни по поводу музыкальной реформы подобного же рода. Но, как ныне, так и тогда противодействие оказалось бесплодным; новая эпоха требовала нового искусства, и творцы его знали, что им принадлежит будущее. Тимофей, вождь всего этого движения, не поколебался открыто бросить в лицо своим злобным критикам такие слова:
Не стану петь, как пели встарь — Мне новый лад милее; Царит теперь бог юный — Зевс, Низвергнут старый Кронос. Прочь, старая муза!
Предсказание сбылось; старая музыка пала, и скоро Тимофей и Филоксен уже сами были классиками; их песни изучались в школах, и их большие композиции ставились на сцене еще спустя столетия.
Высокого совершенства достигла в это время и инструментальная музыка. Игра на флейте издревле процветала в Фивах; но лишь в эпоху Перикла здесь в лице Пронома явился композитор, чьи пьесы для флейты приобрели известность во всей Греции. Его сын Эниад продолжал деятельность отца; мы узнаем, что он в 388 г. одержал победу в Афинах. Но Эниада затмил его соотечественник Антигенид, первый флейтист-виртуоз своего времени (ок. 400—360). Он примкнул к Филоксену, в чьих дифирамбах исполнял аккомпанемент, но писал и самостоятельные пьесы, долго охранявшие его имя от забвения. Из его многочисленных учеников большую известность приобрели в эпоху Филиппа и Александра Исмений и Тимофей, оба из Фив. В соседних с Беотией областях также усердно занимались авлетикой: в конце IV века мы находим среди первоклассных артистов Телефана из Мегары и Эвдокса из Халкиды.
В Афинах авлетике никогда не удавалось пустить прочные корни; зато здесь достигла высокого совершенства кифаристика благодаря двум артистам, жившим в первой по-

262

ловине IV века, Кефисодоту из Ахарн и особенно Стратонику. Стратоник, по преданию, первый основал школу инструментальной музыки.
Все великие музыканты V и IV веков являлись вместе с тем и артистами-исполнителями, и своей славою были обязаны столько же виртуозности своей игры, сколько достоинствам своих композиций. Но, разумеется, невозможно было требовать, чтобы композитор обладал и красивым голосом, в особенности если он продолжал работать до поздней старости, как Тимофей Милетский. Притом, для постановки новых сложных дифирамбов требовались не только хорошие солисты, но и обученный хор и хороший оркестр. Таким образом возникло сословие профессиональных театральных певцов и музыкантов. Такая же перемена произошла на трагической и комической сцене. Если Эсхил и несколько раз еще Софокл сами выступали в своих пьесах, то успехи сценического искусства и обусловленная ими большая требовательность публики вскоре привели к образованию класса актеров, и поэты стали ограничиваться тем, что руководили разучиванием своих пьес. Хотя социальное положение актеров и тогда, как во все времена, было вообще далеко не почетным, тем не менее выдающиеся таланты достигали громкой славы, и в IV веке в Афинах вошло в обычай вносить и их имена в официальные списки поставленных на сцене пьес. В этом сословии господствовала строгая иерархия; трагические актеры гнушались выступать в комедиях, и протагонист относился с презрением к девтерагонисту и тритагонисту. Очень характерно для истории развития этих отношений, что из эпохи расцвета аттической трагедии до нас не дошло ни одно имя какого-либо знаменитого актера; напротив, в середине IV века источники называют нам в качестве выдающихся протагонистов на трагические роли Феодора, Не-оптолема и Аристодема, в эпоху Александра — Фессала и Афенодора; из знаменитых комических актеров этого же времени можно назвать олинфянина Сатира и Ликона из Скарфея.
Развитие пластического искусства в IV веке немногим разнится от развития поэзии за тот же период; как и поэзия,

263

пластика жила успехами, достигнутыми в предшествовавшую эпоху. Но здесь великие образцы V столетия действовали не столь подавляющим образом, как в области поэзии, ибо поэтическое произведение может быть распространено в неограниченном количестве копий, тогда как произведение искусства привязано к месту своего нахождения и никакая репродукция не может заменить оригинала. Притом техника пластических искусств в эпоху Перикла далеко еще не достигла той степени совершенства, какую обнаруживает в это же время поэтическая техника. Поэтому деятели на поприще образовательных искусств имели в IV веке больше простора для художественного творчества, чем поэты этого времени.
Пластические искусства отнюдь не могли жаловаться и на недостаток внешнего поощрения. Правда, Афины и в этой области лишаются того руководящего положения, которое они занимали при Перикле. Пелопоннесская война поглощала почти все наличные средства; затем последовали крушение государства и революция, и когда Афины несколько оправились от этой катастрофы, пришлось прежде всего позаботиться о восстановлении укреплений и арсеналов. Лишь со времени Филократова мира Афины снова могли думать о постройке зданий, не служащих непосредственно практическим нуждам. Тем не менее в течение всего этого века Афины оставались главным средоточием греческой художественной деятельности; только их художники работали почти исключительно на иностранных заказчиков.
После сражения при Эгоспотамах одну минуту казалось, что Спарта и в области художественной деятельности намерена выступить наследницей Афин. В Дельфах и Спарте были воздвигнуты великолепные памятники победы; но возобновление войны вскоре положило конец этим стремлениям. Расцвет Фив после битвы при Левктрах почти совсем не породил крупных монументальных памятников. Зато усердно культивировалось искусство в монархических государствах, которые в это время возникли или достигли большого значения, особенно в Карий, Сицилии и Македонии; разумеется, оно должно было подчиняться и тем требованиям, которые предъявляли к нему властелины этих стран.

264

В области архитектуры постройка храмов все еще занимала первое место, хотя уже не в такой степени, как в предшествовавшую эпоху. Афины, несмотря на финансовые затруднения, которые они испытывали во время Пелопоннесской войны, нашли средства отстроить святилище Афины Полиас на Акрополе, по благородной строгости стиля — истинный шедевр ионийской школы. Около этого же времени на террасе близ Пропилеи, откуда открывается волшебный вид, был воздвигнут тот небольшой храм богини Победы, который в нашем веке после освобождения Греции был восстановлен из античных обломков и теперь опять, как некогда, сторожит вход на Акрополь. На Делосе близ старого храма Аполлона был построен новый большой храм в честь бога-хранителя острова. В Тегее храм Афины Алеа около 395 г. был уничтожен пожаром; новый храм, воздвигнутый под руководством Скопаса, был величайшим и прекраснейшим храмом всего Пелопоннеса. Приблизительно в это же время близ Эпидавра был воздвигнут великолепный храм Асклепия. Особенно оживленную деятельность обнаруживала в этой области Иония, где, наконец, начали восстановлять разрушенные некогда персами храмы. Храм Аполлона Ди-димского в Бранхидах близ Милета был великолепно реставрирован зодчими Пеонием и Дафнисом. В Приене Пифей, творец Мавсолейона, построил большой храм городской богини Афины, который затем был освящен Александром. Сгоревший в 356 г. Артемисион в Эфесе был еще в более роскошном виде восстановлен Дейнократом; он был теперь самым большим из всех греческих храмов и позднее считался одним из семи чудес света.
В огромном большинстве случаев при постройке храмов следовали тем образцам, которые создала предшествовавшая эпоха, и держались двух традиционных стилей, дорийского и ионийского, тогда как новоизобретенный коринфский стиль применялся лишь изредка, да и то лишь в отделке внутренних частей храма. Лишь в очень редких случаях зодчие пытались идти самостоятельными путями. Таков был колоссальный храм Зевса в Акраганте, самый большой из всех храмов Сицилии и после эфесского Артемисиона, вероятно,

265

из всех греческих храмов вообще, который строился вплоть до разрушения города карфагенянами (406 г.) и вследствие этой катастрофы остался неоконченным. Здесь, именно ввиду огромных размеров здания, колоннада была заменена стеною, украшенной полуколоннами, фасад имел, вместо обычного четного числа колонн, семь полуколонн; внутри громадные фигуры гигантов служили опорами для балок корабля. Еще смелее уклонились от традиции строители храма Афины Полиас, т.н. Эрехтейона, на Акрополе в Афинах. Здесь также нет колоннады; вместо нее мы находим три портика, из которых в одном колонны заменены статуями, изображающими девушек. В это же время был изобретен круглый храм. Самым знаменитым образчиком этого вида храмов был "фолос", построенный в половине IV века младшим Поликлетом в священной области Асклепия близ Эпидавра. Это было круглое святилище, снаружи окруженное перистилем из ионийских колонн, внутри украшенное коринфскими колоннами, — по тщательной отделке деталей, быть может, самое совершенное создание греческой архитектуры. Круглый же храм, но меньших размеров, представлял собой Фи-липпейон в Олимпии, воздвигнутый Александром в честь его отца и украшенный статуями обоих великих царей Македонии, царицы Олимпиады и родителей Филиппа. Это был ионийский периптер, внутри украшенный коринфскими полуколоннами. В форме небольших круглых храмов строились, вероятно, и монументы, воздвигавшиеся в память одержанных в театре побед; таков памятник Лисикрата (от 335/334 г.), который еще теперь стоит в Афинах у подошвы Акрополя, — одно из немногих зданий коринфского стиля, какие уцелели от той эпохи.
Но рядом с постройкою храмов к архитектуре предъявлялись теперь все в больших размерах и требования иного рода. Каждый греческий город хотел иметь свой каменный театр, возможно более великолепный. Самым красивым зданием этого рода считался театр, который построил в священном округе Эпидавра, рядом со своим "фолосом", младший Поликлет и который, за исключением сцены, почти вполне сохранился до наших дней. Афины не хотели отстать

266

и приступили к перестройке своего старого театра внизу Акрополя, которая и была закончена во время правления Ликурга при Александре. Тогда же был заложен панафиней-ский стадий в южной части города, по ту сторону Илиса. Теперь все более входило в обычай созывать Народное собрание в театре. Однако и тут участники собрания ничем не были защищены против непогоды; вследствие этого в наиболее благоустроенном городе этого времени — Мегалополе — напали на мысль устроить крытое помещение для заседаний аркадского союзного собрания, т.н. "десяти тысяч". Это Ферсилейон, названный так по имени своего основателя, представлял собой прямоугольную залу с пилястрами, на которых покоилась крыша; в общем он походил на храм Де-метры в Элевсине, но был еще несколько больше его, вмещая около шести тыс. человек. Но, по-видимому, этот пример не нашел подражателей.
Новые задачи поставила зодчеству монархия, которая в течение IV столетия все более упрочивалась в Греции и в конце концов сделалась господствующей формой правления. Вернее, это были те старые задачи, на которых греческая архитектура развилась в микенский период, — постройка дворцов и гробниц. Особенно славился дворец любителя искусств Архелая в Пелле, преимущественно, впрочем, благодаря фрескам Зевксиса. которыми были украшены его стены; замечательным архитектурным памятником был, вероятно, и дворец Дионисия в Сиракузах. Богатые частные люди старались подражать государям, и потому греческие города начали украшаться великолепными постройками, часто оставлявшими в тени общественные здания. Может быть, совершеннейшим и во всяком случае знаменитейшим произведением искусства этой эпохи была гробница, построенная по поручению Мавсола Карийского в Галикарнасе зодчими Пифеем и Сатиром для него самого и для его жены Артеми-сии. На мощном фундаменте, где находилась усыпальница, возвышался ионический храм, крыша которого была украшена четырехконной колесницей. Первые художники того времени соперничали в украшении мавзолея скульптурными

267

работами, и в продолжение всей древности он считался одним из чудес света.
Более самостоятельности, чем архитектура, обнаруживает по отношению к искусству предшествующего периода пластика этого времени. Художники V столетия считали главною своей задачей выработку типов богов, и то, что было создано ими в этой области, осталось образцом для всех позднейших эпох. Но софистическое движение, поколебавшее старую веру в богов, нанесло смертельный удар и религиозному искусству. Характерно для духовного направления нового времени, что теперь почти совсем уже не создают статуй из золота и слоновой кости, которые представляли зрителям божество во всем его неземном величии. И теперь еще в большом количестве изготовлялись мраморные и бронзовые статуи богов; но если художники и считали свои статуи изображениями богов, это были уже не боги, а только возведенные в совершенство человеческие образы. Афродита Книдская Праксителя, быть может, знаменитейшее скульптурное произведение всего этого периода, представляла собою не что иное, как изображение идеально красивой женщины; уже полная нагота богини должна была устранять всякое чувство благоговения. Мало того, изображения богов в эту эпоху очень часто превращаются в простые жанровые картины; таков Гермес Праксителя в Олимпии, играющий с младенцем Дионисом, таков Аполлон-Савроктон того же мастера, где могучий бог, умертвивший своими стрелами Пифийского дракона, обратился в мальчика, который пытается пронзить ящерицу. Таким образом искусство этой эпохи в смысле величия далеко уступает искусству Фидия и его современников, но взамен так же далеко превосходит его умением выражать в лице и позе движения души. Такого произведения, как группа Ниобид, V век не мог бы создать.
Чрезвычайно плодотворное поле деятельности открыл пластике все более распространявшийся теперь обычай воздвигать статуи заслуженным людям. Демократия V века была очень скупа на эту почесть; в Афинах ее были удостоены только тираноубийцы Гармодий и Аристогитон. Конон, победитель при Книде, восстановивший морское владычество

268

Афин, был первым, кому оказан был этот почет. Раз таким образом старый принцип был нарушен, Афины быстро пошли вперед по этому пути; подобно Конону, и его сын Тимофей, и полководцы Ификрат и Хабрий были почтены постановкою статуй; того же отличия удостаивались дружественные государи, как Эвагор Кипрский, боспорские тираны, македонские цари Филипп и Александр; наконец дошло до того, что Деметрию из Фалер, который в 317—307 гг. управлял Афинами именем Кассандра, был воздвигнут целый ряд статуй. Остальная Греция не отставала от Афин; Сиракузы воздвигли статую еще Гелону, и вскоре почетные статуи сделались там настолько многочисленными, что при финансовых затруднениях во время Тимолеона правительство нашло выгодным расплавить их, чтобы употребить добытые отсюда средства на государственные потребности. В конце концов начали воздвигать статуи и выдающимся литературным деятелям, например, в Афинах трагику Астидаму и вскоре после того — трем творцам трагедии, Эсхилу, Софоклу и Еврипиду. Приблизительно в это же время Сиракузы воздвигли статую своему великому поэту Эпихарму. На этих работах портретная пластика развилась до такой тонкости характеристики, которая далеко оставляла за собою все, что было достигнуто в этой области предшествовавшим периодом.
Одно из первых мест между пионерами нового направления в скульптуре принадлежит Скопасу, происходившему со знаменитого своим мрамором острова Парос. Его отец Аристандр работал в Пелопоннесе рядом с Поликлетом на исходе V и начале IV века, и сам Скопас руководил там реставрацией храма Афины в Тегее. Позднее, около 350 г., мы находим его в числе художников, которым поручена была внутренняя отделка Мавсолейона в Галикарнасе. Среди остальных его произведений одним из самых знаменитых была мраморная группа, изображавшая Ахилла и его мать Фетиду, окруженных нереидами, тритонами и другими мифическими морскими существами. Он ли или Пракситель был творцом группы Ниобид, было уже в древности спорным вопросом; вероятность говорит более в пользу Скопаса. Дошедшая до

269

нас копия этой группы, украшающая теперь музей Уффици во Флоренции, есть, правда, лишь бездарное произведение времен императорского Рима, которое едва дает представление о художественных приемах творца оригинала; но и в ней мы удивляемся могучему пафосу и потрясающему выражению душевных мук на лице матери, перед глазами которой ее дочери одна за другой падают под стрелами Аполлона и Артемиды.
Между афинскими скульпторами Кефисодот является первым крупным представителем нового направления. О характере его творчества может дать нам представление т.н. Левкофея в Мюнхене, копия его статуи богини мира с младенцем Плутосом, воздвигнутой в Афинах в 374 г. по случаю заключения мира. Его сыном или братом был великий Пракситель, рядом с Фидием, Поликлетом и Лисиппом самый знаменитый из греческих ваятелей (около 350 г.). Из многочисленных произведений, созданных им, преимущественно из мрамора, одно дошло до нас в подлиннике, именно та статуя Гермеса из Гереона в Олимпии, нахождение которой уже одно вознаградило бы за труды и издержки по раскопке святилища на Алфее. Мы удивляемся совершенству мраморной техники, какого не достигал ни один из известных нам ваятелей древности или позднейшего времени, нас неодолимо влечет к себе мечтательный взор, который вперил в пространство молодой бог, машинально играя с сидящим у него на руке младенцем Дионисом. Между тем эта группа вовсе не принадлежит к числу лучших произведений Праксителя. Поэтому мы можем понять восторг, который возбуждала его Афродита Книдская, можем понять — почему любители отовсюду стекались в Феспии только для того, чтобы взглянуть на праксителева Эроса, которого подруга ваятеля, гетера Фрина, поставила там, в своем родном городе, в храме бога любви.
Кроме упомянутых, Афины произвели в этот период еще немало замечательных ваятелей, как, например, Тимофея, изготовившего рельефы для храма Асклепия в Эпидав-ре, Бриаксиса и Леохареса. Все трое работали вместе со Скопасом в галикарнасском Мавсолейоне; изображения войны

270

амазонок, украшавшие этот памятник, и теперь составляют одну из главных драгоценностей Британского музея, дают нам представление об их художественных приемах. Кроме того, до нас дошла копия одного из знаменитых произведений Леохареса — группа, изображающая похищение Гани-меда, которая теперь находится в Ватиканском музее. В Афинах работали и иностранные художники, как Эвфранор, который славился столько же в качестве живописца, как в качестве скульптора, и, по преданию, достиг большого совершенства особенно в изображении героев.
Наряду с этими знаменитыми художниками в Афинах подвизалось большое количество менее выдающихся скульпторов, имена которых большею частью забыты и из которых многие были, вероятно, простыми каменотесами; но им мы обязаны почти всем, что дошло до нас из оригинальных произведений греческой скульптуры этого времени. Их работы часто были, разумеется, весьма посредственными художественными произведениями, как раз по карману состоятельным частным людям, которые давали заказы таким мастерам. Но отблеск несравненной прелести и красоты, которыми дышали создания великих художников, озаряет и эти скромные произведения и сообщает им то обаяние, которого лишены претенциозные произведения позднейших эпох. Многие из этих памятников возвышаются даже до степени истинно художественных созданий. До нас дошли преимущественно рельефы, служившие для украшения гробниц; мертвый изображен обыкновенно в кругу своей семьи или занятый исполнением какой-нибудь повседневной работы; если он пал на войне, то его изображали также вооруженным или в схватке с врагом. Все дороги, ведшие от ворот Афин, были на далеком протяжении окаймлены такими памятниками, и ни один человек, посетивший Афины, не забудет той несравненной улицы гробниц перед Дипилоном, где памятники до сих пор или теперь снова стоят на своих старых местах.
Однако средоточием плодотворного развития пластики суждено было стать Пелопоннесу; творцом нового направления является Лисипп из Сикиона. По профессии простой

271

ремесленник, он стал художником благодаря силе собственного таланта. Разумеется, он находился под влиянием господствовавшей в его отечестве арголидской школы; он сам любил называть своим учителем поликлетова Копьеносца. Но благодаря непосредственному изучению природы и стремлению к реалистической правде он вскоре далеко опередил своего учителя. Он изобрел новую систему пропорций: он делал голову меньше и туловище стройнее, чем до тех пор было принято; он говорил, что его предшественники изображали людей такими, каковы они есть в действительности, он же — какими они кажутся зрителю. Сюда присоединялась необыкновенно тщательная отделка деталей, особенно более свободное изображение волос. Благодаря этому фигуры Лисиппа приобретали такую легкость и изящество, каких до сих пор еще не достигало греческое искусство. Статуя молодого атлета, счищающего с себя пыль палестры, т.н. Апоксименос в Ватиканском музее, мраморная копия бронзового оригинала Лисиппа, лучше всего другого знакомит нас с характером его творчества; трудно представить себе большую противоположность, чем та, которая существует между этим произведением и дюжим Копьеносцем По-ликлета.
Начав свою деятельность литейным мастером, Лисипп всю жизнь работал почти исключительно в бронзе. Его плодовитость изумительна: из его мастерской вышло, по преданию, 1500 статуй, в том числе колоссальная, в 40 локтей вышиною, статуя Зевса, поставленная в Таренте. Женских фигур он не создал почти ни одной, зато особенно охотно изображал Геракла; идеальный образ этого героя, сделавшийся типическим для позднейшего искусства, был создан Лисиппом. Его реалистическое направление должно было привести его к портретному ваянию, и в этой области он достиг, может быть, наибольшего совершенства и во всяком случае далеко превзошел всех своих предшественников и современников. Так, Александр позволял изображать себя только Лисиппу, и последний создал целый ряд статуй великого царя, всех возрастов, от ребенка до владыки мира. Лисиппу же было поручено и изготовление памятника, который

272

Александр воздвиг в Дионе лосле победы при Гранике; он изображает тех 25 всадников македонской лейб-гвардии, которые пали в этой битве, и представляет собою самую большую композицию Лисиппа и вместе с тем, вероятно, первую скульптурную группу исторического содержания. И в этой области Лисипп наметил путь для искусства позднейшего времени.
Но еще несравненно большие успехи, чем пластика, сделала в это же время живопись. И это искусство, благодаря великим художникам эпохи Пелопоннесской войны, владело теперь, если еще и не вполне совершенной, то все же очень замечательной техникой, и гораздо более, чем скульптура, было в состоянии дать то, чего прежде всего требовала эта эпоха, — естественность и тонкость психологической характеристики. Особенное внимание обращали теперь на колорит. Была создана или по крайней мере разработана особенная техника, энкавстика, состоявшая в том, что восковые краски растоплялись и смешивались раскаленной металлической палочкой: благодаря этому краска получала такой блеск, какого невозможно было достигнуть другим способом, так как древность не знала масляных красок. Но живопись восковыми красками была очень кропотливой работой, отнимавшей много времени, и потому этим способом можно было писать только небольшие картины. Да и вообще фресковая живопись теперь все более вытеснялась живописью на досках, допускавшею более тщательную отделку деталей. Такие картины часто употреблялись как жертвенные дары, и таким образом при многих знаменитых храмах начали возникать картинные галереи. Но и богатые частные лица начинают теперь собирать картины, вследствие чего цены поднимаются все выше. Так, Зевксис за свои фрески во дворце Пеллы получил от царя Архелая, по преданию, 400 мин; об Аристиде рассказывают, что он за каждую фигуру на своих дощатых картинах брал по 10 мин, так что одна его картина, изображавшая сражение из цикла греко-персидских войн и содержавшая 100 фигур, обошлась покупателю в тысячу мин, а Апеллес за портрет Александра получил от города Эфеса, по преданию, даже 20 талантов золотом или более

273

двухсот серебряных талантов. Эти и подобные им показания, несомненно, сильно преувеличены, но все-таки они показывают, как высоко уже в эту эпоху ценились картины лучших художников.
Ряд великих живописцев этого времени открывается Аристидом из Фив (ок. 380—340 гг.). Он был, по преданию, первым живописцем, которому удалось сообщить живое выражение лицам своих фигур. Его называют и в числе основателей энкавстической живописи; правда, его колорит отличается еще некоторой жесткостью. Его сын Никомах также был выдающимся живописцем, хотя его и затмила слава отца. Учеником Аристида называют коринфянина Эвфранора, о котором мы уже говорили как о ваятеле. Местом его деятельности были Афины; здесь, в стоа Зевса Освободителя, он нарисовал знаменитый цикл фресок: собрание двенадцати богов, Тесея между Демократией и Демосом, и конное сражение перед битвою при Мантинее (выше, с. 195), в котором пал сын Ксенофонта Грилл. Его лучшим учеником был афинянин Никий, живший во время Александра; он славился мастерством в изображении световых эффектов и пластической рельефностью своих фигур; наибольшей известностью пользовались его женские фигуры — Ио, Калипсо, Андромеда.
Другим центром греческой живописи в эту эпоху был цветущий промышленный город Сикион. Здесь Эвпомп в начале IV века основал нечто вроде академии живописи, благодаря его ученику Памфилу из Амфиполя (около 360 г.) эта школа приобрела известность во всей Греции. Особенное внимание обращали здесь на правильность рисунка, и с этой целью от учеников требовали математической подготовки; но при этом не оставляли в пренебрежении и колорит — напротив, именно в этой школе была усовершенствована эн-кавстическая техника. Первым выдающимся мастером восковой живописи был ученик Памфила Павсий из Сикиона, славившийся преимущественно своими картинами из детской жизни и изображениями цветов; наибольшей известностью пользовалась его "Веночница", по преданию — портрет его возлюбленной Гликеры. Большие картины на досках

274

он редко писал, но и здесь достигал блестящих эффектов в области колорита.
Но всех своих современников затмил Апеллес из Колофона, наиболее прославленный живописец всей древности. Первоначальное художественное образование он получил на своей ионийской родине; затем, будучи уже известным художником, он отправился в Сикион, чтобы здесь под руководством Памфила закончить свое образование. Отсюда он был приглашен царем Филиппом в Пеллу. Позднее он пользовался большим благоволением со стороны Александра; когда последний освободил Ионию от персидского владычества, Апеллес вернулся туда и поселился в Эфесе, где и создал свои знаменитейшие произведения. В виртуозности техники он не имел соперников; в красоте композиции некоторые живописцы превосходили его, как он сам охотно признавал, но что возвышало его над всеми художниками, это — несравненная грация, которою дышали все его создания. Его лучшим произведением, вызывавшим безграничное удивление в современниках и потомстве, было изображение выходящей из моря Афродиты, которое он написал для храма Асклепия в Косе, — достойная пара Афродите Книдской Праксителя:
Апеллес видел, как любви богиня
Из недр морских всплыла, еще кругом
Сребристою окутанная пеной,
И в блеске красоты изобразил,
Иль нет, — живую нам ее представил.
Все дивно в ней. Струей морскую влагу
Из тяжких кос богиня выжимает,
И взор ее горит огнем желанья.
И страсть волнует девственную грудь.
Владычица небес и ты, Афина,
Ваш голос слышу: "Мы сдаемся, Зевс".
Впрочем, знатоки ставили еще выше картину, изображавшую Артемиду в кругу ее нимф, где Апеллес, по преданию, превзошел знаменитое изображение Гомера. Но наибольшего совершенства он достиг в портретной живописи;

275

особенно он много раз изобразил Александра Великого. Ни один из современных ему и из позднейших художников не превзошел его в этой области и даже не сравнился с ним.
Художественная живопись должна была, разумеется, повлиять и на промышленную отрасль этого искусства — живопись на вазах. Сосуды с красными фигурами на черном фоне, которые массами изготовлялись в Афинах и вывозились в V веке, уже не соответствовали вкусу нового времени, и фабрикация их со времени Пелопоннесской войны начала быстро клониться к упадку. Взамен их теперь начинают выделывать т.н. "лекифы", длинные сосуды с тонким горлышком из белой глины, с разноцветными изображениями, — без сравнения, самое красивое, что было создано греками в области живописи на вазах. Эти сосуды обыкновенно клали в гроб мертвым, употреблялись они только в Аттике и соседних странах, как, например, Эвбее и вывозились лишь в малом количестве. Дело в том, что Нижняя Италия, представлявшая до сих пор главный рынок для сбыта аттических ваз, начала теперь освобождаться от этой зависимости. Здесь также обнаруживается стремление к многоцветности; правда, художники удержали черный фон, на котором фигуры выделяются своим бледно-красным цветом глины, но старались усилить эффект изображений посредством прибавления других красок, белой, темно-красной или желтой. Притом, эти сосуды часто были громадных размеров и украшавшие их изображения заключали в себе множество фигур, хотя по изяществу далеко уступали изображениям на аттических вазах. Это производство также служило преимущественно культу мертвых; его сосредоточием был Тарент. Но высшего своего расцвета оно достигло лишь в эпоху после Александра.
Более успешно развивались другие виды художественной промышленности и мелкие отрасли искусства. Гравировка на бронзе достигла большого совершенства; греческие изделия этого рода послужили образцом для этрусских зеркал и латинских бронзовых ящичков, которых так много найдено в могилах Средней Италии. Золотые изделия, сохранившиеся особенно в греческих и скифских могилах юж-

276

ной России, дают нам понятие о той высокой ступени, какой достигла эта отрасль художественной промышленности в
IV веке. Глиптика этого периода может претендовать на название искусства, хотя мы еще не можем составить себе ясного представления о ходе ее развития; из видных ее представителей назовем Пирготела, единственного художника, которому, по преданию, Александр позволил вырезать свой портрет на геммах. Гораздо больше сведений мы имеем об успехах монетной чеканки, так близко соприкасающейся с искусством резьбы по камню. В этой области первое место занимают Кимон и Эвайнет, работавшие в Сицилии в конце
V и начале IV века. Изготовленные ими штемпеля для сира-кузских декадрахм представляют собою высшие образцы, какие когда-либо были созданы в этой области. В греческой метрополии чеканка не достигла такого совершенства, и уже во второй половине IV столетия во всем греческом мире начинают обнаруживаться в этой отрасли художественной деятельности первые признаки упадка.
Подведем итоги развитию греческого искусства за этот период. Куда бы мы ни взглянули, в художественной деятельности этого времени господствуют стремление к реализму и борьба против всяких уз условности. Эта борьба начинается еще в эпоху Перикла в области трагедии и музыки вообще, в лице Еврипида и великих дифирамбиков; вскоре затем она охватывает все другие отрасли искусства, и повсюду старое уступает место новому. Можно спорить об абсолютной ценности новых идеалов, можно ставить Софокла выше Еврипида, Ласоса и Пиндара выше Фриниса и Тимофея, Полигнота выше Апеллеса, Фидия выше Праксителя; но именно нам, в чей век реализм снова сделался лозунгом искусства, менее всего подобает осуждать это новое направление. Ибо в конце концов и в искусстве — и здесь даже более, чем в других областях, — "человек есть мера всех вещей"; и кто судит беспристрастно, тот не может отрицать, что в общем художественные произведения IV века вполне выдерживают сравнение с памятниками предшествующего периода.
И все-таки искусство уже не являлось теперь, как еще в

277

эпоху Перикла, центром всех духовных интересов. Семя, брошенное великими софистами, теперь созрело; все в большем числе лучшие таланты отдавались молодой науке, и на ней главным образом покоится значение IV века для всемирно-исторического развития.

Подготовлено по изданию:

Белох Ю.
Греческая история: в 2 т. / Юлиус Белох; пер с нем. М.О.Гершензона; Гос. публ. ист. б-ка России.
- 3-е изд. /под ред. и со вступ. ст. Ю.И.Семенова. -М., 2009.

ISBN 978-5-85209-214-4 (т.l)
ISBN 978-5-85209-213-7

© Государственная публичная историческая библиотека России, 2009
© Семенов Ю.И., вступительная статья, редакция, 2009