363

ГЛАВА XIII

Объединение Греции

Партикуляризм был врожденным грехом греческого народа. Каждый город, как бы мал он ни был, хотел устраивать свои дела вполне самостоятельно по собственному усмотрению, и всякое ограничение этого суверенитета чувствовалось как невыносимый гнет. Грек V века совершенно не был в состоянии представить себе, чтобы могло существовать государство — по крайней мере свободное греческое государство, — которое состояло бы из нескольких городов; даже политическая теория еще следующего века, даже Аристотель рассматривают город и государство как тождественные понятия (выше, с.286). Правда, с течением времени становилось все более очевидным, что самовластная единичная община совершенно не в состоянии осуществлять даже только главную цель государства — защищать свою территорию против внешних нападений, и таким образом естественный ход вещей заставлял города соединяться друг с другом. Но эти союзы, основывались ли они на равноправии всех членов или на подчинении всех остальных наиболее могущественному городу, оставались механическими агрегатами государств, были лишены внутреннего единства и при первом случае готовы распасться на свои составные части. Даже аттическое государство не пошло дальше первых шагов к истинно органическому слиянию объединенных в нем общин.
Со времени Пелопоннесской войны начало все шире распространяться сознание, что такой порядок вещей долее не может держаться. Все более обнаруживается стремление соединять соседние мелкие города в более крупные общины. Так, города, расположенные на Родосе и близлежащих островах Халке и Телосе, около 408 г. сплотились в одно государство; жители всех этих мест считались отныне родосца-ми, как обитатели местечек и деревень Аттики — афинянами. Таким же образом в 370 г. округа юго-западной Аркадии соединились в новую общину Мегалополь (с. 178). Византия в эпоху союзнической войны даровала свое право граждан-

364

ства соседним городам Селимбрии и Калхедону. Аргосцы сделали было попытку включить Коринф в состав своего государственного союза; правда, Спарта по Анталкидову миру заставила их отказаться от этой мысли, но характерно уже то, что такая попытка оказалась возможной и потерпела неудачу только вследствие постороннего вмешательства.
Такой "синойкизм", как называли его греки, при котором участвующие города всецело поглощались новой общиной, был применим, разумеется, только в областях, занимавших небольшую территорию, так как иначе большая часть граждан была бы фактически лишена возможности осуществлять свои политические права. Притом, население греческих городов можно было склонить к полному отказу от общинной автономии лишь при особенно благоприятных обстоятельствах, и направленные к этой цели попытки обыкновенно встречали очень упорное сопротивление. Поэтому в большинстве случаев довольствовались учреждением строго централизованного союзного государства (??????), основою которого являлись старые областные союзы, имевшие целью устройство общих празднеств и общую оборону. Первый пример такого объединения представляет собою, насколько нам известно, организация Беотии после битвы при Коронее (446 г.). Союз имел исполнительный орган — коллегию из 11 беотархов, где Фивы были представлены двумя, каждая из остальных общин — одним членом; законодательная власть принадлежала четырем советам. Уничтоженный по Анталкидову миру, этот союз после возвышения Фив был восстановлен на демократической основе в еще более строгих формах. По образцу этого нового Беотийского союза было организовано после битвы при Левктрах Аркадское союзное государство. Несколько лет перед тем (около 372 г.) Ясоном Ферским был восстановлен Фессалийский союз — насколько нам известно, в старых формах, но с более строгой централизацией. В Фокиде и пелопоннесской Ахее старые, слабо сплоченные племенные союзы также в первой половине IV века были преобразованы в прочные союзные государства. Такова же была организация Халкид-ского союза с Олинфом во главе, образовавшегося во время

365

Пелопоннесской войны. Наконец, со своеобразным отличием — увенчанная монархической властью — та же государственная форма существовала со времени царя Фарипа в Эпире.
Конституции, действовавшие во всех этих союзных государствах, были в главных чертах тождественны. Повсюду, насколько мы можем судить, существовал общий союзный индигенат, заключавший в себе право брака, право поселения и приобретения недвижимой собственности, право выбора в союзные должности и право участия в союзных собраниях1. По отношению к другим государствам каждый из этих союзов составлял одно целое, облеченное правом решать вопросы о войне и мире и заключать договоры. Во главе союза стоял общий исполнительный орган, верховная власть принадлежала Союзному собранию и его постоянной делегации, совету. Для покрытия общих издержек отчислялись известные статьи доходов, например, портовые пошлины; если этих сумм не хватало, то производилась раскладка между отдельными общинами. Монета чеканилась в большинстве случаев общая для всего союза, что заставляет предполагать и существование общей меры и веса2. Напротив, во внутренних делах каждый союзный город был совершенно самостоятелен; однако союз уже самим своим существованием естественно способствовал установлению в союзных общинах возможно однообразных политических форм; олигархическим и демократическим общинам трудно было уживаться в одном и том же союзном государстве.
Итак, в половине IV века федерация была господствующей политической формой в большей части греческого полуострова. Но за пределами последнего мы находим лишь зачатки подобного строя. Так называемый Второй Аттический морской союз был еще более шатким соединением

1 В олигархических союзах последнее право было предоставлено, конечно, только зажиточным гражданам, или же совсем не существовало союзного собрания, которое заменялось одним или несколькими советами.
2 Союзную монету чеканили Беотия, Фокида, Аркадия, Халкидика, — Ахея лишь во время Александра, Фессалия лишь в римский период (196—146).

366

самостоятельных государств, чем первый. Столь же непрочным оставался и союз греко-италийских городов. Зато в колониальных областях, где грекам приходилось отстаивать свое существование против соседних варваров, отдельные города сплотились в жизнеспособные государства, часто в форме военной монархии; такую организацию создали на Кипре Эвагор, в Сицилии Дионисий, на Киммерийском Бое-поре дом Спартокидов.
Однако образование такого большого числа крепких областных государств служило само по себе крупным препятствием для всякой попытки национального объединения, и потому Спарта, которая в первые десятилетия IV века одна во всей Греции отстаивала идею объединения, постоянно старалась противодействовать этому движению. Именно с этою целью в Анталкидов мир была внесена оговорка об автономии отдельных государств. Но стремление к поместному объединению оказалось сильнее могущества Спарты и персидского царя, и спартанская гегемония была сокрушена в этой борьбе. Если с виду это была победа партикуляризма, то в действительности федеративное движение косвенным образом сильно способствовало торжеству национальной идеи. Оно научило народную массу смотреть далее стен своего города, показало ей, что город может входить равноправным членом в состав более крупного политического целого, и тем указало путь, который один мог привести к прочному объединению нации.
В духовной области это объединение уже давно осуществилось, и с тех пор, как Афины сделались умственным центром Эллады, оно с каждым годом становилось все теснее и глубже. Вследствие этого аттическое наречие сделалось общим литературным языком, а следовательно, и языком всех образованных людей. Прочие диалекты еще некоторое время держались только в специальных науках; врачи гиппократовой школы продолжали писать по-ионийски, как их учитель, а пифагорейцы и вообще математики греческого Запада остались верны дорийскому наречию. Однако, как местный разговорный язык, диалекты еще долго продолжали

367

жить, и одна только Македония решилась сделать аттическое наречие своим государственным языком.
В конце V и начале IV века нация выработала себе и однообразное письмо. Ионийский алфавит, самый совершенный из всех греческих алфавитов, сделался в Аттике около времени Пелопоннесской войны преобладающим в неофициальной письменности и постепенно начал проникать также в официальное делопроизводство; наконец, при восстановлении демократии в 403 г. он был официально введен в обиход афинской государственной канцелярии. То же сделали около этого времени все остальные греческие государства, вследствие чего старые алфавиты повсюду были забыты — несомненно, знаменательный признак овладевшего эллинами стремления к объединению нации.
Это движение не могло не отразиться и в политической области. Сознание, что нация необходимо должна объединиться, что иначе Элладе грозит опасность истощить свои силы во внутренних распрях и в конце концов сделаться добычей варваров, начало со времени Пелопоннесской войны проникать все в более широкие круги. Аттическая комедия неустанно в течение всей войны напоминала народу, что кровь, проливаемая им на полях битвы, есть кровь братьев эллинов. Совершенно так же думал Платон; на войну эллинов с эллинами он смотрел как на гражданскую войну и как на признак того, что нация больна. Но более всего распространению объединительной идеи способствовали ораторы. Уже великий основатель искусства красноречия, Горгий из Леонтин, отдал свои силы на служение этому делу. Ему суждено было видеть, как сначала Спарта с помощью персов сокрушила Афинскую державу, как затем афиняне и фиванцы, также с персидской помощью, сокрушили Спартанскую державу, и как вследствие этого малоазиатские греки снова подпали под персидское иго, от которого их некогда освободили предки. И вот, в 392 г. он выступил на Олимпийском празднестве перед собравшимися эллинами, пламенным словом призывая их к единению и борьбе с варварами, которая одна лишь достойна Греции и одна может залечить язвы политического раздробления. В том же смысле говорил он в

368

Афинах, в речи, произнесенной им в память граждан, павших в Коринфской войне; печальным победам над братьями-греками он противопоставлял дни Марафона и Саламина, единственные истинно славные страницы в истории Афин. И слова Горгия не отзвучали бесследно. Примирение эллинов между собою, национальная война против Персии для освобождения заморских братьев сделались отныне излюбленной темой ораторов, выступавших на панэллинских празднествах, — знак, что этим идеям был обеспечен успех у слушателей. Подобные же призывы иногда раздавались и с политической трибуны. Даже Демосфен однажды назвал персидского царя "исконным врагом всех эллинов" и считал источником всех бедствий, постигших Элладу, внутренние раздоры и вызванное ими вмешательство персов; эллины, говорит он, нуждаются в посреднике, который водворил бы между ними согласие. Правда, это были лишь красные слова, которые очень скоро были снова забыты.
Но никто не трудился так долго и неутомимо в пользу объединения Греции, как Исократ. Когда постыдный мир Анталкида выдал малоазиатских греков варварам и Эвагор Кипрский начал борьбу за жизнь и смерть с могущественной Персией, тогда великий оратор выступил со своим Панегириком, — совершеннейшим образцом античного торжественного красноречия, предназначенным воодушевить эллинов к национальной войне против Персии. Одну минуту действительно казалось, что эти надежды близки к осуществлению (выше, с. 153); но вскоре Исократу пришлось убедиться, что люди, стоявшие во главе греческих республик, менее всего заботились о достижении великих национальных целей. Тогда Исократ обратил свои взоры на монархию, прежде всего — на Ясона Ферского, владыку Фессалии. Действительно, Ясон охотно согласился стать во главе похода против персов, но убийство его в 370 г. внезапно расстроило этот план. Когда вслед затем Дионисий Сиракузский сблизился с Афинами и начал принимать деятельное участие в греческой политике, Исократ увидел в нем грядущего спасителя нации; в самом деле, кто мог быть более способен вести эллинов против Персии, чем вождь, объединивший Сицилию

369

и остановивший успехи карфагенян? Но у Дионисия были более неотложные заботы дома; правда, он еще раз взялся за оружие, но опять лишь против Карфагена, а вскоре смерть отозвала престарелого тирана с политической арены. Затем обстоятельства неожиданно сложились так, что Исократ мог, казалось, снова надеяться на осуществление своей заветной мечты: Афины в союзе со Спартой обратились против Персии, старый царь Агесилай II еще раз перешел в Азию и затем победоносно защитил Египет против персов, наконец Афины в союзнической войне открыто порвали с Персией и Харес одержал ряд блестящих побед над малоазиатскими сатрапами. В это время Исократ обратился к спартанскому царю Архидаму III, призывая его последовать примеру его великого отца, Агесилая, и стать во главе освободительной войны против Персии. Но внимание Архидама было поглощено более неотложными задачами; он надеялся в союзе с Фокидой вернуть Спарте ее прежнее положение в Пелопоннесе и вовсе не был склонен связывать себе руки обширным заморским предприятием. Тщетно Афины призывали эллинов к борьбе против Персии; они остались изолированными и должны были позаботиться о том, чтобы как-нибудь добиться мира с царем (выше, с.214).
Но Исократ и теперь не потерял надежды. Чего он тщетно ждал от старых греческих государств, то осуществит, может быть, македонский царь, завоевавший себе в течение немногих лет такое положение, какого не занимал до него ни один греческий государь. Исократ лелеял этот план уже во время войны из-за Амфиполя; он готовил речь, которая должна была убедить афинян в необходимости примириться с македонским царем и в союзе с ним предпринять войну против персов. И вот — раньше, чем Исократ мог надеяться, — был заключен мир; он немедленно отправил к царю открытое послание, где изложил свою политическую программу. Ближайшая задача, говорит он, — водворить мир в Элладе; если Филипп серьезно возьмется за осуществление этой цели, то общественное мнение тотчас станет на его сторону и он во всей Греции займет такое же положение, какое занимают цари в Спарте или он сам по отношению к маке-

370

донской знати. Затем пусть он ведет силы объединенной нации против Азии. Война с персами не представит затруднений, раз они не будут иметь союзников в Греции, и завоевание всей персидской монархии вполне возможно. Если же этот план окажется неисполнимым, то достославной целью было бы по крайней мере вырвать из рук персидского царя Малую азию и основать здесь ряд колоний, в которых могли бы найти новое отечество все те, кого теперь бедность гонит в наемники; таким образом, эти люди были бы избавлены от нужды и превратились бы в полезных членов общества, тогда как в настоящее время они являются истинным бичом Эллады.
Не звучит ли в этих словах Исократа пророческое предвидение будущего? Правда, объединить Грецию было не так легко, как ему казалось; еще много крови будет пролито, прежде чем удастся сломить сопротивление партикуляризма, и ни Исократ, ни сам Филипп не увидят полного осуществления тех идеалов, которым они посвятили свою жизнь, один как полководец и политик, другой как оратор и публицист. Роль, которую Исократ, простой афинский интеллектуал, играл рядом с могущественным царем, была с внешней стороны, разумеется, очень скромна; но это не умаляет в наших глазах значения его деятельности для торжества той идеи, которой они оба служили. В то время риторика была в Греции крупной силой, и Исократ был самым прославленным из преподавателей риторики. Его произведения читались от одного конца греческого мира до другого; а к влиянию литературному присоединялось еще личное влияние на целый ряд даровитейших юношей, которые отовсюду стекались в Афины к стопам знаменитого учителя и которые позднее сделались духовными вождями нации. Голос такого человека влиял на общественное мнение, как ничей другой, и если Филиппу удалось объединить Элладу, если Александр смог открыть далекую Азию для греческой культуры и греческой предприимчивости, то это в значительной степени было заслугой Исократа, который проторил им путь совершенно так же, как деятели 1848 г. подготовили почву для объединения Германии.

371

Но пока внимание Филиппа II было поглощено более неотложными задачами. В Македонии надо было после долгой войны многое привести в порядок; прежде всего опять необходимо было усмирить соседние варварские племена на западе и севере, иллирийцев и дарданов. Для защиты пограничных областей были основаны колонии; энергично продолжалась постройка флота, начатая еще во время войны. Благодаря блестящему политическому положению, которое Филипп своими победами доставил Македонии, она начала теперь развиваться и в экономическом отношении, и доходы царской казны достигли небывалой высоты.
Еще более дела предстояло в Фессалии. Полномочие, которым Филиппу вручено было верховное начальство против Фокиды, с окончанием Священной войны утратило законную силу; теперь победитель был избран пожизненным архонтом Фессалийского союза, что обеспечивало ему руководящее влияние во внутренних делах. Сторонники Филиппа в качестве "тетрархов" стали во главе четырех провинций страны, внутренние споры в отдельных городах решались отныне царскими указами, доходы и военные силы союза находились в распоряжении Филиппа; в Феры, где еще живы были воспоминания о блеске эпохи тиранов, был поставлен царский гарнизон. Правда, несмотря на все это, Филипп отнюдь не был в Фессалии неограниченным властелином или даже только верховным правителем, каким он был в Македонии; во всех важных правительственных действиях он зависел от согласия Союзного собрания, которому принадлежало и право войны и мира. Притом, звание архонта не было наследственным: по смерти архонта преемник ему каждый раз избирался Фессалийским союзным собранием. Правда, фактически верховная власть над Фессалией отныне и до битвы при Киноскефалах оставалась соединенной с македонской короной; но, по крайней мере формально, македонские цари всегда соблюдали конституционные права страны, хотя в действительности воля царя мало-помалу приобрела в Фессалии такое же безусловное значение, как в самой Македонии.
И к югу от Фермопил Филипп успешно старался рас-

372

пространить свое влияние. Состоятельные классы всюду обращали теперь свои взоры к царю; они ожидали от него поддержки своим интересам, какой уже не могла оказывать Спарта. И Филипп оправдал эти надежды. В Элиде незадолго перед тем была свергнута господствующая олигархия и часть зажиточного класса принуждена была уйти в изгнание; теперь изгнанники с македонской помощью вернулись на родину и олигархия была восстановлена. После этого Элида, разумеется, вступила в тесный союз с Филиппом. Но и демократические государства Пелопоннеса, Аргос, Мегалополь, Мессена, бросились теперь в объятия Филиппа, который один в состоянии был оказывать им действительную помощь против Спарты. Едва ли кому приходило здесь в голову, что царь когда-либо может явиться в Пелопоннес; между тем ему уже теперь воздвигли бронзовую статую в Мегалополе.
Только одного Филиппу не удалось достигнуть, именно того, что было для него наиболее важно: установления добрых отношений с Афинами. Мы видели, как Демосфен, искусно пользуясь обстоятельствами, сумел тотчас после заключения мира и союза с Филиппом сделать отношения между обеими державами настолько натянутыми, что война едва не возобновилась, и самому Демосфену пришлось употребить все свое влияние, чтобы удержать народ от необдуманного шага (выше, с.361). Но кто мог поручиться, что настроение массы в ближайшую минуту снова не изменится? Поэтому Демосфен должен был позаботиться о том, чтобы не упустить благоприятного момента, пока общественное мнение еще было возбуждено против Филиппа и против тех, кто ратовал за союз с царем.
Эсхин сильно скомпрометировал себя своим донесением о дружественных намерениях Филиппа; ему и должен был достаться первый удар. При рассмотрении отчета послов Демосфен возбудил против него обвинение в том, что он, будучи подкуплен Филиппом, изменил интересам Афин. Эсхину грозила страшная опасность, потому что, хотя обвинитель не мог привести в пользу своего доноса даже тени доказательства, но при господствовавшем теперь в Афинах

373

настроении можно было почти с уверенностью предсказать, что присяжные вынесут обвинительный приговор.
Но Эсхин знал, как отразить удар. Демосфен внес свое обвинение совместно с одним из своих единомышленников, влиятельным политическим деятелем Тимархом из Сфетта, который более тридцати лет подвизался на политическом поприще и занимал всевозможные должности. Когда-то он был красавцем и пользовался большим успехом в обществе, тем более что охотно принимал поклонение своих почитателей и был неравнодушен к подаркам. Но человек, который вел такой образ жизни, был по афинскому праву политически обесчещен, не мог занимать никакой общественной должности, ни выступать перед судом в качестве обвинителя или защитника. И вот Эсхин ответил на обвинение Демосфена и Тимарха встречным обвинением, в котором доказывал, что Тимарх, ввиду своего грязного прошлого, не имеет права защищать перед судом интересы государства, и потому подписанное им обвинение недействительно. Пришлось предварительно рассмотреть этот вопрос; процесс против Эсхина был покуда приостановлен, и хотя можно было предвидеть, что Демосфен во всяком случае проведет свое обвинение, но и выигрыш во времени был уже важным шансом.
Теперь разыгрался скандальный процесс самого пикантного свойства; отовсюду стекались любопытные на судебные разбирательства. Действительно, ожидания публики не были обмануты; речь Эсхина была образцовым ораторским произведением, а его разоблачения отрезали обвиняемому все пути к оправданию. Сам Демосфен не решился ни единым словом защитить своего друга, и Тимарх беспрекословно подчинился приговору судей, в силу которого он лишался всех политических прав. Эсхин был спасен, Демосфен тяжело скомпрометирован во мнении общества (зимою 346/345 г.).
Филипп признал эту минуту удобною для попытки установить более дружественные отношения с Афинами, и вскоре он нашел случай на деле доказать афинянам свое расположение. Граждане Делоса всегда тяготились афинским господством; теперь они надеялись, что Филипп осво-

374

бодит их, и представили свое дело на рассмотрение Совета амфиктионов в Дельфах, в котором, как мы знаем, царь безусловно располагал большинством голосов. В Афинах не осмеливались оспаривать компетентность этого судилища и доводить дело до священной войны. Представителем афинских интересов сначала предполагалось послать в Дельфы Эсхина, но Ареопаг вмешался и назначил вместо Эсхина Ги-перида, лучшего адвоката, какого имели тогда Афины, но вместе с тем политического противника Филиппа. Однако царь, как искусный дипломат, был гибок; приговором амфиктионов права Афин на господство над Делосом были признаны законными.
Однако эта предупредительность не принесла пользы Филиппу; Демосфен по-прежнему сохранял руководящее влияние в Афинах и пользовался им для того, чтобы всячески противодействовать Филиппу. Прежде всего необходимо было вывести Афины из того изолированного положения, в которое они попали благодаря своей политике в Фокейской войне. С этой целью Демосфен отправился послом в Пелопоннес, чтобы привлечь на сторону Афин Мессену, Аргос и Мегалополь (344 г.). Восемь лет назад Мегалополь сам предложил свой союз Афинам, и Демосфен тщетно старался тогда склонить своих сограждан принять это предложение (выше, с.341—342 и след.); то, что тогда было упущено, следовало теперь вернуть. Но за эти годы положение дел совершенно изменилось. Враждебные Спарте государства нашли могущественного защитника в лице Филиппа, и Афины ничего не могли предложить им взамен этой опоры; они не были даже готовы к тому, чтобы порвать свой союз со Спартою. Тщетно Демосфен пускал в ход всю мощь своего красноречия; его слова пропадали даром или, вернее, достигли лишь того, что Филипп и находившиеся в союзе с ним пелопоннесские государства стали жаловаться на оскорбительный язык афинских послов и на беспрестанно оказываемую Афинами Спарте поддержку. Афиняне со своей стороны потребовали, чтобы мирный договор был в некоторых пунктах исправлен, и Филипп не отклонил этого требования; так, он изъявил готовность передать афинянам небольшой остров

375

Галоннес к северу от Эвбеи, отнятый им у шайки морских разбойников. Но Демосфен резко отверг это предложение; не уступить, говорил он, а вернуть должен царь этот остров, на который Афины имеют старые права. Напрасно Филипп предлагал передать спорные пункты на третейский суд нейтрального государства; Демосфен не хотел слышать о соглашении, и переговоры были, наконец, прерваны.
Теперь надо было позаботиться о том, чтобы закрыть рот оппозиции в Афинах. На этот раз за дело взялись умнее и первый удар направили против Филократа, который первым подписал свое имя под договором о мире. Привлеченный к суду Гиперидом по обвинению в государственной измене и понимая, что при данном положении дел его неминуемо ждет осуждение, он не стал дожидаться приговора и отправился в добровольное изгнание, после чего заочно был приговорен к смерти (343 г.). Теперь Демосфен счел своевременным возобновить обвинение против Эсхина, которое он два года назад, после своего поражения в процессе Ти-марха, оставил, не доведя до конца. Он заявил, что Эсхин, будучи подкуплен Филиппом, своим поведением во время второго посольства погубил Керсоблепта и фокейцев и, следовательно, повинен во всех бедствиях, какие мир навлек на Афины; ввиду этого обвинитель требовал, чтобы Эсхин был присужден к смерти или по крайней мере к лишению почетных гражданских прав. Правда, обвинение было очень скудно обосновано. Демосфен не может привести ни малейшего факта в доказательство того, что Эсхин был подкуплен Филиппом, да и другие пункты обвинения совершенно голословны. В самом деле, послам было дано прежде всего чисто формальное полномочие принять от Филиппа присягу на верность уже заключенному миру; в условиях мира уже ничего нельзя было изменить, а как мы знаем, Керсоблепт не был включен в мир и Филипп категорически заявил, что он и фокейцев не признает союзниками Афин в том смысле, как этот термин понимался в договоре. Далее, Керсоблепт капитулировал в Гиерон-Оросе спустя четыре дня после того, как мир был заключен в Афинах, и еще раньше, чем послы выехали в Пеллу. Что же касается Фокиды, то уже во время

376

заключения мира вся Греция знала, что Филипп готовится к походу в Дельфы; значит, афиняне знали об этом гораздо раньше, чем вернулись их послы. Притом, Афины только сейчас заключили союз с Филиппом, следовательно, Эсхина невозможно было упрекать за то, что он старался установить возможно более дружественные отношения с царем. А если из всех выгод, какие Эсхин в своем докладе сулил народу, не осуществилась ни одна, то вина в этом падала, разумеется, не на послов, а на тех людей, которые в решительную минуту помешали Афинам рука об руку с Филиппом принять участие в фокейской экспедиции. Вопрос был только в том, насколько все эти обстоятельства повлияют на приговор афинских присяжных, так как осуждение Филократа являлось грозным прецедентом и Демосфен был опасным противником. Его речь — совершеннейший образец сикофант-ского искусства; она мастерски рассчитана на то, чтобы возбудить страсти народной массы, а слабость юридической аргументации тщательно замаскирована в ней. Но и на этот раз Демосфен не достиг своей цели. Защита Эсхина по риторическому совершенству не уступала речи обвинителя, и скромный язык истины произвел глубокое впечатление на присяжных. Еще более подействовало, может быть, то обстоятельство, что некоторые лица, пользовавшиеся крупным влиянием и безупречной репутацией, как Эвбул и стратег Фокион, выступили на суде в качестве защитников обвиняемого, и особенно то, что сами фокейцы, которых будто бы предал Эсхин, свидетельствовали в его пользу и что между ними не нашлось ни одного, который согласился бы поддержать Демосфена. Таким образом, Эсхин был оправдан, хотя и малым большинством голосов.
Около того времени, когда в Афинах разбирались эти процессы, Филиппу удалось подчинить своему влиянию значительную часть Эвбеи. В Эретрии с помощью македонских войск была свергнута демократия и установлен олигархический режим, во главе которого стал Клитарх, игравший пять лет назад видную роль в восстании против Афин. Такой же переворот произошел в Орее; город был занят Парменионом по соглашению с олигархической партией, вождь кото-

377

рой, Филистид, и стал во главе правления. Однако попытки царя приобрести и Халкиду оказались безуспешными; халкидцы стремились к тому, чтобы соединить все эвбейские общины в одно союзное государство и тем спасти их от опасности стать игрушкою в руках соседних держав. Так как Филипп не соглашался поддержать этот план, то халкидцы обратились в Афины, где Демосфен стал горячо поддерживать их предложение; действительно, ему удалось склонить своих сограждан к отказу от их старых притязаний на господство над Эвбеей и добиться заключения равноправного союза с Халкидою. Даже к Мегаре Филипп протянул свою руку. Здесь Птоодор, самый богатый и наиболее влиятельный из граждан города, надеялся с помощью царя захватить власть; но предприятие не удалось и повело лишь к тому, что Мегара вступила в союз с Афинами (343 г.).
Зато вскоре после этого Филипп достиг очень крупных успехов в Эпире. Там после смерти царя Ал кета совместно правили его сыновья Неоптолем и Арибба; затем Неоптолем умер, оставив одного несовершеннолетнего сына Александра, над которым опеку принял Арибба. Из двух дочерей Не-оптолема на одной, Троаде, женился Арибба, другую, Олимпиаду, он в 357 г. выдал замуж за Филиппа Македонского, надеясь найти опору в лице этого могущественного соседа. Однако ему вскоре пришлось убедиться, что эта надежда была ложною; напротив, Филипп энергично вступился за права своего шурина Александра, который воспитывался при македонском дворе. Уже после победы Филиппа над Ономархом между Филиппом и Ариббою вспыхнула из-за этого война; когда затем Александр достиг совершеннолетия и Арибба отказался предоставить своему племяннику следовавшую ему долю власти, Филипп вторично предпринял поход в Эпир, изгнал Ариббу и его сыновей из страны и возвел на престол Александра (343/342 г.). Вследствие этого Эпир вступил в самые тесные отношения с Македонией, и Филипп тотчас доставил своему шурину крупное приобретение, заставив Кассопию — страну, лежавшую при входе в Амбра-кийский залив, — вступить в Эпирский союз. Он надеялся достигнуть еще большего, именно овладеть и коринфской

378

колонией Амбракией, самым большим и самым могущественным городом Эпира, обладание которым было для эпир-ских царей таким же жизненным вопросом, как обладание Халкидикой — для македонских царей. Но здесь его успехам был на время положен предел.
Правда, Коринф совершенно не был в состоянии собственными силами защитить подвластную ему колонию, поэтому он обратился с просьбой о помощи в Афины, предлагая им свой союз, и его предложение было охотно принято. Соседние с Эпиром мелкие государства, Керкира и Акарна-ния, также начали опасаться за свою самостоятельность и снова примкнули к Афинам. То же сделала Ахея, которая во время Священной войны стояла на стороне Фокиды и теперь, когда Филипп сделался владыкой Эпира, опасалась, что он отнимет у нее Навпакт. Этому примеру последовали и Мантинея, и союзные с нею общины в северной Аркадии; даже Мессена, Мегалополь и Аргос заключили союзные договоры с Афинами, не порвав, впрочем, своих отношений с Филиппом (342 г.). Изгнанный царь эпирский Арибба также обратился в Афины и встретил там почетный прием. Для охраны своих новых союзников афиняне послали в Акарна-нию отряд войска с поручением защищать Амбракию против Филиппа и, если окажется возможным, вернуть Ариббе его престол.
Таким образом, Афины сразу вышли из той обособленности, которая до сих пор парализовала их деятельность. Если союз с мелкими государствами и не представлял больших выгод в военном отношении, то во всяком случае этот первый шаг открывал широкие перспективы: Афины являлись теперь признанным средоточием всех стремлений, направленных против Филиппа. Ввиду этого царь счел нужным на время отступить и дать успокоиться общественному мнению в Греции, — тем более что он отлично знал, как мало он может полагаться на помощь Фив. Он отказался от похода против Амбракии и ограничился тем, что заключил союз с этолийцами, старыми врагами акарнанцев и ахейцев, обещав при случае завоевать для них Навпакт. Затем он отправился во Фракию, где Керсоблепт позволил себе совершить наси-

379

лия над прибережными греческими городами (весною 342 г.). На этот раз надо было рассчитаться с ним окончательно. С военной точки зрения это была нетрудная задача, так как фракийское ополчение во всех отношениях уступало регулярным войскам царя; но покорение обширной страны требовало продолжительного времени и огромных человеческих жертв. Так прошло лето; Филипп принужден был провести зиму в долине Гебра и лишь в следующем году достиг цели. Керсоблепт был свергнут с престола, его царство обращено в македонскую провинцию и обложено правильной данью; фракийские племена с этих пор поставляли контингент в македонскую армию. Для упрочения своей власти в завоеванной области Филипп основал во Фракии целый ряд укрепленных городов, — прежде всего Филиппополь, ставший с тех пор важнейшим городом в долине верхнего Гебра и сохранивший доныне имя своего основателя; затем — колонию Калибу невдалеке от Византии. Царь гетов, Кофел, владения которого простирались между Гемом и Дунаем, поспешил теперь вступить в дружеские отношения с Филиппом; мелкие греческие города побережья, как Аполлония на Черном море, также заключили союз с Македонией. Но оборот, который приняли дела, возбуждал беспокойство в могущественной Византии; со стороны клонившегося к упадку царства одрисов ей нечего было опасаться, между тем как водворение македонского владычества во Фракии грозило независимости Византии серьезной опасностью. Уже весною 341 г. натянутые отношения между Филиппом и его союзницей Византией до того обострились, что каждую минуту можно было ожидать начала открытых военных действий.
В Афинах также следили с напряженным вниманием за ходом дел во Фракии, потому что теперь Филипп имел возможность во всякое время двинуть свои войска в пределы афинских владений на Херсонесе и этим поразить Афины в самое больное их место. А если бы дело и не дошло до этого, во всяком случае царь из занятой им позиции мог оказывать сильное давление на Афины. Поэтому Демосфен решил предупредить противника и вызвать войну раньше, чем могущество Филиппа еще более усилится. Правда, это была нелег-

380

кая задача. Дело в том, что большинство афинского населения было очень мирно настроено; отвращение к военной службе было всеобщим, перспектива платить военные налоги и отбывать триерархию возбуждала ужас в состоятельных классах, а неимущая масса хорошо знала, что на праздничные деньги и жертвенные пиршества гораздо легче можно рассчитывать в мирное время, чем даже во время самой счастливой войны. Да и сам Филипп хотел избегнуть войны или во всяком случае отсрочить ее начало на возможно долгий срок. Он соблюдал условия договора с величайшею добросовестностью, стараясь не дать Демосфену ни малейшего повода к войне.
Итак, нужно было создать причину, которая сделала бы неизбежным разрыв между Афинами и Филиппом, даже против желания обеих сторон. Орудием для достижения этой цели Демосфен избрал стратега Диопейфа из Суния, который командовал херсонесской армией. Правда, Диопейф имел в своем распоряжении лишь немного военных кораблей; но он сумел добыть средства для содержания отряда наемников, задерживая в Геллеспонте нейтральные купеческие суда и пропуская их лишь после уплаты денежной пени — т.н. "доброй воли". С составленной таким образом армией он напал на Кардию, которую Афины по последнему договору прямо признали союзницей Филиппа; мало того, он стал предпринимать набеги даже во фракийские владения Филиппа.
Царь ограничился тем, что дипломатическим путем заявил в Афинах протест. В юридическом отношении дело было совершенно ясно; Диопейф грубо нарушил мир, и обязанность Афин отозвать и наказать виновного военачальника не подлежала никакому сомнению. Но Демосфен со всей силой своего влияния вступился за Диопейфа; он предложил народу на выбор: либо одобрить совершившийся факт, либо смириться перед Филиппом и пожертвовать храбрым офицером. Его расчет оказался верен: требования Филиппа были отвергнуты. Диопейфа оставили в должности и прислали ему денег и подкрепления.
Теперь Демосфен мог открыто выступить со своими

381

планами. В сильной речи, известной под названием "третьей филиппики", он развил свою программу: обширные приготовления на суше и на море и политическая агитация в нейтральных государствах: Он сам немедленно отправился послом в Геллеспонт и добился там союза с Византией и Абидосом (летом 341 г.); Родос же и Хиос, куда отправлен был для переговоров Гиперид, хотя и отказались заключить союз с Афинами, однако обещали Византии свою помощь. К сожалению, Демосфен не ограничился привлечением эллинских государств к борьбе с Филиппом, но отправил посольство и к персидскому царю с поручением добиться его вмешательства в пользу Афин. Тут обнаружилось, как мало заслуживали веры все эти громкие слова о свободе и независимости эллинов, которые при каждом удобном случае были на устах Демосфена. Этот шаг не принес Афинам никаких выгод; царь Артаксеркс III успел уже заключить союз с Македонией и в оскорбительной форме отказал Афинам в просимой денежной помощи. Впрочем, некоторые из наиболее влиятельных афинских политических деятелей получили будто бы крупные суммы, и, как говорили, в числе их был и сам Демосфен. Во всяком случае он с этих пор считался главным агентом персидского царя в Элладе, что немало способствовало осуществлению планов Филиппа.
В это самое время начались военные действия на Эвбее. Афинское войско, подкрепленное отрядами из Халкиды и Мегары, подступило к Ореосу; тиран Филистид пал в бою, а освобожденный город вступил в Эвбейский союз (в середине лета 341 г.). Вскоре затем Клитарх был изгнан Фокионом из Эретрии (341/340 г.), которая также присоединилась к Эв-бейскому союзу. Таким образом, влияние Филиппа на Эвбее было совершенно уничтожено, и остров, служивший до сих пор постоянной угрозой Афинам, превратился в их передовое укрепление. Союзные халкидцы и афиняне обратились теперь против Магнесии, где еще свежа была память о блестящей эпохе ферской тирании и где население сильно тяготилось верховенством Фессалийского союза и Филиппа; действительно, им удалось завладеть мелкими городами на Па-гаситском заливе. В то же время жители Пепарефоса напали

382

на соседний Галоннес и взяли в плен македонский гарнизон. Таким образом, военные действия начались, хотя формально мир и союз между Афинами и Филиппом еще оставались в силе.
В Афинах эта политика, пренебрегавшая всеми нормами международного права и неудержимо увлекавшая государство на путь войны, встретила, разумеется, сильную оппозицию. Но долголетней агитацией против Филиппа народ был доведен до такого озлобления, что не в состоянии был спокойно обсудить положение вещей. К тому же Демосфен не брезгал никакими средствами, чтобы закрыть рот своим противникам. Всякого, кто осмеливался высказываться за сохранение мира, он объявлял наемником македонского царя. Народу повсюду мерещились шпионы. Когда Анаксин, влиятельный гражданин Ореоса, приехал в Афины, чтобы сделать некоторые покупки для царицы Олимпиады, Демосфен велел арестовать и казнить его как агента Филиппа. Теперь были пущены в ход все средства, чтобы открыть заговор против господствующей конституции, в котором главную роль должен был играть Эсхин: явились подложные письма, арестовывали и подвергали пытке мнимых шпионов; но все оказалось напрасным: обвинение провалилось вследствие собственной нелепости. Однако Демосфену удалось по крайней мере основательно застращать противную партию, и теперь уже никто не осмеливался восставать против его политики ни в Народном собрании, ни в суде.
Тем временем Филипп спокойно довел до конца покорение Фракии. Как только он утвердил свою власть внутри страны, летом 340 г., он обратился против Византии и находившегося в тесном союзе с нею Перинфа. Так как афинская эскадра в Геллеспонте, по-видимому, собиралась преградить путь македонскому флоту, то царь вторгся в Херсонес, но при этом по возможности пощадил имущество афинских колонистов и воздержался от всяких нападений на укрепленные пункты, а достигнув своей цели, т.е. благополучно проведя свой флот в Пропонтиду, немедленно очистил афинские владения. Затем он приступил к осаде Перинфа; были пущены в ход все средства, какие представляло высокоразвитое

383

осадное искусство этого времени, и скоро в стенах были пробиты бреши; после этого македоняне принялись без устали штурмовать город. Между тем македонский флот выслеживал суда, направлявшиеся в Перинф; но хотя он и захватил немалое число их, однако отрезать городу сообщение с морем ему не удалось. Из Византии подвозились войска и военные запасы; Арсит, сатрап малой Фригии, также прислал на помощь осажденным отряд наемников. Благодаря этому македоняне, проникнувшие уже в город, снова были вытеснены, и Филипп был принужден прекратить атаку. Половину своего войска он оставил под Перинфом, а с другой половиной двинулся к Византии, надеясь посредством внезапного нападения овладеть этим городом.
Афины оставили Перинф без поддержки. Они все еще не осмеливались сделать решительный шаг, который должен был повлечь за собою открытую войну с Филиппом. Поэтому они ограничились тем, что заявили протест против вступления македонских войск в Херсонес и против захвата афинских торговых судов; в ответ на это обвинение Филипп сам выступил в роли обвинителя: он прислал Совету и народу афинскому письмо, где указал на все те правонарушения, в которых провинились Афины в течение последних лет. Но когда царь вслед затем подступил к Византии и отрезал Афинам сообщение с Понтом, — Афины долее не могли оставаться безучастным зрителем. По предложению Демосфена народ объявил, что Филипп нарушил мир; мраморная доска, на которой вырезан был текст договора, была разбита, и решено послать флот в Геллеспонт (около середины лета 340 г.).
Между тем Византия оказывала царю энергичное сопротивление. Прибывший вскоре под начальством Хареса афинский флот в 40 триер дал возможность осажденным вздохнуть свободнее; от Хиоса, Родоса и Коса также пришла помощь, а Афины прислали еще и вторую эскадру под начальством Фокиона и Кефисофона. Благодаря этой поддержке византийцы успешно отражали все атаки неприятеля; руководивший осадными работами инженер Филиппа, фесса-лиец Полиид, тщетно напрягал все свое искусство; царю не

384

оставалось ничего другого, как снять осаду и увести свое войско внутрь Фракии. Лишь с трудом ему удалось провести свой флот через проливы мимо гораздо более многочисленного неприятельского флота (осень 340 г.).
Неудача, которую Филипп потерпел под Византией, грозила уничтожить плоды всех успехов, достигнутых им во Фракии в течение трех последних лет. Поэтому он еще всю зиму провел в завоеванной стране, а весною (339 г.) предпринял поход через Гемос против племен, обитавших на правом берегу нижнего Дуная, которые в последнее время возобновили свои разбойничьи набеги во Фракию. Скифы, сидевшие у устьев Дуная, были разбиты наголову; их царь Атеас пал, и македонянам досталось в добычу большое число скота и рабов. Обратный путь Филипп избрал через страну трибаллов, в нынешней Болгарии. И здесь ему пришлось вынести ожесточенную борьбу, причем он сам был ранен в бедро; но войско проложило себе путь в Македонию. Честь оружия была восстановлена: Фракия была ограждена от набегов и северным варварам доказано, что македоняне в открытом поле непобедимы. До смерти Филиппа мир в балканских странах уже более не был нарушен.
Между тем как царь был занят на севере, Демосфен имел достаточно времени не спеша приготовиться к войне. Блестящие военные успехи, достигнутые на Эвбее и у Геллеспонта, доставили ему в Афинах безграничную популярность, и это дало ему возможность устранить множество вопиющих беспорядков в области администрации, не раз парализовавших активную силу государства. Прежде всего он заставил избрать себя "комиссаром для флота" (έπισάτης του ναυτιχου) и в силу этого полномочия преобразовал триерар-хию, причем бремя, падавшее на средний класс, было облегчено, а повинности, приходившиеся на долю богатых, значительно увеличены. Теперь он мог, наконец, сделать последний шаг к осуществлению своего финансово-политического идеала — отменить раздачу праздничных денег на время войны; суммы, предназначавшиеся до сих пор для пополнения кассы теорикон, были направлены в военную казну, чем

385

устранена была язва, так долго истощавшая афинские финансы. Отменены были и все другие не безусловно необходимые траты, и особенно приостановлена до заключения мира постройка общественных зданий.
Однако результаты военных действий были далеко не блестящи. Дело шло так же, как в предыдущую кампанию; благодаря своему превосходству на море Афины с успехом блокировали неприятельские побережья, но для энергичного наступления против Македонии им совершенно не хватало сил. Дело в том, что второстепенные государства, с которыми Афины вступили в союз в течение последних лет, — Эвбея, Мегара, Коринф и Ахея, — в военном отношении имели ничтожное значение. Афины и теперь не были в состоянии выставить сухопутное войско, которое могло бы помериться с войском Филиппа в открытом поле.
Все зависело от поведения Беотии. Пока это государство оставалось нейтральным, Аттика была вполне обеспечена против нападений Филиппа; стань оно на сторону Афин, последние были бы равносильны царю и на суше, а вступи оно в союз с Филиппом, Аттика до самых стен столицы была бы открыта для неприятельского нашествия. Между тем, как мы знаем, Афины уже более четверти века находились в крайне натянутых отношениях с Фивами; если между обоими соседними государствами дело и не дошло до открытой войны, то афинская политика при всяком удобном случае противодействовала интересам Беотии, и если планы Эпаминонда в конце концов потерпели крушение, то вина в этом падала в значительной степени на Афины. С другой стороны, Филипп оказал Фивам очень важные услуги. Он смирил фокейцев, которые в течение десяти лет победоносно сопротивлялись всем силам Фив, ему Фивы были обязаны восстановлением своего господства в Орхомене и Коронее, которых они собственными силами не были в состоянии вернуть к покорности. Притом, царь располагал в беотийской столице очень влиятельными личными связями еще с того времени, когда он юношей в качестве заложника несколько лет прожил в Фивах. Правда, в последнее время добрые отношения между Фивами и Филиппом начали портиться. Фивы не могли про-

386

стать царю, что он удержал в своих руках ключ к Фермопилам, крепкую Никею, которою до Священной войны владели Фивы, а главное, они все более чувствовали, что усиление Филиппа низвело Беотию на уровень второстепенной державы. Сюда присоединялось еще то обстоятельство, что Демосфен, руководивший в данную минуту афинской политикой, был фиванским проксеном и уже много лет добивался установления дружественных отношений между обеими соседними демократиями. Это семя начало теперь всходить.
Ввиду этого Филипп и его сторонники в Фивах постарались создать такое положение дел, которое сделало бы неизбежным разрыв между Беотией и Афинами. Лишь только Афины объявили войну Филиппу, он приступил к делу. Удобный повод был найден без труда: во время Священной войны Афины возобновили в Дельфах старый жертвенный дар, посвященный богу после битвы при Платее, с такой надписью: "Из добычи, взятой у мидийцев и фиванцев, когда они пошли войною против эллинов". А по ортодоксальным представлениям воздвигнуть такой памятник, пока святилище находилось во власти грабителей-фокейцев, значило совершить кощунство. Поэтому решено было на ближайшем собрании амфиктионов, осенью 340 г., потребовать наложения на Афины штрафа в 50 талантов; роль обвинителя взяли на себя локрийцы из Амфиссы, которые благодаря Филиппу и фиванцам освободились от владычества фокейцев и поэтому всецело находились под беотийским и македонским влиянием. Если бы — чего с уверенностью можно было ожидать — Афины не подчинились приговору и отказались уплатить штраф, против них должна была быть объявлена священная война, в которой Фивам, как наиболее пострадавшей стороне, неизбежно пришлось бы принять участие.
Но, к счастью, представителем Афин в Дельфах был на этот раз подходящий человек. В числе послов, отправленных Афинами на священное собрание, находился Эсхин, и ему, при его близком знакомстве с амфиктионовым правом и дельфийской историей, без труда удалось ранить противника его собственной стрелой. Ибо сами локрийцы совершили тяжкое религиозное преступление, вспахав округ Крисы,

387

который, согласно состоявшемуся полтораста лет назад постановлению амфиктионов, вечно должен был оставаться невозделанным в память кары, постигшей тогда этот город за совершенное им ограбление храма. Блестящей речью Эсхин увлек собрание, и тотчас решено было подвергнуть Ам-фиссу экзекуции. Когда же локрийцы встретили силу силою и даже оскорбили священных амфиктионов, в Фермопилах было созвано экстраординарное собрание для решения вопроса о наказании святотатцев.
Эсхин мог гордиться своим успехом; он отвратил от Афин опасность священной войны. И какая перспектива открывалась перед Афинами, если бы они воспользовались новым положением вещей и отважились принять участие в походе против Амфиссы! Афины могли смыть пятно, лежавшее на них еще со времени Священной войны, и даже война с Филиппом легко могла бы быть прекращена на почве общего уважения к дельфийскому святилищу и при посредничестве фессалийцев. Тогда афиняне и македоняне могли бы совместно обратить свое оружие против оплота персидского царя в Элладе — против Фив, которые Филипп должен был видеть у своих ног, прежде чем приступить к осуществлению своих национальных планов.
Одну минуту казалось, что дело примет именно такой оборот. Афиняне одобрили образ действий Эсхина и в минуту первого энтузиазма были готовы извлечь меч на защиту дельфийского бога. Демосфен, конечно, воспротивился этому всею силою своего влияния, и при отвращении афинян к походам ему легко удалось убедить народ, что наилучшая политика в амфисском деле — политика нейтралитета. Ввиду этого Афины не приняли участия в упомянутом выше экстраординарном собрании амфиктионов; то же сделали Фивы, находившиеся в тесной дружбе с Амфиссою; таким образом был сделан первый шаг к сближению между обеими великими демократиями.
Между тем остальные амфиктионы собрались и решили объявить священную войну против Амфиссы; верховное начальство было вверено председателю Совета амфиктионов, Коттифу из Фарсала. Действительно, амфиктионово войско

388

выступило в поход, но не сумело покорить Амфиссу; поэтому на собрании амфиктионов поздним летом 339 г. было постановлено передать начальство царю Филиппу, который только что вернулся из своего скифского похода.
Филипп не мог отказаться от поручения, возложенного на него амфиктионами, как ни было оно для него неудобно в данную минуту, ибо при тесных отношениях, какие существовали между Фивами и Амфиссой, экзекуция против последней неминуемо должна была толкнуть Беотию в объятия Афин. Поэтому прежде всего надо было попытаться достигнуть соглашения с Фивами. Между тем как часть македонского войска направилась к Амфиссе и заняла Китинион в Дориде, — сам царь с главной армией двинулся через Фермопилы в Фокиду и занял крепкую позицию у Элатеи. Отсюда он отправил послов в Фивы, суля последним соблазнительные выгоды, в случае если Беотия примет участие в войне против Афин или по крайней мере разрешит македонскому войску пройти в Аттику. Македонское войско, стоявшее в полной готовности у границы, служило яркой иллюстрацией к словам послов.
В Афинах известие о занятии Элатеи произвело впечатление грома из ясного неба. В воображении народ уже видел Филиппа и фиванцев под стенами; пританы велели тотчас трубить тревогу, и так как известие получено было в сумерки, — посредством сигнальных огней сообщить сельскому населению о грозящей опасности. Всю ночь город находился в лихорадочном возбуждении; когда утром народ собрался на Пниксе, все взоры обратились на Демосфена. По его предложению было решено отправить посольство в Фивы во главе с самим Демосфеном, чтобы предложить им союз против Филиппа; вместе с тем гражданское ополчение было призвано к оружию и двинуто к границе, в Элевсин.
Судьба Афин находилась теперь в руках Фиванского народного собрания. Известие о взятии Элатеи произвело, разумеется, и здесь глубокое впечатление. Фиванцы ясно рисовали себе все ужасы войны, которая ждала их в том случае, если бы они отвергли требования Филиппа, тогда как, примкнув к царю, Беотия была бы ограждена от всякой

389

опасности. Кроме того, союз с царем дал бы Фивам возможность, наконец, основательно рассчитаться с Афинами, чего желал уже Эпаминонд и что еще теперь для многих фиван-цев являлось высшею целью их стремлений. Но, с другой стороны, было ясно, что, содействуя крушению Афинской державы, Фивы сами разрушили бы единственный оплот, который они имели против Филиппа; такая политика должна была привести к тому, что Фивы попали бы в положение зависимого союзника Филиппа. Напротив, если бы Фивы приняли предложения Демосфена, — их ждала в случае победы блестящая награда — восстановление беотийской гегемонии в Фокиде и Фессалии; тогда Фивы сразу вернули бы себе все могущество, которым они располагали до Священной войны. Эти надежды одержали верх над всеми опасениями; Фивы отвергли предложения Филиппа и вступили в союз с Афинами. Разумеется, они воспользовались критическим положением Афин, чтобы продать свою помощь возможно дороже. Афины впервые формально признали гегемонию Фив в Беотии и тем отказались как от восстановления союзной Платеи, так и от владычества над Оропом. Верховное начальство на суше было, по крайней мере фактически, предоставлено Фивам, так как война должна была вестись в их области или на ее границах; военными действиями на море должны были руководить обе стороны совместно, тогда как военные издержки должны были падать на Афины двумя, на Фивы одной долею. Эти условия многим в Афинах казались недостойными и давали врагам Демосфена обильный материал для обвинений; но при данном положении вещей союз с Фивами был куплен все-таки дешевой ценой.
Действительно, заключением этого союза политика Демосфена достигла блестящего успеха, который и не замедлил произвести сильное впечатление в Элладе. Теперь, наконец, Демосфену удалось сплотить в более тесный союз второстепенные государства, союзные с Афинами,— Эвбею, Мегару, Коринф, Ахею, Керкиру — и добиться от них согласия на уплату правильных взносов в общую военную кассу, на каковые средства должно было быть снаряжено наемное войско в 15 000 человек и 2000 лошадей. Даже пелопоннес-

390

ские союзники Филиппа отказали царю в присылке вытребованных им войск и решили оставаться нейтральными в предстоящей войне.
Филипп также был смущен оборотом, который приняли дела. Он надеялся беспрепятственно пройти до афинских стен и теперь вместо этого принужден был начинать серьезную борьбу против равных, если не превосходящх сил: одна неудача могла погубить плоды многолетних трудов. Ввиду этого он попытался возобновить переговоры. Фиванское правительство, ясно сознавая всю важность обстоятельств, было готово принять его предложения, да и в Афинах опытные полководцы, как Фокион, советовали не отталкивать протянутой руки. Но Демосфен был убежден, что решительной войны с Филиппом рано или поздно невозможно будет избегнуть, и справедливо полагал, что более благоприятных условий для этой войны, чем те, какие существуют в данную минуту, Афины никогда не найдут. Он грозил потащить за волосы в темницу всякого, кто осмелится говорить о мире с Филиппом, и этим заставил замолчать оппозицию в Афинах; в крайнем случае он был готов продолжать войну и без Фив. Его уверенность в победе увлекла, наконец, и колебавшихся беотархов. Предложения Филиппа были отклонены, и началась война.
Афинское ополчение тотчас двинулось в Беотию и, соединившись с фиванцами, вторглось в Фокиду; в то же время в Амфиссу было послано наемное войско в 10000 человек под начальством афинянина Хареса и фиванца Проксена. В двух битвах — у реки Кефиса и в т.н. "зимнем сражении" — союзники одержали верх, и Филиппу был прегражден путь в Беотию. Благодаря этим успехам популярность Демосфена возрастала с каждым днем; он два раза был почтен золотым венком; его слово безусловно господствовало не только в Афинском, но и в Фиванском народных собраниях; стратеги и беотархи беспрекословно исполняли его приказания. Между тем все успехи, достигнутые до сих пор, сводились лишь к тому, что наступательное движение царя было остановлено; Филипп все еще занимал свою крепкую позицию близ

391

Элатеи, и союзники не сделали даже попытки вытеснить его оттуда.
В то время, как в Афинах и Фивах праздновали победу, Филипп приготовился нанести решительный удар. Сам враг своими стратегическими ошибками облегчил его задачу. Харес и Проксен со своими наемниками стояли у Амфиссы совершенно изолированные, в двух дневных переходах от главной армии; несмотря на это, они так мало ждали нападения, что даже не позаботились загородить проходы, ведущие из долины верхнего Кефиса в Локрийскую равнину. Такая небрежность, граничащая с предательством, не могла остаться безнаказанной, раз приходилось иметь дело с полководцем вроде Филиппа. Весною царь с частью своего войска покинул свою позицию у Элатеи, беспрепятственно спустился к Амфиссе и внезапно напал на врага, который благодаря неожиданности и численному перевесу македонян был разбит наголову. Сама Амфисса сдалась теперь без дальнейшего сопротивления; в наказание за противодействие решению амфиктионов город был лишен своих стен и виновные вожди граждан осуждены на изгнание. Филипп блестяще исполнил поручение, возложенное на него амфиктио-нами, и в то же время страшным ударом обескуражил своих врагов. После этого победитель двинулся далее, к ахейскому Навпакту, и внезапным нападением принудил и этот город к сдаче; согласно своему прежнему обещанию, он передал Навпакт своим союзникам-этолийцам, во власти которых он и оставался с тех пор.
Теперь Филипп снова направился в Фокиду. Он обошел врага, занимавшего сильную оборонительную позицию у прохода Парапотамиой, и тем принудил союзников отступить к Херонее. Здесь они должны были принять сражение, чтобы не открыть Филиппу путь в Беотию. Роковая битва произошла 7 метагейтниона, в августе 338 г. Боевые линии союзников протянулись поперек узкой равнины, лежащей между высотами Херонеи и Кефисом; почетное место, правый фланг, занимали, опираясь на реку, беотийцы под начальством Феагена, в центре стояли коринфяне, ахейцы и контингента остальных второстепенных государств, нако-

392

нец, левое крыло у Херонеи занимали афиняне под командой Хареса, Лисикла и Стратокла. В македонской армии на правом фланге стоял сам царь Филипп, тогда как левым крылом, против беотийцев, командовал восемнадцатилетний наследник престола Александр. Македонское войско заключало в себе около 30 тыс. человек; союзная армия была приблизительно так же велика, но у нее не было полководца, который мог бы сравниться с Филиппом, и в отношении боевой ценности гражданские ополчения далеко уступали закаленным в битвах полкам Филиппа. Только беотийцы могли считаться равными противниками ветеранов Филиппа; фиванская фаланга все еще была окружена ореолом победы при Левктрах, и десятилетняя Фокейская война послужила отличной школой для беотийского войска. Поэтому Филипп, как некогда Эпаминонд при Левктрах, направил свою атаку на правое крыло неприятеля, тогда как его собственное правое крыло начало медленно отступать. Афиняне рьяно устремились в погоню, не обращая внимания на то, что происходило в других местах поля битвы; они уже считали свою победу обеспеченной. Но в это время Александр после кровопролитной сечи прорвал беотийскую линию; полководец Феаген пал, отборный фиванский полк, "священный отряд", лег на поле битвы до последнего человека. После этого центр союзников обратился в бегство, и победитель получил возможность напасть на афинян с тыла. Афинское войско пришло в полное расстройство; кто мог, спасался бегством; 2000 человек, около трети всего отряда, были взяты в плен, 1000 пала. Тяжко пострадали также контингент второстепенных государств и беотийцы. Еще теперь в нескольких минутах ходьбы к востоку от Херонеи, у дороги, ведущей в глубь Беотии, видны обломки каменного льва, которого фиванцы поставили стражем над останками своих павших братьев.
Беотия была теперь беззащитна, путь в нее открыт победителю. Здесь все были точно поражены параличом, и даже Фивы не думали о сопротивлении; действительно, откуда можно было ждать помощи, если бы Филипп подступил к городу и начал осаду? Не оставалось другого выхода, как принять те условия, которые предлагал царь, как ни были

393

они тяжелы. Беотийский союз был расторгнут, разрушенные Платея и Орхомен восстановлены, в Кадмею вступил македонский гарнизон, изгнанники вернулись, демократическая конституция была отменена, противники Филиппа казнены или изгнаны. Фивы были вычеркнуты из числа самостоятельных греческих держав.
В гораздо более благоприятном положении находились Афины. Правда, известие о поражении при Херонее и здесь вызвало панику, и здесь многие, считая все потерянным, бежали с семьями за границу. Но огромное большинство граждан, и в особенности вожди, не потеряли присутствия духа. После битвы при Херонее, разумеется, уже нельзя было думать о продолжении войны на суше, ни даже об обороне Аттики, исключая укрепленные пункты. Но морское владычество Афин еще не было поколеблено, и, опираясь на него, можно было, в случае надобности, решиться вынести осаду. Два года назад Филипп не сумел взять даже Византии и Пе-ринфа, так как оказался не в состоянии отрезать им сообщение с морем; итак, можно ли было ожидать, что нападением со стороны суши удастся одолеть такую первоклассную крепость, как Афины? Ввиду этого город был приведен в оборонительное состояние, сельское население с его наиболее ценным имуществом перевезено для безопасности в город, все граждане до 60 лет призваны к оружию; мало того: по предложению Гиперида было решено даровать всем союзникам, которые будут сражаться за Афины, право гражданства, всем рабам свободу, призвать обратно изгнанников, вернуть права тем, кто по приговору суда был лишен политических прав. Руководство обороною предположено было вручить старому вождю наемников Харидему, непримиримому врагу Филиппа, который не мог простить царю, что он сверг с престола его шурина Керсоблепта Фракийского.
Но когда минули первые минуты ужаса, афиняне начали приходить в сознание. Они были готовы, если бы это понадобилось, продолжать войну до последней капли крови; но действительно ли Филипп был намерен довести дело до крайности? Было очень вероятно, что Афины устоят против атаки Филиппа: но открытую страну во всяком случае при-

394

шлось бы оставить на произвол врага, а что это значило — афиняне хорошо знали по рассказам отцов и дедов. Сюда присоединился страх за участь двух тыс. афинян, взятых в плен при Херонее, — все людей из среднего сословия, отчасти из высших кругов столицы. Вследствие этого партия мира снова взяла верх; осуществление мер, предложенных Гиперидом, было отсрочено, избрание Харидема в главнокомандующие предотвращено с помощью Ареопага. Вместо Харидема руководителем обороны был назначен Фокион, который всегда высказывался за соглашение с Филиппом и поэтому не получил команды при Херонее. Демосфен чувствовал, что узда ускользает из его рук; чтобы не быть свидетелем того, чему он не мог помешать, он взял военный корабль и уплыл из Пирея, под предлогом необходимости собрать деньги с союзников и обеспечить городу снабжение провиантом.
Филипп также готов был войти в соглашение с афинянами. Он не имел никакой охоты испытать под Афинами то же, что испытал перед Византией, а главное — он хорошо понимал, что продолжение войны неминуемо приведет Афины в объятия персидского царя. И вот сам победитель тотчас после сражения протянул побежденному руку для мира.
Среди взятых в плен при Херонее находился один выдающийся афинский политический деятель, Демад, сын Де-мея из Пеании. Происходя из низшего класса, он в молодости не имел случая приобрести риторическое и философское образование; всеми своими успехами на политическом поприще он был обязан своему незаурядному прирожденному дару красноречия и школе Народного собрания. В этой школе он сделался реалистом; он знал своих сограждан насквозь и потому не заблуждался насчет того, что время крупной политики прошло для Афин. Как раз такой человек был теперь нужен царю; по поручению последнего Демад отправился в Афины, чтобы начать переговоры.
При том настроении, которое теперь, после избрания Фокиона, господствовало в городе, Афины охотно приняли предложения Филиппа; виднейшие члены партии мира, Фо-

395

кион, Эсхин и сам Демад, были отправлены послами к царю. И действительно, вскоре состоялось соглашение. Афины сохранили полную самостоятельность и всю свою территорию, включая внешние владения; только фракийский Херсонес они должны были уступить Македонии, взамен чего получали обратно Ороп. Правда, морской союз должен был быть расторгнут и Афины должны были вступить в общий эллинский союз, который Филипп имел в виду организовать. Зато царь обещал не переходить со своим войском аттической границы и тотчас после принятия мира народом без выкупа отпустить на свободу херонейских пленников.
На такие выгодные условия никто в Афинах не смел надеяться, и они действительно были беспрекословно утверждены Народным собранием. После этого Филипп отослал военнопленных и приказал своему сыну Александру и двум своим славнейшим генералам, Антипатру и Алкимаху, перевезти в Афины останки павших при Херонее. В благодарность за это афиняне воздвигли царю статую на рынке и даровали ему и Александру свое право гражданства, а обоим остальным послам — сверх того еще и проксению, которую царю и наследнику престола было бы неприлично предложить. Установление дружеских отношений между Афинами и Филиппом, к чему последний так давно стремился, казалось наконец достигнутым.
Теперь, разумеется, и второстепенные государства поспешили заключить мир с победителем. В Халкиду, Амбра-кию и Акрокоринф вступили македонские гарнизоны; в прочем же царь постарался избегнуть ненужной жестокости и даже разрешил фокейцам восстановить их города, разрушенные после Священной войны. Только Спарта отказалась вступить в эллинский союз и обязаться военной помощью Филиппу. Поэтому царь вступил в Лаконию и опустошил всю долину Эврота до Гифея, которая со времени Эпами-нонда ни разу не видела врага. Спартанцы были слишком слабы, чтобы решиться на открытое сражение для защиты своей страны; но они и теперь отвергали всякую мысль о подчинении. Царь оставил их в покое; он не хотел разрушить славный издревле город и, вероятно, считал выгодным

396

для себя, чтобы соседние со Спартою пелопоннесские государства и впредь видели свою единственную опору в Македонии. Зато он отнял у спартанцев все пограничные земли, которые они в прежние времена отвоевали у своих соседей. Аргос получил Кинурию и вообще все прибрежье своего залива да Заракса; Мессения получила Денфелиатиду на западном склоне Тайгета; Тегея и Мегалополь — Скиритиду и устья Эврота. Владения Спарты были ограничены собственно Лаконией, областью между Тайгетом и Парноном. Правда, она никогда не признала эти мероприятия Филиппа законными и при всяком удобном случае пыталась вооруженной силой вернуть себе утраченные округа; но если эти попытки иногда и увенчивались успехом, в общем пограничные линии, установленные Филиппом, оставались с тех пор без перемен.
Теперь царь мог приступить к политическому преобразованию Греции. По его приглашению в Коринфе собрался конгресс делегатов всех государств, расположенных к югу от Фермопил, и всех островов, входивших доныне в состав Аттического морского союза; в конгрессе не приняла участия одна Спарта. Прежде всего был провозглашен всеобщий мир. Все греческие государства должны быть свободны и независимы и беспрепятственно пользоваться существующими конституциями. Насильственные перевороты внутри отдельных государств не должны быть более терпимы, частная собственность должна быть неприкосновенна. Для руководства общими делами и как высшая судебная инстанция для всех союзных тяжб было учреждено общеэллинское союзное собрание, в которое каждая из общин, участвовавших в союзе, присылала по одному представителю и которое заседало в Коринфе. Между Македонией и Эллинской федерацией был заключен оборонительный и наступательный союз, и высшее военное начальство на суше и на море вверено Филиппу. Далее, было определено, сколько войска и кораблей должна выставлять каждая община; других повинностей союз не наложил на своих членов, и в особенности им была категорически гарантирована свобода от всякой денежной дани. Всякий гражданин союзного города, который в качест-

397

ве наемника на службе чужой державы обнажил бы оружие против союза или Филиппа, должен был, как изменник, подвергнуться изгнанию и конфискации имущества. Было ясно, что этот пункт направлен против Персии, которая благодаря ему лишалась возможности вербовать наемников в Элладе. Ибо если формально между Филиппом и Персией еще существовал мир, то никто не сомневался в том, что македонский царь намерен повести объединенную Грецию на национальную войну против варваров.
Таким образом, наконец, было достигнуто то, к чему так долго стремились лучшие люди Эллады. Престарелый Исократ благословил свое долголетие, позволившее ему увидеть зарю нового дня, наступлению которого он сам так много содействовал. Еще никогда не была объединена такая большая часть Греции, как теперь, и никогда еще объединение не было осуществлено менее насильственно. После победы при Херонее Филипп, по преданию, сказал, что он хочет лучше долгое время был любимым Элладою, чем короткое время властвовать над ней; и во всяком случае он поступал согласно с этим принципом. Обеспечить каждой общине полную автономию и в то же время предотвратить усобицы между отдельными областями и внутренние перевороты, так долго истощавшие лучшие силы Эллады, наконец, сплотить против иноземцев все силы нации, — такова была его цель, и он осуществил ее наиболее совершенным образом, поскольку это было возможно при тогдашних условиях. Гарантия неприкосновенности существующих конституций, каковы бы они ни были, повсюду обеспечила новому строю поддержку господствующей партии, а гарантия неприкосновенности частной собственности обеспечила ему симпатии достаточных классов. При этом Филиппу был совершенно чужд тот эгоизм, который до сих пор побуждал все греческие республики без исключения пользоваться своим руководящим положением для собственной выгоды. Подчинив общины македонского побережья, он не обратил их членов в подданных, как сделали бы Спарта, Афины или Фивы, а принял эти общины на равных правах в состав македонского государственного союза, чем неразрывно связал их со своей державой

398

и удвоил силы последней (выше, с.350). Но такого рода приобретения вскоре должны были встретить естественный предел; Фессалия не могла войти в состав Македонии, как Халкидика, — Средняя Греция или Пелопоннес еще тем менее. И вот здесь место включения в Македонское государство заняла личная уния или же оборонительный и наступательный союз, тогда как Эпир был прикреплен к Македонии тесными династическими узами. Но каждому отдельному эллину всегда был открыт доступ в македонскую государственную службу, а способным людям из хороших фамилий Филипп даровал право гражданства в одном из македонских городов и принимал их в число своих "гетайров", где им были доступны высшие военные посты, многие же, и не будучи македонскими гражданами, занимали должности по администрации.
Однако исключительно моральными средствами невозможно сплотить в одно политическое целое нацию, раздробленную в течение целых столетий. Поэтому Филиппу после победы при Херонее по необходимости пришлось занять гарнизонами целый ряд пунктов, важных в стратегическом или политическом отношениях, хотя в применении этой системы он был гораздо более умерен, чем некогда Афины или Спарта. Да это и понятно — ибо Филипп обладал тем, чего недоставало этим государствам и еще более Фивам, — именно собственным могуществом, которое в состоянии было нести всю тяжесть возведенного им политического здания. Афинская и Спартанская державы рухнули, когда после поражений при Сиракузах и Левктрах верность союзников поколебалась; Фивы вообще не успели основать прочной державы. Македония же с тесно связанными с нею соседними странами Фессалией и Фракией была достаточно сильна, чтобы в случае надобности вынести борьбу со всей остальной Грецией. Благодаря этому политическое создание Филиппа благополучно перенесло ряд страшных кризисов и просуществовало более столетия, пока не было разрушено превосходными силами римлян.
В сравнении с такой державой те государства, которые доныне пользовались руководящим влиянием в Греции, —

399

Спарта, Афины и Фивы — неизбежно должны были низойти на степень второклассных государств. Вполне понятно, что они до последних сил противились установлению над собою гегемонии Филиппа, и даже после того, как спор был решен, пользовались всяким случаем, чтобы свергнуть с себя македонское владычество. Мы не откажем побежденным при Херонее в нашем сочувствии, и не только потому, что они — побежденные; но ограниченная точка зрения афинянина, а тем более фиванца ни в каком случае не может служить для нас критерием при оценке греческой истории. В самом деле, что произошло бы, если бы союзники одержали при Херонее такую же полную победу, какую в действительности одержал Филипп? История предшествующей эпохи ясно показала, что ни Афины, ни Фивы не были в силах объединить нацию; а коалиция между обеими державами должна была порваться, как только по достижении общей цели снова обнаружилась бы старая противоположность интересов. Тогда снова начались бы смуты политической разрозненности, — повторилось бы то же, что произошло после сражения при Мантинее, исход которого внушил Ксенофонту мрачные слова, какими он кончает свою "Греческую историю": "И в Элладе воцарилась после сражения большая анархия и смута, чем до него".
Правда, после битвы при Херонее осуществилось не все, на что тогда можно было надеяться. Снова обнаружилась старая язва нации — партикуляризм, и обусловленные им внутренние распри в конце концов открыли путь завоевателю-чужеземцу. Но немногих лет объединения, следовавших за победой Филиппа при Херонее, оказалось достаточно для освобождения азиатских эллинов от ига варваров; их оказалось достаточно для того, чтобы эллинская нация сумела покорить всю неизмеримую территорию Персидского царства и тем приобрела возможность расселиться, без чего она неминуемо погибла бы экономически. Мало того. Если греческая культура сделалась всемирной культурой, если она преодолела преграды, отделявшие нацию от нации, если предрассудок о противоположности между эллинами и варварами, который разделяли еще Платон и даже Аристотель,

400

уступил место сознанию общности всего человечества, — одним словом, если идея гуманности, сначала в кругу образованных, одержала верх, то это стало возможно лишь благодаря завоеванию Азии, которое подготовил Филипп и Александр осуществил.

Подготовлено по изданию:

Белох Ю.
Греческая история: в 2 т. / Юлиус Белох; пер с нем. М.О.Гершензона; Гос. публ. ист. б-ка России.
- 3-е изд. /под ред. и со вступ. ст. Ю.И.Семенова. -М., 2009.

ISBN 978-5-85209-214-4 (т.l)
ISBN 978-5-85209-213-7

© Государственная публичная историческая библиотека России, 2009
© Семенов Ю.И., вступительная статья, редакция, 2009