334

ГЛАВА XII

Новая северная держава

Страны, лежащие в северной и северо-западной Греции, позади Пинда и Олимпа, до IV века составляли обособленный мир. Здесь почва все еще на необозримые пространства была покрыта девственным лесом, который на юге греческого полуострова давно уже был вытеснен земледелием; в этих лесах еще встречались и дикий бык, и даже лев. Промеж лесистых гор в далеко раскинутых открытых деревнях жило редкое население; укрепленных поселков было немного, и за исключением халкидских и коринфских колоний у берегов, на всем огромном пространстве от Ионического моря до Стримона не было ни одного сколько-нибудь значительного города. В языке и нравах сохранилось множество остатков старины; гомеровские звуки, которых в остальной Греции давно уже нельзя было услышать, здесь еще жили в устах народа. Здесь меч все еще был неразлучным спутником мужчины, здесь еще господствовал старый обычай есть сидя, и, подобно гомеровским героям, македоняне и эпироты умели пить на славу.
Государственное устройство также в главных чертах оставалось тем же, что и в героическую эпоху. Из всех греческих стран, исключая Спарту и Кипр, только здесь старая наследственная монархия сохранилась до IV века — у молоссов в Эпире, правда, очень ограниченная в своей компетенции, но у македонян — в полной силе, так как беспрестанные войны с фракийцами и иллирийцами требовали здесь твердой государственной власти. Царь был неограниченным главнокомандующим на войне и по собственному усмотрению руководил внешней политикой государства. Но внутри его власть была значительно ограничена законом и обычаем, и в особенности право осуждать гражданина на смерть принадлежало собранию способных нести оружие мужчин. Ибо в Македонии сохранилось многочисленное сословие свободных крестьян, которые на войне составляли ядро пехоты; кроме того, здесь существовала могуществен-

335

ная знать, владевшая очень значительной земельной собственностью, — "военные товарищи" (εταίροι) царя, как старым гомеровским термином называли себя члены этого сословия.
Около времени Пелопоннесской войны эллинская культура начала проникать и в эти края. В Эпире царь Фарип, сам воспитанный в Афинах, с успехом старался распространять просвещение среди своего народа. В том же направлении действовал царь Архелай в Македонии (выше, с.94). Во время смут, охвативших страну после его убийства, правительству было, разумеется, не до забот о духовных интересах народа; но лишь только под властью Пердикки порядок был восстановлен, монархия снова вступила на путь, указанный Архелаем. Ученик Платона, Эвфрей из Ореоса, сделался самым влиятельным человеком при македонском дворе и до такой степени ввел здесь в моду научные занятия, что, как говорят, люди, незнакомые с философией и математикой, не допускались к царскому столу. Это, разумеется, гипербола, но она показывает, что македонские вельможи следовали примеру своего царя. Поэтому многие из полководцев Филиппа и Александра были высокообразованными людьми, и некоторые из них, как Антипатр и Птолемей, даже сами подвизались на литературном поприще. Филипп также продолжал действовать в этом направлении; как высоко он ценил риторическое и философское образование, лучше всего доказывается тем, что в воспитатели своего сына Александра он пригласил Аристотеля.
В то же время и политическое устройство было преобразовано по образцу передовых греческих государств. Внешним образом эти стремления выразились в том, что вместо неуклюжего местного наречия официальным языком был сделан аттический диалект. При Пердикке афинский эмигрант Каллистрат преобразовал финансовое управление государства. Преобразование военного ведомства начал уже Архелай; его преемники усвоили в полном объеме те нововведения в области вооружения и тактики, которые ввел особенно Ификрат, и еще более усовершенствовали их (выше, с.322), пока, благодаря организаторскому таланту Фи-

336

липпа, македонская армия сделалась лучшею армией в свете; и она удержала за собою эту славу до тех пор, пока наконец при Пидне была сломлена более совершенной тактикой римлян.
Когда таким образом государства Северной Греции открылись для эллинской культуры, — и здесь начала обнаруживаться потребность в более строгой политической концентрации. Еще в эпоху Пелопоннесской войны каждая из мелких народностей Эпира составляла обособленное государство; только молоссам уже тогда удалось подчинить своему владычеству своих северных соседей, атинтанов. Затем в первые десятилетия IV века хаоны и феспроты, обитавшие на берегу Ионического моря, также вступили в союз с мо-лоссами. Молосские цари стояли во главе федерации и командовали ее армией во время войны; избираемый на год "президент" {простат) молоссов являлся вместе с тем эпонимом — правителем союза; в прочем же каждый из "союзных народов Эпира" имел одинаковые права и пользовался обширной автономией во внутренних делах, тогда как общие вопросы разрешались союзным собранием.
Гораздо полнее было осуществлено объединение в Македонии. Здесь наиболее плодородная и наиболее густо населенная часть страны — обширная равнина по нижнему Галиакмону и Аксию — составляла единое государство еще с того времени, когда македонские цари отвоевали этот край у туземных фракийцев; здесь новых поселенцев побуждали к более тесному сплочению и сам характер местности, и еще более чувство самосохранения ввиду опасности, которою беспрестанно грозили им воинственные варварские племена с востока и севера. Напротив, в верхней Македонии, которая высокими горными цепями разделена на ряд долин и благодаря этому была лучше защищена против неприятельских нападений, отдельные округа сохранили свою самостоятельность; таковы: Элимиотида на верхнем Галиакмоне, Орести-да у устьев этой реки, Линкестида в плодоносной котловине на среднем Эригоне, Тимфея в горах у эпирской границы. Все эти государства, хотя и признавали верховную власть македонских царей, были вполне самостоятельны, управля-

337

лись собственными князьями и не раз пытались вести самовольную политику и освободиться от верховенства Македонии. Эти порядки существовали еще во время войны между Спартою и Олинфом (выше, с. 156); лишь царю Аминте III в его последние годы или его сыну Пердикке удалось подчинить областных князей и слить горные округа в одно государство с Нижней Македонией. Но старый партикуляризм держался здесь еще целые века; когда римляне незадолго до битвы при Киноскефалах вторглись в Македонию, Орестида одна из всех провинций государства примкнула к врагу.
Таким образом, в течение первой половины IV века в ряды греческих государств вступили две новые державы. Правда, Эпир, при своей слабой союзной организации, не мог иметь значительного влияния на международные дела, и вследствие этого молосским князьям по необходимости приходилось искать поддержки у других держав — сначала у Афин, потом у Ясона Ферского и, наконец, у Македонии. Тем более важное значение имела Македония. Занимая пространство более чем в 30 000 кв. километров, она являлась величайшим объединенным государством тогдашней Греции, и если народонаселение ее, особенно в северных округах, и было сравнительно редко, то по абсолютному количеству жителей она превосходила все остальные греческие государства, исключая разве Афины. Но и Афины уступали Македонии в смысле удобств для осуществления политических целей благодаря двум ее преимуществам: монархическому строю и несравненной военной организации1.
Политические цели, к которым должны были стремиться македонские цари, были ясны с самого начала; надлежало,

1 В середине IV века народонаселение Аттики и ее клерухий (Скирос, Лемнос, Имброс, Самос, фракийский Херсонес) равнялось приблизительно 300—400 тыс. при протяжении ровно в 5000 кв. км. Из двух остальных великих держав греческой метрополии Беотия (включая Ороп — около 2700 кв. км) имела приблизительно 150—200 тыс. Спарта (включая оставшуюся за нею часть Мессении — около 6500 кв. км) —200— 300 тыс. жителей. Все показания согласны в том, что Македония и особенно северные округа ее — более половины всей страны — имели очень редкое население; но, считая в среднем даже только по 15 человек на 1 кв. км, мы все-таки получим сумму в 450 тыс. жителей.

338

с одной стороны, приобрести побережье, с другой — подчинить своему влиянию соседнюю с юга страну, Фессалию. Но попытки, направленные к покорению прибрежных городов, встретили энергичное сопротивление со стороны Афин и быстро развивавшего свои силы Олинфийского союза; мало того, важная Пидна, искони принадлежавшая к Македонии, подчинилась Афинам (выше, с. 187). Столь же бесплодными остались, как мы видели, попытки Архелая и Александра подчинить своей власти Фессалию.
Лишь Филиппу удалось разрешить те задачи, о которые разбились усилия его предшественников. Один из современных ему историков называет его величайшим человеком, какого до тех пор произвела Европа; во всяком случае более замечательный государственный человек никогда еще не сидел на престоле. Прежде всего он владел царственным искусством выбирать себе нужных людей и каждого ставить на то место, для которого он был наиболее пригоден; при этом он был достаточно благороден, чтобы без зависти признавать заслуги своих помощников. Он сам, при своей мужественной красоте, тонкой образованности и незаурядном даре красноречия, имел в себе нечто величественное. По дипломатическому таланту у него не было соперников; но те, кто в переговорах с ним терпел неудачу, конечно, негодовали на вероломство царя, вместо того чтобы обвинять самих себя в неспособности; между тем Филипп добросовестно исполнял все обязательства, какие ему приходилось брать на себя. Своих соотечественников-эллинов он знал насквозь и умел пользоваться их слабостями; полной горстью разбрасывал он золото, и эта система подкупов немало способствовала его успехам. Притом он душой и телом был воин; полжизни он провел в походах, деля со своими солдатами все труды и лишения и в случае надобности бесстрашно рискуя жизнью; это доказывают многочисленные раны, полученные им в сражениях. Правда, его едва ли можно назвать великим полководцем, и если его военная деятельность была почти непрерывным рядом побед, то не следует забывать, что он располагал войском, какого до тех пор не видел свет, и что ему

339

помогали первоклассные полководцы, как Антипатр и Парменион.
Таким образом, Филиппу удалось спасти Македонию от анархии, которая воцарилась в ней после смерти его брата Пердикки. Далее, он сумел, искусно пользуясь политическим положением, вытеснить афинян из страны, хотя большая часть побережья по-прежнему оставалась во власти Хал-кидского союза. Его попытка вмешаться в фессалийские дела привела, как мы видели, к кровавому поражению (выше, с.219). Но Филипп принадлежал к числу тех людей, которые, раз начав дело, во что бы то ни стало доводят его до конца, а ресурсы Македонии далеко еще не были исчерпаны. Он воспользовался зимою, чтобы преобразовать свое войско; с наступлением весны он снова мог вторгнуться в Фессалию (352 г.). Здесь он присоединил к своей армии контингента Ларисы и остальных союзных с ним городов и двинулся затем в Пагасы, все еще занятые македонским гарнизоном. Теперь и Ономарх выступил в поход со всеми своими боевыми силами, поддерживаемый афинской эскадрой под начальством Хареса, присланной для того, чтобы принять участие в осаде Пагас. Филипп должен был во что бы то ни стало помешать соединению Ономарха с его союзниками, тиранами Фер; с этой целью он двинулся навстречу врагу и в ожидании его расположился на Крокусовом поле — на той обширной равнине, которая между фтиотийскими Фивами и Гало-сом открывается к Пагаситскому заливу. По количеству войска — около 20 тыс. человек на каждой стороне — оба противника были почти равны; но македонская и фессалийская конница Филиппа — 3000 всадников — далеко превосходила фокейскую, и выбранное Филиппом поле битвы было отлично приспособлено для того, чтобы дать возможность этому преимуществу проявиться в сражении. А Ономарх не мог уклониться от битвы, если хотел освободить Феры; и вот, полагаясь на свое испытанное войско, полный самоуверенности ввиду блестящих побед, одержанных им в предшествовавшем году, он решился принять сражение и в неудобной местности. Он сам вел правое крыло, опиравшееся на море, — левым командовал его брат Фаилл. Против этого

340

крыла, которое стояло без всякого прикрытия среди обширной равнины, Филипп и направил свою атаку; под натиском его превосходной конницы войска Фаилла обратились в бегство, и тут Филипп напал на Ономарха с боку и с тыла и оттеснил его к берегу, где отчасти перебил, отчасти принудил к сдаче его войско. Сам Ономарх с 6 тыс. своих наемников легли на поле битвы; пленных, числом 3000, победитель велел бросить в море как святотатцев, ограбивших храм. Остатки разбитой армии Фаилл отвел назад к Фермопилам.
Ближайшим результатом победы была капитуляция Фер; Ликофрон и Пифолай передали город Филиппу, выговорив себе свободное отступление. Так было достигнуто то, что не удалось Эпаминонду на вершине его могущества: тирания, тяготевшая над Фессалией в течение полувека, была низвергнута. Сколько крови было пролито с тех пор, как первый Ликофрон в 404 г. одержал победу над гражданами Ларисы! С того дня гражданская война в Фессалии, собственно, никогда не прекращалась. Теперь страна могла, наконец, вздохнуть свободно; перед ней открывалась эра мирного развития. Фессалийцы никогда не забыли благодеяния, оказанного им Филиппом; отныне он пользовался среди них такою же беспредельной популярностью, как в Македонии, и они оставались непоколебимо верны не только самому Филиппу до его смерти, но и позднее его сыну Александру.
Но чтобы упрочить свои приобретения, он должен был окончательно сломить силы фокейцев, а в Фессалии, разумеется, никто не думал о том, чтобы отнять у Филиппа начальство над армией, которою он командовал с таким успехом. Итак, он остался главнокомандующим фессалийского союзного войска; для покрытия военных издержек ему был предоставлен доход с рыночных и портовых пошлин; в Пагасах и в укреплениях Магнесии остались македонские гарнизоны для защиты этих пунктов на случай, если бы тираны сделали попытку вернуть себе власть. Затем Филипп двинулся к Фермопилам, чтобы нанести врагу решительный удар. Но Фаилл успел тем временем оправиться от поражения и снова сделать свое войско пригодным к бою; повышение платы, для которого нужные средства предоставила ему дельфийская

341

храмовая казна, привлекло к Фаиллу новых наемников и удержало в строю старых солдат. Государства, находившиеся в союзе с Фокидой, также сознали необходимость всеми силами остановить дальнейшее наступление Филиппа. Спарта прислала отряд в тысячу человек, ахейцы — в 2000; Афины, которым грозила ближайшая опасность, выставили почти все свое гражданское ополчение — 5000 гоплитов и 400 всадников под начальством стратега Навсикла. Изгнанные тираны Фер также привели на помощь Фаиллу своих 200 наемников. Таким образом, у Фермопил собралось войско, по количеству не уступавшее тому, которое Ономарх весною привел в Фессалию. Этих боевых сил было более чем достаточно, чтобы защитить против всякого нападения проходы, ведущие из Фессалии в Фокиду. Действительно, Филипп даже не сделал попытки атаковать крепкую позицию врага; он хорошо понимал, что неудача подвергла бы величайшей опасности плоды всех достигнутых успехов. Даже Фтиотида была далеко не вполне покорена, и особенно Галос твердо держался, опираясь на афинский флот. У Филиппа были более важные дела, чем тратить время на осады, которые и в лучшем случае могли принести ему лишь незначительную выгоду; а новых наступательных действий в Фессалии со стороны фо-кейцев нечего было опасаться после страшных поражений, понесенных ими в предыдущую кампанию.
Итак, Фокида была спасена, и Фаилл мог обратиться против фиванцев, которые, по-видимому, после поражения Ономарха сделали попытку вернуть к покорности отпавшие союзные города Беотии. Однако фокейское войско было еще слишком расстроено, чтобы с успехом действовать в открытом поле; в целом ряде стычек — при Орхомене, на Кефисе, у Коронеи — победа досталась беотийцам, но Фаиллу все-таки удалось достигнуть своей главной цели — обеспечить против нападений те укрепленные пункты, которыми он владел в Беотии.
Между тем и Пелопоннес был вовлечен в войну. Здесь Спарта, как мы знаем, никогда не признала порядка, установленного Эпаминондом; когда остальные греки после битвы при Мантинее заключили мир на условии сохранения ка-

342

ждым государством его наличных владений, она отказалась присоединиться к этому договору и своевольно стала продолжать пограничную войну с Мегалополем и Мессеною, причем ей, впрочем, не удалось достигнуть сколько-нибудь важных успехов (выше, с. 196). Но когда Ономарх одержал в Фессалии свои блестящие победы над Филиппом и затем отнял у фиванцев Орхомен и Коронею, — спартанская партия в Пелопоннесе снова подняла голову. Мантинея, Элида, Ахея, Флиунт снова примкнули к Спарте, и это дало последней возможность перейти к энергичным наступательным действиям против фиванских союзников, прежде всего — против Мегалополя. Стесненный город обратился за помощью в Афины; но афиняне, разумеется, не имели охоты во время войны с Филиппом и при своих натянутых отношениях с Фивами ссориться еще и со Спартою, единственным союзником, которым Афины еще располагали, исключая Фокиды. Таким образом, вначале Мегалополю приходилось довольствоваться поддержкой своих пелопоннесских союзников, Аргоса, Мессены и Сикиона; но вскоре и Фивы, которым победа Филиппа над Ономархом развязала руки, прислали в Пелопоннес войско в 3000 гоплитов и 500 всадников под начальством Кефисиона. В свою очередь и Фаилл прислал на помощь лакедемонянам 3000 наемников. Теперь спартанцы перешли в наступление; в то время, как враги для защиты области Мегалополя сосредоточили свои войска у истоков Алфея, царь Архидам III двинулся к союзной Мантинее и оттуда вторгся в Арголиду, где занял Орнеи и наголову разбил аргосское ополчение, явившееся на выручку города. Другое сражение — против соединенных боевых сил фиванцев и их союзников — осталось нерешенным; после нескольких дальнейших битв военные действия были, наконец, прекращены перемирием. Замыслы Спарты о восстановлении ее старой гегемонии в Пелопоннесе потерпели крушение, и беотийские войска могли вернуться на родину. Здесь Фивы в последний раз деятельно вмешались в пелопоннесские дела.
В это время, когда значительная часть боевых сил Беотии была занята войной в Пелопоннесе, Фаилл вторгся в

343

Эпикнемидскую Локриду и покорил всю страну, кроме укрепленного Нарикса. Теперь и беотийцы выступили в поход; близ Аб на фокейской границе они ночью напали на Фаилла и обратили его в бегство, после чего на далекое пространство опустошили Фокиду. Но когда затем беотийцы сделали попытку освободить Нарикс, который все еще осаждали фокейцы, — счастье изменило им; Фаилл отбросил врагов и благодаря этой победе сумел взять город приступом. Вскоре после этого он заболел и, прохворав довольно долго, умер; верховное начальство в Фокиде перешло к сыну Ономарха Фалеку, только что вышедшему из младенчества юноше. После этого война продолжалась с переменным успехом еще несколько лет; в открытом поле победа оставалась обыкновенно за фиванцами, и им не раз удавалось вторгаться в Фокиду, опустошать открытую страну и овладевать каким-нибудь небольшим городом; но они не были в силах наносить врагу решительные удары или даже только вернуть под свою власть отпавшие от них союзные города Орхомен, Ко-ронею и Корсии. Хотя дело и не доходило до крупных сражений, но беспрестанные мелкие стычки стоили обеим сторонам немалого числа людей, и если фокейцы легко могли возмещать эти потери посредством набора новых наемников, то фиванцам приходилось вести войну отрядами из граждан. Правда, дельфийская храмовая казна с каждым годом все более истощалась, а в тот день, когда она была бы вполне исчерпана, фокейское разбойничье государство неминуемо должно было рухнуть, и фиванцам легко досталась бы победа.
Таким образом, у фокейцев было дел по горло; Афины в ближайшее время также не имели возможности предпринять поход против Филиппа. Несчастная война с союзниками сильно пошатнула финансовое положение государства, и Афины настойчиво нуждались в нескольких годах мира, чтобы собраться с силами. Вообще среди образованных и зажиточных классов начало все более распространяться убеждение, что роль великой державы не по силам государству и что оно поэтому должно отказаться от той политики широких начинаний, которую вело до этих пор. Мир поставил

344

людей этого образа мыслей у кормила правления. Их вождем был Эвбул из Пробалинфа, человек уже пожилых лет, приобретший известность особенно своей неутомимой деятельностью в области финансового управления. В Великие Па-нафинеи 354 г. он принял на четыре года заведование теори-коном, той кассой, которая питалась излишками государственных доходов и назначение которой заключалось в том, чтобы обеспечивать правильную выплату пособий, раздаваемых народу во время больших празднеств. С этой должностью издавна был соединен известный контроль над всем финансовым ведомством, без чего она и не могла бы отвечать своей цели; благодаря влиянию Эвбул а эта компетенция была значительно расширена, руководство общественными постройками возложено на заведовавших кассой теориконом и им вверено почти все финансовое управление. По всей вероятности, Эвбул оставался в этой должности и весь следующий финансовый период, т.е. с 350 по 346 гг., а может быть, и долее. Если наряду с ним и стояло несколько равноправных товарищей, то его превосходное знакомство с делом, равно как и его политический авторитет должны были сделать его самым влиятельным членом коллегии и, следовательно, фактически руководителем финансового управления Афин в эту эпоху.
Эвбул принадлежал к хорошей фамилии и был далек от демагогии в низменном смысле этого слова; но при тогдашних условиях государственный деятель, достигший власти в Афинах, мог удержать ее за собою только в том случае, если опирался на городскую чернь, располагавшую большинством голосов в Народном собрании. Уже Перикл был принужден создать себе такую опору путем предоставления толпе материальных выгод, и почти все афинские государственные люди, действовавшие после него, следовали его примеру. Естественно, что Эвбул не уклонился от установившейся практики, а блестящие результаты его финансового управления давали ему возможность ассигновать пособия народу чаще и в большем размере, чем когда-либо до него. Но при этом он не оставлял в пренебрежении и прочие нужды государства. Он выплатил неуплаченные военные издержки, по-

345

полнил арсеналы, преобразовал конницу, значительно увеличил флот, построил в гавани множество новых портовых зданий, начал постройку большого арсенала в Пирее и целого ряда других общественных зданий. И все это он сумел сделать, не отягощая граждан прямыми налогами.
Эти блестящие успехи были, разумеется, в значительной степени обусловлены теми реформами, которые Эвбул произвел в финансовом ведомстве; но главной причиной было то, что Эвбулу удалось в течение нескольких лет удерживать Афины от крупных войн. При многообразных интересах Афин, которые неизбежно затрагивались всяким политическим осложнением, какое возникало в бассейне Эгейского моря и далеко за его пределами, это была очень трудная задача, — тем более что близорукая оппозиция неустанно восставала против этой политики, называя ее трусливой и недостойной Афин. Между тем эти упреки были совершенно несправедливы, ибо повсюду, где жизненным интересам Афин грозила действительная опасность, Эвбул, не колеблясь, пускал в ход все силы государства, как например, когда Филипп после победы над Ономархом подступил к Фермопилам, и позднее в Олинфийской войне. Он старался предотвращать только бесполезное дробление сил. Так, он не поддался соблазну вмешаться в пелопоннесские распри, когда там снова вспыхнула война между Спартою и союзниками Фив (выше, с.342). Ту же сдержанность сумел он сохранить и по отношению к азиатским делам, как ни была соблазнительна представлявшаяся там, по-видимому, возможность вернуть Афинам по крайней мере часть могущества, утраченного в союзнической войне.
Демократии в отложившихся союзных городах скоро пришлось поплатиться за разрыв с Афинами. Морская война и здесь потребовала очень тяжелых финансовых жертв и повлекла за собою невыносимое отягощение богатых людей. Доведенные до отчаяния, зажиточные классы на Родосе, Косе и Хиосе восстали, и с помощью Мавсола им удалось свергнуть демократию и захватить власть в свои руки. Для охраны нового строя в городах были размещены карийские гарнизоны, так что Мавсол сделался фактически властели-

346

ном предлежавших его государству островов. Афины проглотили эту обиду, удовольствовавшись слабым протестом, так как в эту минуту были совершенно не в силах предпринять войну против могущественного повелителя Карий. Когда вскоре затем Мавсол умер, оставив престол своей жене Артемисии, на Родосе вспыхнуло восстание; остров на короткое время вернул себе свободу, и родосцы отважились даже напасть на саму столицу Галикарнас. Но смелое предприятие потерпело неудачу, и Артемисия вернула себе власть над Родосом. После этого изгнанные демократы обратились за помощью в Афины; здесь в Народном собрании многие настаивали на необходимости заступиться за них, но влияние Эвбула оказалось достаточно сильным, чтобы и на этот раз удержать Афины от вмешательства в карийские дела.
С Персией, правда, невозможно было установить добрых отношений, но, к счастью, царь был всецело поглощен своими собственными делами, и афинская политика с успехом старалась воздвигать перед ним всевозможные препятствия, насколько это было возможно без открытых враждебных действий. Афинянин Диофант, предводитель наемников, принял начальство над египетским войском, и ему главным образом персы были обязаны тем, что поход, предпринятый около этого времени Артаксерксом III Охом в Нильскую долину, окончился неудачей. Когда затем Оронт, сатрап ионийско-эолийской береговой провинции, вторично восстал против царя, Афины вступили в тесные отношения с ним (349/348 г.). При этом случае им удалось вернуть себе Митилену, которая, как мы знаем, после союзнической войны отложилась от Афин (выше, с.214). Вследствие этого демократия была здесь низвергнута и на место ее установлено олигархическое правление, которое затем в свою очередь сменила власть тирана Каммеса. Теперь тиран был изгнан, и город снова вступил в Афинский морской союз; значительная часть мелких общин на Лесбосе последовала этому примеру.
Более серьезные трудности представляло улаживание спора с Филиппом; оно и послужило тем подводным камнем,

347

о который, наконец, разбилась политика Эвбула. Правда, владыка Македонии обнаруживал большую готовность примириться с Афинами, но условием мира он ставил отказ ют Амфиполя, о чем Афинское народное собрание не хотело и слышать. Ввиду этого приходилось продолжать войну. Однако для наступательных действий против Македонии, которых требовали ораторы оппозиции, Афины не имели средств, а блокада македонского побережья, как ни была она стеснительна для Филиппа, разумеется, не могла привести к положительным результатам. Правда, общая опасность, грозившая со стороны Филиппа, сблизила теперь Афины с Керсоблептом Фракийским; старые противники заключили дружбу и союз, и фракийский Херсонес, самое уязвимое место Афинского государства, был, казалось, обеспечен против неприятельских нападений. Естественным последствием сближения между Афинами и Керсоблептом было то, что противник последнего, Амадок, примкнул к Македонии; его примеру тотчас последовали Византия и Перинф, враждовавшие с Керсоблептом из-за пограничных дел. И вот, после своей победы над Ономархом Филипп вторгся во Фракию, чтобы защитить своих новых союзников, и Керсоблепт оказался не в силах отразить это нападение. Филипп беспрепятственно проник до Пропонтиды и приступил к осаде Гиерон-Тейхоса, главной крепости фракийского царя. Тщетно Керсоблепт ждал помощи из Афин; ему не оставалось ничего другого, как покориться Филиппу и послать своего сына заложником в Македонию. Харидем принужден был оставить Фракию и вступил на службу Афин, которые уже раньше даровали ему у себя право гражданства. Только тяжкая болезнь, постигшая Филиппа, спасла Херсонес от македонского нашествия.
Таким образом, Филипп повелевал теперь от Геллеспонта до Фермопил; по размерам территории, народонаселению, военным и финансовым ресурсам его держава далеко превосходила все другие греческие государства1. Вся Эллада —
Македония и Фессалия занимали пространство в 45000 кв. км с лишним, т.е. по протяжению превосходили всю часть греческого полуострова, лежащую к югу от Фермопил. Сюда надо прибавить соседние облас-

348

одни с надеждою, другие с тяжким опасением — взирала на новую державу, достигшую такого могущества в течение немногих лет. Разумеется, нигде эти опасения не были так сильны, как в соседней с Македонией Халкидике. Много лет назад она вступила в союз с Филиппом, чтобы вытеснить афинян с македонского побережья; эта цель была достигнута, и халкидцы сполна получили свою долю в плодах победы; но еще в гораздо большей мере возросло могущество Филиппа. Если во время заключения союза оба союзника были приблизительно равносильны, то теперь это равенство исчезло, и Халкидика была нулем в сравнении с Македонской державой. Поэтому халкидцы начали искать опоры против Филиппа в Афинах. Уже непосредственно после фес-салийских побед Филиппа между обоими государствами был заключен мир на условии сохранения каждою из договаривающихся сторон ее наличных владений; Афины отказались от Потидеи, а Олинф взамен признал права Афин на Амфи-поль. Это было явным нарушением союзного договора между Филиппом и халкидцами, в силу которого обе стороны могли заключить мир с Афинами не иначе как совместно. Филипп сначала оставил нарушение договора безнаказанным; он хорошо понимал, что, открой он враждебные действия против Олинфа, Халкидский союз целиком бросится в объятия Афин. Притом, в халкидских городах и даже в самом Олинфе существовала сильная партия, справедливо полагавшая, что истинные интересы Олинфа требуют заключения самого тесного союза с Филиппом, хотя бы для этого Олинфу пришлось отказаться от своей самостоятельности. Ввиду этого Филипп ограничился пока военной демонстрацией на халкидской границе; его расчет оказался верным: его приверженцы в Олинфе получили перевес, и Аполлонид, глава противной партии, был изгнан. Теперь Филипп решил,
ти Фракию и Пэонию. — Уцелевшая к 350 г. территория Афинского морского союза (Киклады, Эвбея, Северные Спорады, Фасос, Самофракия, Энос, Проконнес, Тенедос, Икарос, Астипалея) занимала около 8 тыс. кв. км, да Аттика с клерухиями составляла 5000 кв. км, так что в общем под властью Афин находилось около 13 тыс. кв. км. Правда, народонаселение было здесь гораздо гуще, чем во владениях Филиппа.

349

что настало время действовать. Он потребовал от Олинфа выдачи своего сводного брата Арридея, претендента на македонскую корону, которому халкидцы дали убежище у себя. Но ввиду этого дерзкого требования настроение в Олин-фе изменилось; решено было не выдавать Арридея и объявить Филиппу войну. Филипп тотчас вступил в Халкидику (349 г.), и как 30 лет назад, во время войны со Спартою, так и теперь обнаружилось, насколько шаток был фундамент, на котором покоилось господство Олинфа. Один за другим халкидские союзные города перешли на сторону Филиппа, особенно общины Паллены и Боттиеи; Стагир, пытавшийся оказать сопротивление, был взят приступом.
Между тем олинфяне обратились к Афинам и предложили им союз против Филиппа; афиняне, разумеется, с радостью приняли это предложение. В Олинф была послана вспомогательная эскадра в 30 триер с двумя тыс. наемников под командой Хареса; за нею вскоре последовали еще 18 кораблей с четырьмя тыс. наемников под начальством Хари-дема. Этих сил было, правда, далеко недостаточно, чтобы изгнать неприятеля из Халкидики; во всяком случае они могли по крайней мере на некоторое время приостановить успехи Филиппа. Керсоблепт Фракийский воспользовался удобным случаем, чтобы восстать против своего сюзерена Филиппа, так что против последнего образовалась очень сильная коалиция. Это было тем опаснее, что и в Фессалии начала поднимать голову оппозиция.
Но Филипп сумел отвлечь внимание Афин. Еще непосредственно после своих фессалийских побед он сделал попытку вызвать на Эвбее восстание против Афин. Теперь посеянное тогда семя начало всходить; в Эретрии народ изгнал тирана Плутарха, который господствовал в городе под эгидою Афин (начало 348 г.). На Эвбею тотчас был послан афинский гражданский отряд под командою Фокиона; близ Тамин в Эретрийском округе это войско соединилось с Плутархом и его наемниками. Но в эту минуту против Афин восстали и Халкида и Орей, Фалек послал на помощь восставшим часть своей наемной армии, и Фокион вскоре был окружен неприятельскими силами более значительными,

350

чем какими сам располагал. Хотя ему и удалось разбить врага и тем спастись от грозившей ему опасности, но справиться с Эретрией он оказался не в силах. Поэтому он увел свое войско обратно в Афины, оставив в помощь Плутарху небольшой отряд в Заретре близ Стиры, в самом узком месте острова. Но этот отряд вскоре попал в руки неприятеля благодаря измене Плутарха, и Эвбея была потеряна для Афин. Оборот, который приняла между тем Олинфийская война, равно как и полное истощение афинской государственной казны, заставили афинян отказаться от дальнейших попыток к покорению острова; Афины принуждены были уплатить за военнопленных граждан выкуп в 50 талантов и признать независимость Эвбеи. Только Карист, самый южный город острова, остался верен Афинскому союзу.
Дело в том, что участь войны, происходившей на Хал-кидике, была тем временем решена. Филипп энергично продолжал войну в течение зимы, причем овладел важной То-роной и даже Мекиберной, портом Олинфа. Олинфяне были разбиты в двух сражениях, и Филиппу удалось — как говорили тогда, благодаря предательству гиппархов Ласфена и Эвфикрата — отрезать от города и взять в плен 500 всадников, составлявших ядро неприятельской конницы. Затем он приступил к осаде города; не явись тотчас помощь, Олинф неминуемо должен был пасть. Действительно, афиняне снарядили новую экспедицию в Халкидику — 2000 гражданских гоплитов, 300 всадников и 17 триер под начальством Хареса. Но было уже поздно; когда афинское войско прибыло к Олинфу, город уже находился в руках Филиппа (осень 348 г.). Победитель осуществил военное право во всей его строгости; Олинф был сравнен с землею, граждане уведены в царские домены для каторжных работ или поселены колониями внутри Македонии, территория города частью роздана македонским сановникам. Напротив, остальные города Халкидского союза были приняты в состав Македонской державы, притом на равных правах со старыми провинциями; их конница образует отныне составную часть македонской кавалерии, "гетайров" царя.
Неудачи, которые потерпело афинское оружие на Эвбее

351

и в Халкидике, должны были сильно поколебать положение руководящих лиц в Афинах. Оппозиция воспользовалась благоприятным случаем, чтобы привлечь к ответственности всех, кто был причастен к последним событиям; даже двоюродный брат Эвбула, стратег Гегесилей, один из влиятельнейших членов господствующей партии, командовавший некогда при Мантинее против Эпаминонда, был привлечен к суду по обвинению в выдаче врагу афинского отряда при Эретрии и присужден к большому денежному штрафу. Сам Эвбул пользовался, однако, еще слишком большим расположением со стороны массы, чтобы оппозиция решилась напасть на него; но и без того она значительно упрочила свое положение.
Наиболее выдающимся вождем ее был теперь Демосфен из Пеании, один из первых адвокатов и ораторов афинских, выступивший на политическое поприще во время союзнической войны (выше, с.251—252). Молодой, одушевленный мыслью о величии своего родного города, он совершенно не в состоянии был понять и оценить ту политику концентрации сил, посредством которой Эвбул старался залечить раны, нанесенные государству несчастной войной. Поэтому Демосфен при каждом удобном случае резко выступал против правительства, как по вопросу о союзе с Мегалополем, по делу Родоса, при обсуждении фракийских дел; но главным образом он неустанно требовал энергичных военных действий против Филиппа, в котором он раньше большинства своих сограждан увидел опаснейшего врага Афин. Будучи новичком на политическом поприще, он, разумеется, не мог одержать верх над всемогущим государственным деятелем, пока, наконец, заключение союза между Олинфом и Афинами не свело Эвбула и Демосфена на пути к одной и той же цели. Теперь Демосфен потребовал, чтобы в Македонию было послано гражданское войско и чтобы деньги, предназначенные на устройство празднеств, были употреблены на ведение войны; но когда оба эти предложения были приняты, Олинф находился уже в руках Филиппа. Против посылки войска в Эвбею он восставал, как против бесцельного дробления наличных сил: исход дела и тут оправдал его предска-

352

зание. Все это должно было в такой же мере возвысить авторитет Демосфена в глазах граждан, в какой неудачный исход войны ослабил влияние его противников; и если ему еще далеко было до того, чтобы самому взять в руки бразды правления, то уже теперь было ясно, что он призван играть видную роль в событиях ближайших лет.
Но как настойчиво ни требовал до сих пор Демосфен энергичного продолжения войны, — теперь и он не мог не сознавать, что Афины настоятельно нуждаются в покое. Финансовые ресурсы государства были совершенно истощены; дело дошло до того, что правительство не могло даже платить жалованье судьям, так что некоторое время суды оставались закрытыми. Между тем вовне Афины были почти совсем изолированы. Тщетно пытались они под потрясающим впечатлением разрушения Олинфа призвать эллинов к национальной войне против Филиппа; ни одна рука не поднялась на защиту Афин. При таких условиях продолжение войны могло вести только все к новым потерям, потому что Македония была неуязвима для Афин, тогда как Филиппу ничто не мешало двинуть свое войско против Херсонеса, обладание которым составляло для Афин вопрос жизни.
Отношения Афин к Фокиде также в последние годы становились все более натянутыми; в конце концов дело дошло до того, что Фалек открыто поддержал восстание Эвбеи против Афин (348 г.). Между тем дельфийская храмовая казна стала истощаться, наемники начали обнаруживать непокорность и оппозиция одержала верх в стране. Фалек был, наконец, смещен с должности и высшее начальство вручено трем стратегам, Дейнократу, Каллию и Софану. Одновременно было открыто следствие относительно употребления священных сумм; казначей Филон, заведовавший финансовым управлением, был допрошен под пыткою и казнен вместе со своими соучастниками, которых назвал под пыткою; имущество осужденных было конфисковано (347 г.). Затем были отправлены послы в Афины и Спарту с предложением передать этим государствам фермопильские укрепления. Там, разумеется, с радостью приняли это предложение; стратег Проксен, крейсировавший с аттической эскадрой в Эвбей-

353

ском проливе, получил приказ занять Фермопилы; затем было постановлено призвать к оружию всех граждан до 50-летнего возраста и отправить это ополчение в Фокиду (начало 346 г.). Туда же двинулся с отрядом в тысячу гоплитов царь Архидам. Между тем в Фокиде произошел переворот; Фалек снова захватил в свои руки верховное начальство и вовсе не имел желания отдаться во власть Афин и Спарты. Поэтому фокейские послы по возвращении их из Афин были брошены в темницу, и Проксену, когда он явился перед Фермопилами, предложено уйти назад; царю Архидаму посоветовали заняться собственными делами, вместо того чтобы соваться в Фокиду.
Под влиянием этих событий общественное мнение все более склонялось в пользу соглашения с Филиппом. Последний также желал положить конец войне. Если ему и нечего было опасаться, чтобы Афины причинили какой-нибудь ущерб его государству, то и он, со своей стороны, не был в состоянии наносить врагу решительные удары. Ибо Афины располагали приблизительно 350 триерами, тогда как Филипп, хотя в последние годы и приступил к созданию флота, еще мало успел подвинуть это дело вперед; его небольшой флот мог время от времени предпринимать удачные нападения, но должен был остерегаться вступать в открытое сражение с афинянами. Таким образом, Филипп был столь же бессилен против афинского флота, как афиняне — против македонского сухопутного войска; а о сухопутном походе в Аттику нечего было и думать, пока Фокида не была покорена. Притом интересы Филиппа требовали вовсе не уничтожения Афинской державы, а, наоборот, установления добрых отношений и по возможности заключения союза с прежним врагом, потому что Филипп, без сомнения, уже теперь лелеял в уме те великие планы, которые позднее были осуществлены им самим и его сыном Александром, — план объединения Греции под главенством Македонии и завоевания Персидского царства. А необходимым условием для достижения обеих этих целей было владычество на море, которое в свою очередь могло быть достигнуто лишь путем союза между Македонией и Афинами. Этой цели македон-

354

екая политика не упускала из виду вплоть до той минуты, когда персидская монархия была сокрушена.
Еще до падения Олинфа Филипп через посредство своих эвбейских союзников предложил Афинам мир; но в то время переговоры остались безуспешными. После победы он снова сделал попытку сблизиться с Афинами, и на этот раз здесь не отвергли протянутой руки. Особенно усердно хлопотал о мире Демосфен, который в середине лета 347 г. вступил в совет и теперь, вместе со своими друзьями Фило-кратом из Гагна и Тимархом из Сфетта, пользовался в Совете руководящим влиянием. Наконец в начале 346 г. все формальности были улажены, и афинское посольство отправилось в Македонию. В числе послов находились сам Демосфен и Филократ, затем Эсхин из Кофокид, младший друг Эвбула, вследствие своего выдающегося ораторского таланта казавшийся особенно пригодным для роли посла (выше, с.253).
Филипп с почетом принял послов, но с первой же минуты ясно дал им понять, что о возвращении Амфиполя не может быть речи. Тем большую уступчивость обнаружил он по остальным пунктам. Он предложил афинянам союз и в награду за последний обещал доставить им крупные выгоды. Фо-кейский вопрос он предложил решить по соглашению обеих держав. Во Фракии Филипп, правда, сохранял за собою свободу действий, но обещал не трогать афинских владений на Херсонесе. При этом он рассчитанной ласковостью обращения сумел вполне расположить в свою пользу послов, а его могучая личность произвела на них глубокое впечатление, от которого не мог отделаться даже сам Демосфен.
Итак, послы, недолго пробыв в Пелле, уехали обратно, вполне довольные результатом переговоров. Почти непосредственно вслед за ними отправилось в Афины македонское посольство, чтобы там окончательно заключить мир; во главе его стояли первые сановники государства, Антипатр и Парменион. Условия мира, предложенные ими афинянам, конечно, совпадали с теми, которые Филипп поставил в Пелле и на которые в принципе согласились афинские послы. В этом смысле Филократ и выработал текст договора,

355

содержавший следующие пункты: мир между Афинами и Филиппом и их обоюдными союзниками на условии сохранения каждою из сторон ее наличных владений, т.е. со стороны Афин — отказ от Амфиполя и Потидеи, — заключение оборонительного союза, которым обе стороны гарантировали друг другу целость владений, затем ряд постановлений о свободе торговых сношений и об искоренении морского разбоя. Фокида и Галос в Фессалии были категорически, Керсоблепт — молчаливым соглашением — исключены из договора.
Проект Филократа в совете прошел без сопротивления; тем более сильную оппозицию встретил он в Народном собрании. Народу постоянно старались внушить, что Филипп всеми своими успехами обязан исключительно измене, что его видимое могущество внутри гнило, что он гораздо более нуждается в мире, чем Афины; можно ли было после этого удивляться, если народ отказывался понять, почему теперь хотят купить мир ценою таких жертв? Но послы Филиппа оставались непреклонны и, когда, наконец, выступил Эвбул и предложил народу на выбор — либо отказаться от сумм, предназначенных на празднества, платить подати и сесть на корабли, либо принять мир, — оппозиция умолкла. Единственное, чего ей удалось добиться, было уничтожение пункта, касавшегося Фокиды; эта поправка ни к чему не обязывала Филиппа, так как фокейцы в государственно-правовом смысле не были союзниками Афин, но зато открывала широкое поприще для позднейших разногласий. Сделанная еще в последнюю минуту попытка включить в договор Керсоб-лепта Фракийского, как союзника Афин, была отклонена Демосфеном. Таким образом, 19 элафеболиона (приблизительно в конце марта) 346 г. договор был принят народом и в ближайшие дни клятвенно подтвержден афинскими властями и представителями Союзного совета. Четырнадцать дней спустя, 3 мунихиона (в апреле) то же посольство, которое вело в Пелле предварительные переговоры о мире, вторично отправилось в Македонию, чтобы принять присягу царя и его союзников на соблюдение договора.
Между тем Филипп выступил в поход против Керсоб-

356

лепта, который после падения Олинфа продолжал войну с помощью афинян. Занятые еще афинскими наемниками фракийские береговые укрепления были одно за другим взяты, сам Керсоблепт заперт в Гиерон-Оросе на Пропонтиде и уже 23 элафеболиона принужден к сдаче. Победитель оставил ему его владения, как вассалу Македонии.
Спустя два месяца Филипп вернулся в Пеллу. Вся Греция знала, что он собирается нанести решительный удар Фокиде, и все крупные державы и многие второстепенные государства прислали послов, чтобы отстоять свои интересы при предстоявшей реорганизации политического положения в Средней Греции; казалось, что Филипп уже теперь повелевал Элладою. Афинским послам также было предписано по мере разумения отстаивать интересы своего государства; поэтому они не могли оставаться безучастными зрителями, тем более что в силу только что заключенного союза Афины и Филипп должны были действовать совместно. Эсхин предложил следующую программу: обойтись с Фокидою как можно мягче и ограничить неизбежную кару провинившимися вождями, отпавшим от Фив беотийским городам оставить их независимость, а в случае сопротивления со стороны Фив усмирить их вооруженной рукою. Филипп был готов принять эту программу, которая вполне отвечала его интересам и которую он действительно осуществил восемь лет спустя, после битвы при Херонее: Фивы наряду с Македонией были единственной крупной сухопутной державой Греции и при случае могли грозить Филиппу очень серьезной опасностью, став во главе враждебной ему коалиции. Ввиду этого Филипп доверительно обещал Афинам в награду за их участие в фокейском походе еще и другие выгоды — возвращение Эвбеи, а в том случае, если бы дело дошло до войны с Фивами, также возвращение Оропа и восстановление Платей. Официально он, разумеется, не дал никаких обещаний, так как и послы не были уполномочены на заключение формального договора. Притом Филипп имел полное основание не доверять афинянам, так как один из послов, и именно тот, чей голос имел наибольшее влияние на народ, — Демосфен — открыто выступил против политики, пред-

357

ставителем которой являлся Эсхин. Он содействовал заключению мира, потому что Афины нуждались в покое и потому что продолжение войны сулило лишь новые потери; но союза между Афинами и Филиппом он отнюдь не желал. Он хорошо понимал, что при перевесе могущества на стороне Филиппа такая политика неизбежно должна поставить Афины в подчиненное положение, и эта мысль была одинаково невыносима как для его патриотизма, так и для его республиканской гордости. Поэтому он принял мир лишь в качестве перемирия, чтобы иметь время собраться с силами для решительной борьбы, которую он во что бы то ни стало намеревался вызвать в подходящую минуту. Но для того, чтобы вести эту борьбу с надеждою на успех, Афинам нужен был могущественный союзник, и при данном положении вещей таким союзником могли быть только Фивы, ибо мелкие государства не имели значения, Фокиде грозила близкая гибель, а Спарта была занята пелопоннесскими делами. Итак, целью Демосфена было заключение союза с Фивами; ради нее он готов был пожертвовать даже старыми притязаниями Афин на Ороп и Платеи и тем более, разумеется, не поколебался бы предоставить фокейцев их участи. Было ясно, что дружба между Филиппом и Фивами кончится в ту минуту, когда будет разрешен фокейский вопрос, — и тогда сама сила вещей должна была бросить Фивы в объятия Афин. Таким образом, политика Эсхина должна была представляться Демосфену прямой изменой самым святым интересам отчизны. Ввиду этого он потребовал, чтобы послы, не пускаясь в дальнейшие переговоры, ограничились принятием от Филиппа и его союзников клятвы на соблюдение мира и затем немедленно уехали обратно домой.
При таких условиях Филипп должен был позаботиться о том, чтобы обеспечить себе полную свободу действий во всех отношениях. В остальном он обнаружил величайшую предупредительность по отношению к афинскому посольству. Он обещал без выкупа освободить пленных афинян и отослать их домой к Великим Панафинеям, главному празднеству Афин, до которого оставалось немногим более месяца. Кроме того, в официальном письме к гражданам Афин он

358

выразил готовность оказать им и всякие другие дружеские услуги, не унижающие его достоинства. Договор о мире он ратифицировал в том виде, в каком он был принят Афинским народным собранием, т.е. без прямой оговорки относительно Фокиды; затем он проводил послов до Фер и здесь заставил своих фессалийских союзников присягнуть на верность договору. После этого послы устроили еще мир между Филиппом и Галосом и затем выехали обратно в Афины, куда прибыли приблизительно в конце июня, 13 скирофориона.
Здесь Демосфен тотчас начал оговаривать перед советом своих товарищей по посольству и в конце концов добился того, что посольству было отказано в обычной награде — венке. Однако он был далек от мысли потребовать занятия Фермопил; он понимал, что Фокиду все равно уже невозможно спасти, не говоря уже о том, что Фалек не имел никакой охоты делать афинян своими спасителями. Поэтому противники Демосфена легко одержали верх в Народном собрании. Филократ и Эсхин доложили о тайных переговорах с Филиппом, возражения Демосфена прошли незамеченными, и по предложению Филократа было постановлено распространить союз с Филиппом и на его потомков и потребовать от фокейцев передачи Дельфийского святилища амфиктионам под угрозою объявления Афинами войны Фокиде (16 скирофориона).
Но в этом вмешательстве уже не было надобности; фо-кейская держава рухнула благодаря собственной гнилости. Правда, Фалек все еще имел в своем распоряжении около 8 тыс. закаленных в бою ветеранов, которые смело могли выдержать сравнение с любым войском в мире и которые позднее блестяще доказали свою стойкость и мужество при Кримисе, под руководством Тимолеона. Но у него уже не было средств, чтобы платить жалованье войску; Дельфийская сокровищница была окончательно исчерпана, страна обращена в пустыню продолжительной войной. При таких условиях нечего было думать о сопротивлении Филиппу. Действительно, Фалек уже весною завязал переговоры в Пелле, и теперь, получив известие о решении, принятом Афинским народным собранием, поспешил заключить мир с

359

Филиппом. Уже 23 скирофориона (в начале июля) капитуляция была подписана. Фалеку и его наемникам было предоставлено свободное отступление, за что он в свою очередь передал Филиппу все укрепленные пункты в Фокиде. "Священная война", в течение десяти лет опустошавшая Среднюю Грецию, была окончена без боя.
Уже при выступлении к Фермопилам Филипп пригласил своих союзников-афинян со всеми силами двинуться в Фокиду и соединить свои войска с македонскою армией; позднее он вторично обратился к ним с этим воззванием. Для него было крайне важно иметь в лице Афин оплот против фиванцев, которые двинули в поход все свое ополчение, решив упорно отстаивать свои интересы при реорганизации Фокиды. Но в Афинах, по обыкновению, ничего не было готово, а при Фермопилах дело было решено с такой поразительной быстротой, что Афины при всем желании не успели бы вовремя доставить на место свои войска. Когда Филипп стоял уже по эту сторону ущелий и соединился с фиванцами, в Афинах снова вспыхнуло старое недоверие против царя; Демосфену и его друзьям без труда удалось объяснить народу, что Филипп может захватить афинское войско и удержать его в залог верности Афин договору. Сюда присоединилось обычное нерасположение граждан к личной военной службе; афиняне остались дома, удовольствовавшись отправкой посольства. Ввиду такого поведения Афин Филипп, разумеется, принужден был опереться на фиванцев и исполнить если не все, то важнейшие их требования, тогда как Афины остались ни с чем.
Филипп вел войну с Фокидою как исполнитель приговора амфиктионов; поэтому водворение нового порядка в Фокиде он предоставил Совету амфиктионов, который теперь впервые по истечении десяти лет снова собрался в Дельфах. Нетрудно представить себе, какие чувства одушевляли делегатов; было вполне естественно, чтобы они потребовали примерного наказания фокейцев, которые с неслыханной дерзостью осквернили высшее святилище Греции и навлекли неизмеримые бедствия на все соседние страны. Действительно, этейцы предложили казнить всех взрослых

360

мужчин в Фокиде как осквернителей храма. Филипп сумел предотвратить такие жестокости; благодаря его заступничеству побежденные сохранили жизнь, свободу и имущество; лишь наиболее провинившиеся были осуждены на изгнание. От фокейцев потребовали возвращения разграбленных ими храмовых сокровищ, что было, конечно, вполне справедливо; весь долг они должны были выплатить ежегодными взносами в 60 талантов. Так же справедливо было и то, что фокейцев лишили возможности вторично осквернить Дельфийское святилище; страна была обезоружена, укрепления разрушены и постановлено, чтобы население отныне жило небольшими группами в открытых деревнях; кроме того, на первое время страна, для поддержания порядка, была занята македонскими и беотийскими войсками. Наконец, фокейцы были лишены обоих голосов, которыми они до сих пор располагали в Совете амфиктионов, и эти голоса переданы Филиппу в награду за то, что он снова водворил амфиктионов в Дельфах. Спартанцы также были исключены из амфиктио-нии, так как они оказали союзную помощь фокейцам. Афины, провинившиеся не менее Спарты, остались членом ам-фиктионии, потому что они еще в последнюю минуту отреклись от Фокиды. Независимость Дельф и Амфиссы была, разумеется, восстановлена, и фиванцам возвращены те города, которые во время войны отложились от Беотийского союза и примкнули к Фокиде.
Между тем в Афинах мрачные предсказания Демосфена и его друзей вызвали панику; народу уже мерещилось, что войско Филиппа подступает к границе Аттики, и потому решено было для безопасности перевести в город население открытых деревень со всем его движимым имуществом. Однако очень скоро обнаружилось, что эти опасения были совершенно напрасны; Филиппу и в голову не приходило нарушать подтвержденный клятвою мир; напротив, он прислал письмо афинским гражданам, где оправдывал свой образ действий в Фокиде.
Несмотря на это, в Афинах все еще не могли решиться признать совершившийся факт. В конце лета этого года должны были праздноваться Пифии; решено было справить

361

празднество на этот раз с особенной пышностью под председательством самого Филиппа. Со всей Греции стеклись участники к играм — только Афины не прислали обычного посольства. Это был формальный протест против принятия Филиппа в амфиктионию, и царь не намерен был молча проглотить оскорбление. Ему стоило дать знак, и против Афин вспыхнула бы священная война, и он вступил бы в Аттику во главе союзной армии амфиктионов, потому что общественное мнение в Фессалии и Беотии было в высшей степени раздражено против Афин из-за помощи, оказанной ими фо-кейцам, а в Аргосе, Мегалополе и Мессене Афины ненавидели как союзника Спарты. Однако Филипп не хотел доводить дело до крайности; он все еще не терял надежды достигнуть искреннего соглашения с Афинами. Поэтому он ограничился тем, что отправил в Афины посольство с требованием удовлетворения.
Однако немногого недоставало, чтобы все-таки вспыхнула война. Толпа в Афинах была доведена радикальными крикунами до крайнего озлобления против Филиппа, Эвбул и остальные вожди умеренной партии потеряли всякое влияние, Эсхин принужден был сойти с трибуны при буйных криках собрания. Тогда перед народом выступил Демосфен. Он более всех содействовал усилению в Афинах нерасположения к Филиппу, но он был достаточно проницательным политиком, чтобы понять, что он хватил через край и что теперь во что бы то ни стало необходимо сохранить мир. И действительно, благодаря своей популярности и своему красноречию он сумел убедить народ, что не стоит из-за "тени в Дельфах" вовлекать Афины в войну с половиной Эллады. Итак, Филипп был признан членом Совета амфиктионов, и отныне Афины снова стали посылать своих делегатов на собрания в Дельфах и у Фермопил. Опасность была устранена — правда, ценою нового унижения, которого при некотором благоразумии можно было избегнуть.
Филипп достиг всего, ради чего он взялся за оружие. Он владел Фермопилами, т.е. воротами в Среднюю Грецию, перед которыми афиняне шесть лет назад преградили ему путь. Отныне он каждую минуту мог в случае надобности двинуть

362

свои войска в Беотию или Аттику. Разрушение фокейского разбойничьего государства, чего Фивы не сумели добиться путем десятилетней борьбы, было достигнуто без единой битвы. Афины были унижены; они принуждены были уступить по всем спорным пунктам. В Совете амфиктионов Филипп, как владыка Македонии и Фессалии, располагал большинством голосов; и если до сих пор этот совет политически имел ничтожное значение, то под руководством такого государственного человека "тень в Дельфах" должна была облечься в плоть. Если со времени своих побед над Ономар-хом и Олинфом Филипп был неограниченным властелином Северной Греции, то теперь он приобрел руководящее влияние и в Средней Греции. Он уже теперь был, без сравнения, самым могущественным государем эллинского мира; теперь он мог приступить к осуществлению более высокой цели — к объединению всей нации под своим главенством.

Подготовлено по изданию:

Белох Ю.
Греческая история: в 2 т. / Юлиус Белох; пер с нем. М.О.Гершензона; Гос. публ. ист. б-ка России.
- 3-е изд. /под ред. и со вступ. ст. Ю.И.Семенова. -М., 2009.

ISBN 978-5-85209-214-4 (т.l)
ISBN 978-5-85209-213-7

© Государственная публичная историческая библиотека России, 2009
© Семенов Ю.И., вступительная статья, редакция, 2009