431

5. ЛУКИАН

Одним из наиболее оригинальных писателей периода аттицизма является сатирик Лукиан — «Вольтер этой эпохи», по выражению А. И. Герцена («Письма об изучении природы», 5). Вольтером классической древности называл Лукиана Энгельс1.
Лукиан (прибл. 120—200 гг. н.э.) — уроженец сирийского города Самосаты и, может быть, даже семит по происхождению. Родители его, как сам он сообщает в «Сновидении», люди бедные, отдали сына сначала в обучение к дяде — скульптору. Но, разбив по неловкости мраморную плиту, он был побит дядей и бежал от него в родительский дом. После этого Лукиан стал учиться красноречию и, овладев этой наукой, сам сделался учителем красноречия и адвокатом в 150 г., а потом в течение долгого времени вел жизнь странствующего софиста, произнося речи в разных городах Греции, особенно в Антиохии и в Афинах, а также в Италии и даже в Галлии. Он добился большого успеха на этом поприще, так что, как сам он говорит в специальном сочинении, его даже называли «Прометеем красноречия». Однако в дальнейшем, разочаровавшись в этой профессии, он уже в сорокалетнем возрасте обратился к философии. Но и она по прошествии некоторого времени не дала удовлетворения. Под конец жизни Лукиан получил какую-то высокую судебную должность; но оставался на ней, по-видимому, недолго.
Лукиан пользовался очень большой известностью и в древности и в новое время. Ему принадлежит значительное количество произведений, преимущественно небольших по объему, — частью в виде речей, писем или рассуждений, частью в диалогической форме. Одни из них написаны на риторские, другие на философские темы, в том числе и на религиозные, третьи дают бытовые картинки. Из 82 произведений, дошедших под именем Лукиана, далеко не все безусловно принадлежат ему, и подлинность некоторых подвергается сомнению. Ему принадлежит ряд эпиграмм.
Разочаровавшись в риторской и затем в философской деятельности, Лукиан отдался всецело сатирическому творчеству, чем и стяжал себе мировую славу. В его сочинениях находит яркое освещение современная действительность, даются выразительные картины измельчания и нравственного оскудения высшего общества. Вместе с тем его сатира раскрывает нам и литературный упадок, показывая во всем ничтожестве литературных знаменитостей того времени — риторов, философов и поэтов. Нередко Лукиан говорит и о самом себе. Результаты своих жизненных наблюдений он высказал в комической сценке «Сновидение, или Петух». Простой сапожник Микилл про-

1 См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 22, с. 469.

432

снулся спозаранку от крика петуха как раз в такой момент, когда он во сне мнил себя обладателем богатства. Но петух, оказывается, согласно учению Пифагора о переселении душ, прошел уже через много перевоплощений и был даже одно время в теле самого Пифагора, и вот, таким образом познав хорошо изменчивость человеческой жизни, он поучает Микилла, что в богатстве вовсе нет счастья, так как оно беспрестанно приносит беспокойство то из-за боязни ограбления, то из-за боязни войны или конфискации имущества при народных волнениях, и что, наоборот, бедность дает душевное спокойствие, а труд помогает перенесению невзгод. Ясно, что это — точка зрения кинической школы, а вместе с тем отражение взглядов простого человека. Видно, что в лице Лукиана мы находим тип интеллигентного труженика, близко стоявшего к народным массам. В век глубокого морального упадка и утраты чувства родины нас привлекает патриотизм Лукиана, которым наполнено «Похвальное слово родине».
В литературных признаниях Лукиана интересно прежде всего определение его литературной задачи и литературного жанра. Задавшись целью высмеивать уродливость современной жизни, он пользуется соединением риторской декламации с формой философского диалога, заимствованной им по преимуществу у Платона, но приспособленной к новым требованиям малого объема. Не без гордости он заявляет, что он, сириец, облек свой диалог в аттическую одежду, «научил его ходить по земле, по-человечески» («Дважды обвиненный», 34). Он говорит также о влиянии на него кинического философа-сатирика Мениппа (см. гл. XIX, с. 382). Лукиан ставит себе в заслугу упрощение речи, освобождение ее от ученых тонкостей и т. п.
Лживость, бессодержательность и напыщенность современного ораторского искусства и риторики Лукиан едко высмеял в рассказе «Учитель красноречия» и в пародийной речи «Похвала мухе». Положительную задачу писателя — правдивость и искренность — он раскрывает в ироническом трактате «Как следует писать историю», где, высмеивая наклонность современных писателей к преувеличениям и басням (10), он делает вывод: «Если даже историк лично к кому-нибудь питает ненависть, он более важным будет считать общее дело и поставит правду выше ненависти, а если кого любит, все-таки в случае его ошибки не оставит этого неотмеченным: ведь единственно в этом, как я сказал, и заключается задача истории, и только правде должен служить тот, кто хочет писать историю» (39, ср. 9; 47; 51). «Против лжи одно средство — правда и правильное суждение», — говорит он в «Любителе лжи» (40). А моду на рассказы о всевозможных фантастических приключениях и путешествиях он в виде пародии представил в «Правдивой истории». Герой этой повести выехал за пределы Геракловых Столпов (современный Гибралтар) в Атлантический океан и там, захваченный смерчем, был закинут на луну. Радушно принятый тамошними жителями, он узнает о страшной войне, которую вели жители луны с жителями солнца, и добивается примирения между ними. Попутно описываются необыкновенная внешность и нравы жителей луны. На обратном пути герой был про-

433

глочен огромным китом, но освободился, разложив внутри его костер. В таком духе и идет весь рассказ.
В начале своей деятельности Лукиан встретился с философом-платоником Нигрином, который и обратил его к занятию философией. Впечатление от этой встречи Лукиан описал в чисто платоновском духе в диалоге «Нигрин». В то время как все люди охвачены суетой жизни и жаждой стяжательства, Нигрин учил своих последователей добру и своим поведением показывал, что «по природе мы ничем не владеем». («Нигрин», 26). Он давал образец умеренности, скромности и спокойствия. Его речь, замечает Лукиан, «пронзала самую душу» (35). Так он представляет истинного философа-учителя.
Наибольшую симпатию проявляет Лукиан к школе киников. Он восторженно отзывается, как о лучшем из известных ему философов, о представителе этой школы Демонакте («Жизнеописание Демонакта», 2). Однако это не мешает ему критически относиться и к этой школе («Продажа жизней», 10). В комическом виде представлен выбор философского направления в «Гермотиме». А в «Икаромениппе» (29) он характеризует философов, как особую породу людей — праздных, глупых и тщеславных — «земли бесполезное бремя». В «Рыбаке» (15) он сравнивает их с площадными крикунами. Дальнейшее разоблачение философов Лукиан дает в послании «О философах, состоящих на жалованье», где изображает жизнь многих философов, которые ради денег и всякого рода материальных благ лестью и происками втираются в дома знатных или богатых покровителей и играют там жалкую роль шутов и прихлебателей. А некоторые философы, проповедующие высокую нравственность, ведут жизнь в полном противоречии с их рассуждениями.
Особой язвительностью отличается сатира на философов в диалоге «Продажа жизней», где он выводит на продажу с аукциона руководителей различных философских школ, причем Сократ идет за два таланта, Пифагор за десять мин, Диоген за два обола, а на Демокрита и Гераклита и вовсе не находится покупателя. Такая расценка свидетельствует о преобладании в обществе мистического течения.
Среди философов выделяется оригинальная личность Тимона, выведенного в диалоге этого наименования. Он представлен как тип настоящего мизантропа. Напрашивается сравнение: тип мизантропа Кнемона Менандра (с. 365). Тимон был богачом и щедро раздавал свои богатства, помогая друзьям. В результате он разорился и сделался нищим, и тогда все друзья его покинули. Под влиянием этого он озлобился и против богов и против людей, сделался человеконенавистником — «мизантропом». «Я всех ненавижу, — говорит он, — и богов и людей» («Тимон», 34, ср. Эсхил, «Прометей», 975). Наконец Зевс, признав несправедливость в отношении к этому человеку, некогда приносившему богам щедрые жертвы, возвратил ему богатство. Прежние льстецы, заслышав об этом, снова пришли к нему. Однако бог, наученный горьким опытом, встретил их мотыгой й камнями.
Очень большое место в сочинениях Лукиана отводится вопросам религии. Лукиан выступил с уничтожающей критикой всех религиозных направлений. Он, как сириец, был близко знаком с восточными

434

культами и дал обстоятельное и конкретное разоблачение культа так называемой Сирийской богини («О Сирийской богине»). Он показывает нелепость культов и обрядов, а также всего антропоморфного представления о богах, которое придает им все человеческие свойства, иногда даже весьма низменного рода. Затем он выясняет несостоятельность всего вообще понятия о божестве. Нелепая вера во все чудесное осмеяна Лукианом в диалоге «Любитель лжи», где мы знакомимся с группой философов, которые готовы были верить самым нелепым вещам и возмущались неверующим собеседником. Автор отмечает также корыстолюбие богов, которые ничего не делают бесплатно, и подтверждает эту мысль примерами из рассказов Гомера и из мифов («О жертвоприношениях»).
В диалоге «Зевс трагический» сам Зевс признает, что дела богов находятся в крайней опасности. Только стоик Тимокл еще отстаивает существование промысла богов (38), но эпикуреец Дамид доказывает, что боги или вовсе не существуют, или ничем на свете не распоряжаются. Ввиду таких обстоятельств собирается сходка богов, и Зевс делает доклад о положении вещей. Бог Мом (Насмешка) признает, что действительно есть основание для отрицательных суждений. В споре Дамид совершенно побивает Тимокла, так что тот ищет защиты в существовании алтарей, чем вызывает смех Дамида, так как алтари воздвигаются самими людьми.
Любопытная сцена представлена в «Собрании богов». Оказывается, что большинство присутствующих богов — чужеземцы или незаконнорожденные, неправильно внесенные в списки и т. д.; приходится производить чистку их состава.
Во всех произведениях Лукиана боги изображаются в грубо очеловеченном виде, с мелкими страстишками, как ничтожные существа, не имеющие серьезной силы. Отношение к ним полно глубокой иронии. Они заняты делами и не имеют отдыха, терпят обиды от людей («Дважды обвиненный», 1). Сила богов — это выдумка поэтов, молния Зевса стала простой головешкой, распространяющей только копоть («Тимон», 1—2).
Есть у Лукиана особая группа произведений, которые уже всецело посвящены критике религиозных представлений. Это — «Разговоры богов» и «Морские разговоры». Им предшествует как самостоятельное произведение, но по существу не отличающееся от них, — диалог «Прометей, или Кавказ», где к моменту приковывания Прометея к Кавказской скале приурочивается спор его с Гефестом и Гермесом. Гермес произносит обвинительную речь, обвиняя Прометея, во-первых, в обмане Зевса при дележе жертвенного мяса; во-вторых, в создании людей; в-третьих, в похищении огня. Прометей защищается по всем пунктам и доказывает, что сами боги повинны в воровстве и многих других преступлениях, а похищение огня не принесло им никакого ущерба. Ряд сценок подобного рода и объединен под названием «Разговоры богов». К ним присоединяется еще группа под специальным названием «Морские разговоры», где разговоры ведутся между морскими богами. Все эти сценки при малом объеме и краткости отличаются исключительной силой и меткостью. Всевоз-

435

можные похождения богов представлены в самом комическом виде: встреча двух богинь-соперниц — Геры и Латоны, которые перерекаются друг с другом (16), пикантный рассказ Гермеса о том, как Гефест застал свою супругу Афродиту в прелюбодеянии с Аресом (17), не менее пикантная сценка, когда три богини стараются соблазнить своими обещаниями Париса (20), полная комизма сцена, когда Гефест при всех своих опасениях, но по приказанию Зевса, разрубает ему голову топором и из нее выскакивает в полном вооружении красавица Афина (8); неподражаемого комизма полон разговор Гермеса с Посейдоном, которого Гермес не пропускает к Зевсу на том основании, что он болен: оказывается, что он только что родил, доносив в бедре недоношенного сына Семелы — Диониса (9) и т. д. — какое богатство веселого и вместе с тем едкого остроумия во всех этих сценах-миниатюрах !
Трудно представить себе более тяжелый удар по старым религиозным представлениям, чем тонкая насмешка Лукиана. «Богам Греции, которые были уже раз — в трагической форме — смертельно ранены в «Прикованном Прометее» Эсхила, — говорит К. Маркс, — пришлось еще раз — в комической форме — умереть в «Беседах» Лукиана»1. А. И. Герцен в «Письмах о природе» (V) делает из этого вывод о нравственном опустошении, происходящем в ту пору в умах: «Можно было потрясти язычество, особенно в известном кругу людей, такими едкими насмешками, но такое отрицание оставляло пустоту».
Близки по содержанию к этим «Разговорам» еще «Разговоры в царстве мертвых», где под видом встреч в загробном мире разных исторических деятелей или мифологических героев — Александра, Диогена, Мениппа, Ганнибала, Фабия Максима и также богов загробного мира — Плутона, Гермеса, Миноса — даются оценки героев и разных событий с точки зрения как бы постороннего наблюдателя и суждения людей позднейшего времени. Диоген выражает удивление, встречаясь с Александром, которого считали за бога (13). Крез, Мидас и Сарданапалл оплакивают потерю своих богатств, вызывая насмешки киника Мениппа (2). Не раз бичуется погоня за богатым наследством (4—9, 11). А вместе с тем осмеиваются и представители разных философских школ и риторы. Таким образом, и тут дается острая критика современной действительности. Среди поднимаемых Лукианом вопросов важное место занимает вопрос о нравственной ответственности человека. Разбойник Сострат на суде у Миноса в ответ на обвинение в совершенных преступлениях говорит: «А разве то, что я делал при жизни, я делал по собственной воле, а не потому, что это было предназначено мне Мерой» (богиней судьбы. — С. Р.). И Минос вынужден согласиться; он освобождает его от наказания и только просит никому об этом не рассказывать (30). Вопросу о судьбе уделяется много места в «Зевсе уличаемом». Для времени Лукиана, когда многое в жизни казалось игрой случая, это решение можно считать весьма показательным.

1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 1, с. 418.

436

Лукиан разоблачает не только ложь религии и мифов, но и шарлатанство различных «пророков», которые в эту пору появились во множестве на Востоке и стали морочить головы легковерным людям. Сюда принадлежит прежде всего «Александр, или Лжепророк» — описание жизни и наглых обманов действительной личности, носившей это имя, из города Абонотиха в Пафлагонии.
Лукиан, по выражению Ф. Энгельса, «одинаково скептически относился ко всем видам религиозных суеверий». У него, говорит он далее, «не было ни религиозно-языческих, ни политических оснований относиться к христианам иначе, чем к любому другому религиозному объединению. Напротив, он их всех осыпает насмешками за их суеверие, — почитателей Юпитера не меньше, чем почитателей Хрисста; с его плоско-рационалистической точки зрения и тот и другой вид суеверий одинаково нелепы»1. А что Лукиан действительно был знаком с христианскими учениями, видно из диалога «Друг отечества» (12), где упоминается о троичности божества, об обновлении водой, т. е. о крещении, о галилейском учителе и т. д. Об учителе христиан, распятом в Палестине, говорит он в «Кончине Перегрина» (11).
Тип другого религиозного шарлатана и авантюриста обрисован в письме «О кончине Перегрина». Этот Перегрин присвоил себе для большей внушительности имя гомеровского Протея — того чудесного морского бога, которого с трудом сумел захватить Одиссей, так как он имел способность бесконечно изменять свой вид. Совершив ряд преступлений, за которые ему грозило наказание и, наконец, убив своего отца, он убежал, прикинулся приверженцем христиан и, заключенный в тюрьму, разыграл роль страдальца за убеждения и этим способом у доверчивых людей сумел выманить большие деньги, а освободившись затем из тюрьмы, предал христиан и предпочел вести жизнь бродячего философа. Но, не довольствуясь приобретенной таким образом славой, он после целого ряда новых неблаговидных дел устроил себе сожжение на костре в Олимпии, бросившись в огонь. А его приверженцы распустили молву, будто видели, как душа его вылетела из костра в виде птицы. Лукиан заканчивает свой рассказ обращением к другу: «Смейся же и ты, когда услышишь, как остальные дивятся Перегрину». Из этого видно, что таких лжепророков было, немало в его время и что они пользовались успехом. На эту историю ссылается Ф. Энгельс в том же месте статьи «Бруно Бауэр и первоначальное христианство».
Изображенная Лукианом картина жизни христианской общины и ее представителей вызвала гнев и негодование христианских учителей, и от них идет легенда, будто Лукиан «умер, растерзанный собаками за то, что лаял против истины».
В обстановку грубой действительности переносят нас «Разговоры гетер», где мы встречаем некоторые типы женщин, хорошо знакомые нам по новой аттической комедии.
Особое место занимает диалог «Анахарсис», где греческий быт и нравы показаны с точки зрения наблюдательного иностранца —

1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 22, с. 469.

437

мудрого скифа Анахарсиса, приезжавшего в Грецию во времена Солона. Ему, например, кажутся странными спортивные игры, когда люди, не враждуя друг с другом, ожесточенно борются, или театральные представления, в которых заведомо дается обман зрителей.
Для характеристики театра времени Лукиана интересные сведения находим в его сочинении «О пляске». Из разговора видно, что прославленные театральные жанры, — трагедии и комедии — уступили теперь место пантомимам, т. е. балету. Автор передает много примеров замечательной игры танцоров, которые мимически воспроизводят самые сложные и драматические сюжеты своей пляской.
Наконец, среди произведений Лукиана имеется небольшая повесть с фантастической основой «Лукий, или Осел» (правда, некоторые ученые отвергают ее принадлежность Лукиану). Молодой человек Лукий приехал по делам в Фессалию, которая славилась как страна колдуний. Ему пришлось остановиться в доме, где хозяйка занималась колдовством. Сведя знакомство со служанкой, он хотел через нее получить снадобье, дающее возможность обратиться в птицу. Но служанка по ошибке дала ему не ту банку, и он превратился не в птицу, а в осла. Осел этот вследствие различных превратностей судьбы переходит от одного владельца к другому, и, так как перед ослом никто не стесняется, он делается свидетелем всевозможных гнусностей и преступлений, пока, наконец, ему не удается съесть цветы розы и благодаря этому вернуть свой первоначальный вид. Этот сюжет, как известно, повторяется в знаменитом романе римского писателя этой же эпохи Апулея «Метаморфозы, или Золотой осел». Это совпадение объясняется скорее всего тем, что оба писателя воспользовались общим источником — народным творчеством. До Лукиана и Апулея этот сюжет был обработан неким Лукием из Патр.
В новое время многие исследователи недооценивали творчество Лукиана, видя в нем только остроумца-забавника, не имеющего определенной программы. Действительно, он не создал своего оригинального философского учения, но сквозь его язвительную сатиру на современное общество светится глубокое сочувствие к беднякам-трудящимся. Своим политическим идеалом он представляет государство, в котором царит свобода и справедливость и нет ни социальных, ни расовых различий. «Чтобы стать гражданином, — говорит один из собеседников диалога «Гермотим» (24), — достаточно обладать умом и стремлением к прекрасному, усердно и неослабно трудиться и не падать духом, встречаясь на пути с трудностями». Это характеризует положительный взгляд автора на жизнь, далекий от пессимизма, который некоторые готовы ему приписать. Даже бедняк-старик, хромой и полуслепой, заявляет, что «жизнь прекрасна, а смерть ужасна и ее надо избегать» («Разговоры в царстве мертвых», 27, 9). В другом диалоге в ответ на угрозы Зевса загробными муками Киниск не хочет думать о том, что может быть там, а хочет только прожить счастливо в этой жизни («Зевс уличаемый», 17).
Творчество Лукиана как бы резюмирует все предыдущее развитие греческой мысли и литературы. Он пользовался средствами риторов, изучил разнообразные философские направления, усвоил историче-

438

скую науку, приспособил для своих сатирических целей философский диалог и риторскую декламацию, форму письма и биографии, воспользовался формой комедии и т. д. Он зорко уловил черты глубокого разложения рабовладельческого общества.
Язык Лукиана отличается большим лексическим богатством. Пользуясь принятым в литературе его времени «общим» языком, он соблюдает все требования «аттицизма». Речь его отличается простотой и ясностью, но в то же время в целях сатиры он вводит и много поэтических выражений и цитат, допускает даже неологизмы и все это пересыпает множеством пословиц и поговорок, что передает все оттенки живого разговорного языка.
Лукиан оказал сильное влияние на литературу последующих времен. Особенно велико было его значение в эпоху Возрождения, когда ему подражали Ульрих фон Гуттен и Эразм Роттердамский. «Письма темных людей», «Похвала Глупости» и т. п. произведения живо напоминают его манеру. «Тимон Афинский» Шекспира развивает образ, взятый у Лукиана, во Франции Лукиану подражал Рабле (XVI в.), в Англии — Свифт (1667 —1747 гг.). Французский аббат Бартелеми (1716—1795 гг.) сделал попытку изобразить греческую жизнь в знаменитом романе «Путешествие юного Анахарсиса» (1788 г.), написанном в подражание Лукиану. Высоко ценил его и брал за образец Вольтер (1694—1778 гг.). В немецкой литературе его влияние заметно в произведениях Виланда (1733—1813 гг.), который даже перевел Лукиана на немецкий язык. У нас Лукианом интересовался М. В. Ломоносов, который в «Риторике» (§ 283) дал в качестве образца 12-ю сценку из «Разговоров в царстве мертвых» в своем переводе. Интересовались им также В.Г.Белинский и А.И.Герцен.
Близок к Лукиану был его современник Алкифрон, под именем которого сохранились «Письма» (в количестве 122). Это мнимые письма людей самых разнообразных занятий: крестьян, рыбаков, параситов, гетер и т. п. — к приятелям и знакомым, в частности, тут есть письма Менандра и его возлюбленной Гликеры.

Подготовлено по изданию:

Радциг С. И.
Р 15 История древнегреческой литературы: Учебник. — 5-е изд. — М.: Высш. школа, 1982, 487 с.
© Издательство «Высшая школа», 1977.
© Издательство «Высшая школа», 1982.