293

6. ЛИТЕРАТУРНЫЕ ВЗГЛЯДЫ АРИСТОФАНА

Прежде чем рассматривать художественные средства, которыми пользовался Аристофан, нам важно остановиться на том, как сам он представлял себе свои задачи, свой метод и литературные приемы. Об этом нередко он говорит в своих пьесах, особенно в парабазах. Уже

294

в «Осах», относящихся к 422 г., он замечает о себе, что «поднялся до такой высоты, какой не достигал до него никто в Афинах» (1023). Учитывая двойственную сущность комедии — серьезную и шутливую, он обращается к судьям состязания в комедии «Женщины в Народном собрании» с таким объяснением (1156 сл.):
Пусть же умники и судят, помня умное у нас; А кто любит посмеяться, тот по смеху и суди.
Свои литературные взгляды лучше всего он выразил в комедии «Лягушки», в сцене спора Эсхила с Эврипидом. Оба поэта, по его пониманию, признают одинаковый принцип, который формулируется в словах Эсхила: «Малых детей наставляет учитель, а взрослых людей поэты» (1054 сл.). На вопрос Эсхила: «За что следует восхищаться поэтом?» — Эврипид отвечает: «За искусство его и за наставления, — за то, что мы (т. е. поэты) делаем лучшими людей в государстве» (1008—1010). В другом месте той же комедии хор говорит: «Священный хор по справедливости должен давать государству добрые советы и наставления» (686 сл.). Таким образом, на искусство устанавливается моральная точка зрения, — театр признается школой для взрослых1. Этим определяются и художественные идеалы Аристофана. С его точки зрения, которую он выражает устами Эсхила, поэзия должна сообщать гражданам бодрость и воинственный дух, и героями его поэзии были Патроклы и Тевкры с львиной душой (1042). В качестве образов он ссылается на трагедии «Семеро против Фив» и «Персы». Он исходит из возвышенных представлений. «Поэт должен, — говорит он, — безнравственные вещи скрывать, не выводить их и не изображать в театре. Мы должны говорить только о нравственных вещах» (1053—1056).
Эврипида он представляет грубым натуралистом и вкладывает в его уста такое объяснение: «Я выводил обыденные вещи, которые у нас в обиходе и которые с нами неразлучны, так что по ним меня можно бы проверить: зрителям все это знакомо, и они могли бы изобличить мое искусство» (959—961). Аристофан считает этот натурализм вредным, вносящим нравственное разложение. «Каких только бед не причинил он!» — говорит про Эврипида Эсхил. Особенно нападает он на Эврипида за то, что он первый стал изображать любовную страсть (1043 сл.). «Разве не представлял он сводней или женщин, рождающих в храмах, или сестер в сожительстве с братьями, или женщин, заявляющих, что жизнь — не жизнь? Вот от этого-то город наш и наполнился писаришками и шутами, народными обезьянами, обманывающими вечно народ. И теперь так мало занимаются гимнастическими упражнениями, что нет никого, кто мог бы нести факел» (1078—1088)2. В этих рассуждениях Аристофан отражает споры о реализме в искусстве, которые велись среди его современников. Ясно, что Эврипид и Аристофан — представители двух различных лагерей. Находя свой идеал в лице Эсхила, Аристофан развенчивает Эврипида, видит в его

1 Ср.: Чернышевский Н. Г. О поэзии. — Полн. собр. соч., т. 2, с. 274.
2 Имеются в виду состязания в беге с факелом на праздниках Гефестий, Прометей, Панафиней и др.

295

творчестве социальную опасность и не оставляет поэта в покое даже после смерти, критикуя и содержание и форму его произведений. Он затрагивает 33 его трагедии, нападает на него при всяком удобном случае, задевает его личную жизнь, низкое происхождение и т. п. В «Женщинах на празднике Фесмофорий» он издевается над его мнимым женоненавистничеством. В разных комедиях Аристофан высмеивает стремление Эврипида воспроизводить действительную жизнь с ее мелочами и неприглядностью. Аристофан называет Эврипида «собирателем пустой болтовни, творцом нищих, сшивателем лохмотьев» («Лягушки», 840 сл.). В «Ахарнянах» Дикеополид обращается к Эврипиду с просьбой снабдить его каким-нибудь особенно жалким рубищем из гардероба его трагедий (410—479). Аристофан критикует Эврипида и за преобладание в его трагедиях рассудочности, обилие замысловатых, ученых слов, видя в этом вульгарность. «Вот сейчас, — говорит хор в «Лягушках», —завертится его ловкий, болтливый язык, оттачивающий слова, будет говорить тончайшие вещи, напрягая с величайшим трудом свои легкие» (825—829).
Признавая первенство в поэзии за Эсхилом, второе место Аристофан отдает Софоклу. В знак этого Эсхил, уходя из загробного мира, оставляет его своим заместителем. Однако высокая оценка Эсхила не мешает Аристофану тонко указать и некоторые его недостатки. Он отмечает натянутость молчания действующего лица в течение целой сцены, например в прологе «Прикованного Прометея», в не дошедшей до нас «Ниобе», чрезмерную высокопарность и тяжеловесность речи, пристрастие к страшным и чудовищным образам и словам и т. д. (911—945). Он «первый из греков нагромоздил величавые слова и ввел красивую шумиху трагической речи» (1004 сл.), — так характеризует его хор. «Не скажет он слова ясно», — говорит про него Эврипид (927). Его тяжеловесные слова на весах сразу же перетягивают легкую речь Эврипида (1364—1460). Эсхил не может возразить на его критику. Аристофан, несмотря на свои нападки на Эврипида, сам многое заимствовал у него.
Из других трагических поэтов своего времени Аристофан подверг жестокому осмеянию молодого поэта Агафона, представив его типом изнеженного, женоподобного человека в «Женщинах на празднике Фесмофорий». Не раз задевает он Каркина, Иона Хиосского, Иофонта, сына Софокла и др. («Мир», 834 сл., 864; «Лягушки», 73—79).
Аристофан рано осознал высокое общественное значение своих комедий и в «Осах» называл себя «очистителем, отвращающим беды от своей страны» (1043). Роль комического писателя он считал одной из самых трудных и важных («Всадники», 516, ср. «Ахарняне», 633 сл.). В парабазе «Ахарнян» он ставит себе в заслугу то, что высказывал откровенно правду и предупреждал против лести, которой нередко увлекались афиняне (628—644). Средством воздействия на современников он считает соединение серьезного с шуткой. Так, хор в «Лягушках» обращается с молитвой к богине Деметре, чтобы она дала ему возможность «высказать много смешного и много серьезного и, сыгравши и пошутив, одержать победу и получить в награду ленту» (389—393). В «Осах» он заявляет, что, когда стал выступать впервые

296

в театре, нападал не на заурядных людей, а на особенно сильных (1029 сл.).
Аристофан не раз отмечает сметливость афинской публики, которая умеет тонко разобраться в качестве драматических произведений и понять содержащиеся в них намеки («Осы», 1010—1014; «Лягушки», 1109—1118). Он заявляет, что и без соответствующей маски у актера зрители поймут, кого надо разуметь под фигурой Пафлагонца во «Всадниках» (225—233). Зная тонкое чутье публики, Аристофан близко принимает к сердцу провал своего любимого произведения — «Облаков» («Облака», 520—527; «Осы», 1043—1045).
Много намеков на разных современников рассеяно в комедиях Аристофана. Видно, что во «Всадниках» он намекает на суеверие, нерешительность и медлительность Никия (32—35), на склонность к вину Демосфена (95—102). Однако многие из намеков остаются незаметными или непонятными из-за отсутствия у нас исторических сведений.
Серьезные разногласия вызывало понимание комедии «Птицы». По примеру Гёте многие готовы были видеть в ней просто веселую шутку, фантастическую феерию, другие воспринимали ее как аллегорию. Однако в ее содержании так много намеков на живую афинскую действительность, что с такими толкованиями никак нельзя согласиться. План фантастического государства напоминает мечты некоторых мыслителей о политическом и социальном переустройстве, вроде проектов Гипподама Милетского (178—186; 550—626). В то же время план создания мирового государства, способного подчинить и небо и землю, — если откинуть комические преувеличения, — напоминает агитацию политиков вроде Алкивиада, затеявших поход в Сицилию и суливших афинянам подчинение не только Сицилии, но блокаду Пелопоннеса и завоевание Запада, в том числе и Карфагена (Фукидид, VI, 15, 2; 90, 2—3). Кроме того, в комедии осмеивается ряд современных деятелей (1292—1299; 1553—1564). Все это показывает, что нет никаких оснований обособлять данную комедию от других комедий Аристофана.
Аристофан видит принципиальное отличие своего творчества от произведений предшественников и современников в том, что он изгнал из оборота все грубые и чисто внешние комические приемы, основанные в значительной степени на непристойностях. В «Мире» хор такими словами определяет образ деятельности поэта (739—743):

Он, во-первых, один у соперников всех прекратил их обычай смеяться
Над одеждою рваной и теми людьми, кто воюет с одними лишь вшами;
Он изгнал и Гераклов, месящих хлеба, и обжор этих вечно голодных,
И бегущих рабов, надувающих ловко, нарочно терпящих побои —
Это все недостойным он первый признал, и рабов выводить, как другие,
Проливающих слезы, не стал он.

Протестуя против пошлостей, он предупреждает: «кто в этом находит смешное, тот от моих шуток не получит удовольствия» («Облака», 560). Аристофан неоднократно говорит о благопристойности своих комедий («Облака», 537—544; «Лягушки», 1—15, 358). Он отвергает как недостойное снискивать расположение зрителей, кидая в толпу угощения («Осы», 58 сл.; «Мир», 711 сл.; «Богатство», 797 сл.).

297

Положительную задачу свою он характеризует устами хора в «Мире» (748—754):

И, подобные пошлости бросив и вздор, непристойные шутки такие,
Возвеличил он этим искусство у нас, укрепил, возведя это зданье,
Величавою речью и мыслью глубокой и шутками неплощадными;
Не людишек простых он в комедиях стал подвергать осмеянью, не женщин,
Но со страстью Геракла какой-то он стал нападать уж на самых могучих.
Среди запаха страшного кожи1 пройдя и угрозы, навозом несущей,
И я в первую очередь бой начинаю с чудовищем лютым, зубастым.

Под этим «чудовищем» Аристофан разумеет Клеона. Во «Всадниках» он сравнивает его с мифическим Тифоном (511) и не раз говорит о борьбе с ним в других комедиях («Облака», 549—551 сл.; «Осы», 1036). Из этого видно, какое политическое значение он придавал своим комедиям.
Правда, надо все же признать, что, осуждая теоретически пошлые шутки, он и сам иногда допускал их, как это можно видеть в «Лисистрате», в «Женщинах на празднике Фесмофорий», в начальной части «Мира» и т. д. Он невольно отдает дань ходячим приемам древней комедии, вышедшей из грубой основы карнавальных шуток.

1 Намек на кожевенную мастерскую Клеона.

Подготовлено по изданию:

Радциг С. И.
Р 15 История древнегреческой литературы: Учебник. — 5-е изд. — М.: Высш. школа, 1982, 487 с.
© Издательство «Высшая школа», 1977.
© Издательство «Высшая школа», 1982.