112

3. ЭЛЕГИЯ И ЯМБ, ИХ ПРЕДСТАВИТЕЛИ

Простейшими формами лирики являются элегия и ямб, рано оторвавшиеся от музыки и ставшие чисто литературными жанрами, вследствие чего древние критики даже не причисляли их к лирике.
Термином «элегия» в современном литературоведении называется стихотворение грустного характера, написанное любым размером. В древности же под этим названием разумелось стихотворение, написанное независимо от содержания в форме так называемых «элегических двустиший», состоящих из соединения гексаметра с пентаметром. Гексаметр — шестистопный дактилический стих, такой же, как и в эпических поэмах. Пентаметр, буквально «пятистопный» стих, в сущности, есть тоже шестистопный дактилический стих с шестью ритмическими ударениями, но с усечением двух краткостей в третьей и шестой стопах, причем после долготы третьей стопы обязательно бывает цезура (рассечение), разделяющая стих на две равные по-

113

ловины. Этот стих, таким образом, состоит из четырех полных дактилических стоп и двух половинных, что в сумме составляет как бы пять стоп — отсюда его название. Элегическое двустишье имеет следующую схему:

В русских тонических стихах мы имеем такое соответствие этой схеме:

Миг вожделенный настал: окончен мой труд долговечный.
Что ж непонятная грусть тайно тревожит меня?
(А. С. Пушкин)

Грустный характер элегия приобрела лишь в поздней литературе, особенно у римских поэтов Тибулла, Проперция (I в. до н. э.) и др. Древнейшие же элегии, наоборот, проникнуты чувством бодрости и нередко содержат военные призывы, политические наставления, политическую агитацию и т. п. Жанр элегии во многих отношениях
5лизок к гомеровскому эпосу. Она пользуется тем же ионийским диалектом, теми же формулами и образами. Сами греки долгое время не отличали ее от эпоса, называя то и другое одинаково эпосом.
Одновременно с элегией появилась и другая лирическая форма — «ямб». Этим же словом обозначалась и особая стопа, состоящая из двух слогов — краткого и долгого: U — 1. Наиболее употребителен
был шестистопный ямбический стих. Вследствие малого объема двухсложной стопы такие стопы комбинировались парами — «диподиями», причем в ритмическом отношении более сильной была первая стопа. Такой шестистопный ямбический стих известен под названием ямбического триметра. Особенностью метрического стихосложения было то, что на нечетных местах ямб мог заменяться спондеем, а долгий слог двумя краткими. Схема триметра следующая:

Первоначально ямбический стих служил для выражения насмешки и шутки. Самое слово «ямб» связывали с мифом о богине Деметре. Когда она в глубокой печали об исчезновении своей дочери Персефоны пришла ко двору элевсинского царя Келея (см. с. 99), только грубая шутка служанки Ямбы заставила ее рассмеяться. Эта сказка обязана своим происхождением, вероятно, тому, что ямбический размер употреблялся первоначально в шутках, связанных с культом Деметры. Так, название ямба было перенесено и на соответствующий сатирический жанр. Но впоследствии ямбический стих, наиболее близкий к ритму обыкновенной разговорной речи, стал применяться и в стихотворениях иного содержания, особенно же в диалогических частях драмы. В противоположность величавой торжественности гексаметра ямбические стихи отличаются большой простотой.
Одновременно с ямбом стал употребляться в поэзии сходный с ним трохеический размер. Трохей, или хорей, — стопа из двух слогов —

1 В наших тонических стихах этому соответствует сочетание неударяемого и ударяемого слога. Ср.: «Угрюмый сторож муз, гонитель давний мой...» («Послание к цензору» А. С. Пушкина.)

114

долгого и краткого (— U ), в русском стихосложении — из ударяемого и неударяемого1. Этот размер особенно пригоден для передачи ритма быстрого движения. И тут стопы комбинируются парами — «диподиями». Особенно распространен трохеический тетраметр, т. е. восьмистопный стих из четырех диподий следующего типа:

Наконец, еще одна форма появилась уже в ранней поэзии и, очевидно, имела большое распространение — маршевая песня — «эмбатерий», писавшаяся «анапестами» — трехсложными стопами, состоявшими из двух кратких и одного долгого слога, в русском стихосложении—два неударяемых и один ударяемый слог3. Впоследствии анапесты часто применялись в драме для песен, сопровождавших вступление хора в орхестру, и в некоторых песнях в комедии.
Древнейшими элегическими поэтами в Греции были Каллин й Тиртей—VII в. до н.э. Их произведения, близкие по характеру, представляют по преимуществу горячие призывы к воинам мужественно сражаться за отечество.
Каллин жил в Эфесе в VII в., в то время, когда области Малой Азии подвергались опустошению от вторгшихся с севера киммерийцев и трерийцев. Поэт призывал сограждан к энергичной борьбе. Его призывы напоминают речи гомеровских героев. Каллин, призывая воинов не бояться смерти, рисует образ храброго бойца, который пользуется почетом и славой не только при жизни, но и после смерти. Из его элегий сохранилось лишь четыре отрывка — в общем 25 стихов.
Имя Тиртея окружено легендой. Эта легенда интересно показывает, какую агитационную силу приписывали древние его поэзии. В VII в. спартанцы вели продолжительные и ожесточенные войны со своими соседями мессенцами, желая захватить их плодородную область. Но мессенцы оказывали стойкое сопротивление и нанесли спартанцам тяжелое поражение. По совету дельфийского оракула спартанцы обратились за помощью к афинянам, а те в насмешку прислали им хромого учителя Тиртея. Однако Тиртей своими песнями так воодушевил спартанцев, что они наголову разбили врагов. В противоположность этой, явно неправдоподобной легенде спартанцы утверждали, что Тиртей был спартанцем. То, что в некоторых местах он говорит от лица всего войска «мы», наводит на мысль, что он выступал как начальник. Из его стихов видно, что война кончилась на двадцатом году завоевания Мессены (фр. 4). Одна версия называет Тиртея уроженцем Милета, переселившимся в Спарту. Действительно, среди современников Тиртея были и другие поэты, как Терпандр и Алкман (см. гл. VI), которые также переселились в Спарту с Лесбоса и из Малой Азии. Важно отметить, то, что он, спартанский поэт,

1 Ср.: «Буря мглою небо кроет...» (А. С. Пушкин).
2 Обычно употребляется «каталектическая», т. е. усеченная, форма с усечением последнего слога.
3 Ср.: «В стороне от больших городов, посреди бесконечных лугов...» (Н. А. Некрасов).

115

пользовался ионийским диалектом: это свидетельствует об установившейся литературной традиции.
Сохранилось несколько элегий Тиртея. В одной из них (фр. 8) поэт, обращаясь к спартанцам, называет их потомками мифического богатыря Геракла и призывает к совершению подвигов, угодных богу войны Аресу. В другом отрывке (фр. 9) он описывает, как сограждане чтят память воина, павшего в бою за отечество:

Плачут о смерти его молодые и старые люди.
Весь его город тогда тяжкою скорбью объят.
Да и могила его хорошо всем известна и дети,
Даже и дети детей; славен и весь его род.

Вечный позор, говорит поэт, трусу, который уклонился от боя или бежал с поля битвы: ему придется блуждать на чужбине со всей семьей; в нищете будет он жить, всеми презираемый. Этот пример должен служить предостережением и поучением для всех граждан. Молодежь должна быть впереди, не допуская, чтобы старцы с седыми головами легли убитыми в первых рядах. И поэт рисует образ такого доблестного воина (фр. 6—7, 31—32):

Пусть же широко шагнувши и в землю ногами упершись,
Каждый на месте стоит, губы зубами прижав.

Ряд элегий Тиртея объединен под названием «Добрые законы». Во всех этих песнях нашли типичное выражение аристократические идеалы воинственных спартанцев. Вместе с тем его песни проникнуты высоким патриотическим чувством. Вот как начинается одна из его элегий (фр. 6):

О, как прекрасна та смерть, когда доблестный воин погибнет
В первом ряду средь бойцов, город спасая родной!

К этим элегиям близка по содержанию маршевая песня из анапестических стихов — «эмбатерий». По замечанию оратора поздней поры Диона Хрисостома (II, 59), она особенно отвечает духу Ликурга и спартанских нравов.

Ну, вперед же, сыны благородных
Граждан Спарты, воителей славных!
Слева щит пред собой выставляйте
И копьем потрясайте отважно.
Своей жизни в бою не щадите:
Не такие заветы ведь Спарты.

Стихи Тиртея пользовались большой популярностью в Греции. Их распевали для воодушевления воинов перед битвами еще в IV в. и разучивали в школах как образец патриотизма. Современником Тиртея был Архилох. Время его жизни определяется солнечным затмением 5 апреля 648 г., о котором он упоминает в одном стихотворении (фр. 74). Архилох писал элегии и ямбы, но особенно прославился своими язвительными ямбами. Архилох — уроженец каменистого острова Пароса, сын местного аристократа Телесикла и рабыни. Он принимал участие в войнах на острове Фасосе, руда еще его прадедом была вывезена колония с целью овладеть местными богатствами. Воевал Архилох и во Фракии с саийцами и сапайцами, причем в одном сражении при поспешном отступлении

116

должен был бросить свой щит. Как воин-наемник, он воевал на острове Эвбее, ездил в Великую Грецию (южную Италию) и пал в битве с жителями острова Наксоса. Все это характеризует его как буйную, неугомонную натуру.
Наиболее известный эпизод из его жизни — неудачное сватовство к Необуле, дочери знатного паросца Ликамба. Легенда рассказывала, будто за обиду, нанесенную ему отказом отца невесты, он отомстил такими едкими стихами, что не только сама невеста, но и ее сестры повесились от стыда. Вот отрывок из стихотворения, в котором он описывал свою невесту (фр. 25):

Она любила ветку мирта
С прекрасной розой надевать,
А кудри на плечи и шею
Волною темной распускать.

В другом месте он, как влюбленный, предается мечтаниям: «Если б мне руки коснуться Необулы удалось» (фр. 71). Получив отказ, он жестоко страдает (фр. 104) и, наконец, разражается гневными словами против Ликамба (фр. 88):

Отец Ликамб! Да что ж затеял ты теперь?
Кто разум твой так помутил?
Ты прежде был им крепок, а сейчас везде
Посмешищем у граждан стал.

Поэт в озлоблении даже грозит: «Знаю дело я одно — кто обиду мне наносит, тяжким злом тому плачу» (фр. 66). Он негодует на одного из друзей за нарушение клятвы и, узнав, что он потерпел кораблекрушение, обращает к нему недобрые пожелания (фр. 79). Из стихотворений Архилоха мы узнаем и о его военной деятельности. Как поэт и воин, он считает себя служителем одинаково и бога войны Ареса — Эниалия, и богинь искусства — муз (фр. 1).
Сделавшись воином-наемником, он нашел в этом деле источник вдохновления для своей поэзии и средства к жизни; он заявляет даже, что война для него — все (фр. 2).

Хлеб мой замешан копьем, и вина исмарийского вдоволь
Я добываю копьем; пью, на копье опершись.

Непринужденно, не боясь обвинения в трусости, он признается, что во Фракии в сражении с саийцами он вынужден был для спасения жизни бросить свой щит — факт, позорный для воина (фр. 6).

Верно, саиец какой-то с щитом щеголяет, который
Бросить пришлось мне в кустах — был без порока тот щит!
Сам же избегнул я смерти. Ну, пусть, коли так, пропадает
Щит этот, я же себе новый не хуже найду!

Жизнь, полная самых разнообразных приключений и превратностей, приносила поэту много разочарований и горя. Интересна по глубокому скорбному чувству элегия на смерть его зятя, некоего Перикла, погибшего при кораблекрушении (фр. 7).

Горестной скорби, Перикл, предаются все граждане наши
С городом всем; никому нет уж услады в пирах:
Граждан таких поглотила волна многошумного моря.
Тяжко вздымается грудь, скорбью жестокой полна.

117

Боги, однако, мой друг, против всех неутешных страданий
Верное средство дают — стойкую твердость души.
То одного, то другого постигнет беда; обратилась
Нынче на нас, — мы скорбим, раной кровавой томясь.
Завтра случится с другими. Скорее же скорбь претерпите
С мужеством в сердце, а плач женщинам только к лицу.

Кипучая натура поэта не дает ему впасть в уныние из-за всевозможных несчастий. Одно из замечательных его стихотворений, известное нам лишь в отрывке (фр. 67), содержит призыв поэта никогда не падать духом:

Сердце, сердце! вихри бедствий безысходных над тобой.
Но воспрянь и, грудью встретив, отражай своих врагов.
Твердо ставши к ним поближе, им засаду ты готовь.
И своей победой явно перед всеми не кичись.
Победят, — не падай духом, сидя в доме у себя.
В меру радуйся ты счастью, слишком в бедах не горюй!
Познавай, какой кипучий всех людей поток несет.

В то же время во всех ударах судьбы он видит действие богов и готов положиться всецело на их волю (фр. 58).
Архилоху приписывалось большое количество произведений, написанных ямбами, трохеями и элегическими двустишьями. Но сохранилось из них лишь немного более сотни незначительных отрывков. Тематика его произведений была весьма разнообразна. Писал он также и басни. Некоторые из его песен пользовались известностью и впоследствии. Так, например, гимн в честь Геракла с звукоподражательным припевом tenella исполнялся на Олимпийских играх много веков спустя после его смерти. Память об Архилохе долго хранили на его родине. О культе его как героя свидетельствует открытая недавно надпись, относящаяся приблизительно к 100 г. до н. э. Древние греки высоко ценили Архилоха и ставили его наравне с Гомером, считая его основателем нового жанра, но жанра, противоположного возвышенному гомеровскому и даже в значительной степени порывающего с гомеровской традицией. У него впервые со всей определенностью выявляется поэтическая индивидуальность. Впоследствии образ Архилоха стал олицетворением язвительной критики: например, у Кратина в V в. в комедии «Архилохи», а позднее у римского поэта Горация («Послания», I, 19, 23—28; II, 3, 79).
Другим представителем ямбической поэзии в конце VII в. является Семонид Аморгский, уроженец острова Самоса. Приверженец демократии, он после политического переворота на родном острове, когда власть перешла к аристократии, переселился на Аморг, один из Кикладских островов. Среди разных произведений Семонида наибольшей известностью пользовалось его сатирическое стихотворение о женщинах, где он описывает десять различных типов женщин, объясняя их происхождением от животных — свиньи, лисицы, собаки, осла, ласки, лошади или обезьяны, а некоторых — от земли или моря; единственным положительным типом считает он ту женщину, которая происходит от трудолюбивой пчелы. «Счастье тому человеку, — пишет он, — которому она достанется в жены. К ней одной не пристанет хула. Благодаря такой жене процветает и умножается хозяй-

118

ство» (фр. 7, 83—93). Общий же смысл этой сатиры сводится к тому, что «женщина — величайшее зло, которое создал Зевс» (фр. 7, 96).
Как ни зла сатира Семонида, в отличие от Архилоха его нападки не носят личного характера. По своему наставительному характеру некоторые его стихотворения близки к поэзии Гесиода.
Своими резкими и грубыми нападками на современников был известен в VI в. Гиппонакт из Эфеса. Он был творцом так называемого «хромого ямба» (холиямба), т. е. ямбического стиха, в котором шестая стопа была трохеическая, вследствие чего ритм стиха получал неожиданный излом и производил особенный эффект.
В своих стихотворениях Гиппонакт высмеивал отрицательные стороны современной ему жизни и нападал на некоторых современников, что характеризует его как поэта-демократа. По-видимому, он жил в бедности и поэтому выражал сочувствие неимущей части населения, которая в условиях обостренной борьбы была обречена на нужду и лишения. В стихотворении, обращенном к Гермесу, поэт просит бога, как нищий, о даровании ему некоторых материальных благ — рубахи, сандалий, плаща, денег и т. п. (фр. 24). Гиппонакт одним из первых начал писать пародии на произведения Гомера и Архилоха. В его стихотворениях обращают на себя внимание грубый тон и вульгарный язык. Так, например, одному из своих противников он угрожает выбить глаз (фр. 70). Поэта влечет к себе улица с ее жаргоном. В его языке встречаются варваризмы, например слова, взятые из лидийского языка.
Натурализм стихотворений Гиппонакта оставил прочные следы в греческой литературе: его отчасти усвоила комедия; эта же струя отразилась в поэзии эллинистической эпохи; тогда возродился изобретенный им размер холиямба — в «Мимиямбах» Геронда, в некоторых эпиграммах Леонида Тарентского (см. гл. XIX), а еще позже в баснях Бабрия (см. гл. XX).
Во второй половине VII в. в связи с изменениями в экономической и политической жизни малоазиатских греков в элегии наряду с воинственностью и духовной стойкостью появляются упадочные мотивы грусти и меланхолии, мотивы «мировой скорби».
Родоначальником этого направления в элегии был Мимнерм из Колофона в Малой Азии. Это было время, когда Колофон и находившаяся в зависимости от него Смирна были покорены Лидийским царством. Это обстоятельство не могло не отразиться на творчестве поэта. Некоторые его стихи, как видно по сохранившимся отрывкам, напоминают своим воинственным тоном поэзию Каллина и Тиртея, но в отличие от них автор воспевает прошлое. В настоящем он не находит ничего утешительного, ничего, что могло бы вдохновить граждан на подвиги; в настоящем ему остается только искать личных наслаждений.
Сборник элегии последнего типа носил название «Нанно», по имени флейтистки, возлюбленной поэта. В поэзии Мимнерма впервые встречается прославление личной любви, но оно соединяется с пессимистическими мотивами о смысле жизни, о смерти и особенно о старости (фр. 1).

119

Что же за жизнь, что за радость мне без золотой Афродиты?
Лучше уж мне умереть, если придется забыть
Тайные ласки любви и дары наслажденья и ложе, —
Что для мужей и для жен сладким бывают цветком
В юные годы. Когда же приблизится скорбная старость,
Мужу уродство несет вместе с бессильем она.
Сердце ему непрестанно терзают лихие заботы,
Радости нет уж ему видеть и солнца лучи.

В другом прекрасном стихотворении (фр. 2) поэт пользуется гомеровским сравнением жизни человеческой с листвой на деревьях («Илиада», VI, 146—148). Но у Мимнерма это сравнение вызывает только грустную мысль о бренности человеческой жизни, о кратковременности счастья и об ужасе старости.
Любовные мотивы лирики Мимнерма создали ему популярность среди александрийских поэтов, например у Каллимаха (см. гл. XIX), а через них и среди римских, особенно у Тибулла и Проперция. В конце VII и начале VI в. до н. э. греческое население Малой Азии подверглось жестокому натиску с востока и подпало под власть сна-чала лидийцев, а потом персов. Естественно, что при этих условиях значительная часть греческого населения устремилась на запад, неся с собой и поднявшуюся на большую высоту ионийскую культуру. Афины сделались главным средоточием этого культурного населения. Типичным выразителем его был Солон.
Солон (прибл. 634—559 гг. до н. э.) происходил из знатного, но обедневшего рода. Чтобы поправить свое материальное положение, он стал заниматься торговыми делами и ради этого побывал во многих странах. В Афинах, как и в других греческих государствах, в это время происходила ожесточенная борьба между аристократией и демосом — между богатыми и бедными. Солон по своему состоянию оказался между боровшимися группами, и это давало ему возможность обра-щаться в своих стихах к обеим партиям.
Пользуясь смутами у афинян, соседи их, мегарцы, захватили принадлежавший им остров Саламин, и, как ни старались афиняне вернуть его себе, все попытки их оставались тщетными. Есть рассказ, будто афиняне запретили под страхом смерти поднимать вопрос о возвращении Саламина. Тогда Солон, притворившись сумасшедшим, однажды на площади перед собравшимся народом продекламировал элегию под названием «Саламин». Из этой элегии объемом около ста стихов сохранилось всего лишь восемь. В ней Солон говорил, что потеря Саламина является позором для афинян, что стыдно даже называться афинянином и лучше быть гражданином какого-нибудь самого незначительного островка — Фолегандра или Сикина. Элегия заканчивалась следующим призывом (фр. 2):

На Саламин поспешимте, сразимся за остров желанный.
Чтобы скорее с себя тяжкий позор этот снять!

По рассказу, впечатление от этой элегии было настолько сильным, что афиняне тотчас же взялись за оружие и на этот раз отбили остров у врага.
Видя, к каким губительным последствиям приводит государство междоусобица, Солон старался воздействовать на общественное мне-

120

ние своими элегиями. Особенную известность, как передает Аристотель, ему принесла элегия (фр. 4), которая начиналась словами:

Да, понимаю, и в сердце глубоко мне горе запало;
Вижу, как клонится ниц бывшая первой страна
Меж ионийских земель.

Далее в этой же элегии он обращался к борющимся партиям, убеждая их прекратить вражду. Особенно он настаивал на том, чтобы богачи отказались от своих чрезмерных притязаний:

Вы же в груди у себя успокойте могучее сердце:
Много досталось вам благ — ими пресытились вы.
Меру поставьте надменному духу: не то перестанем
Мы подчиняться, а вам будет не по сердцу все.

Такими произведениями Солон приобрел известность и доверие обеих партий и был избран в 594 г. на должность архонта и даже облечен чрезвычайными полномочиями, с тем чтобы в качестве посредника уладить раздоры и написать законы. Он выполнил это поручение и провел в жизнь свое законодательство. Однако вскоре оказалось, что он своими законами не удовлетворил ни ту, ни другую сторону: одни ожидали радикальных преобразований и передела земли, другие, наоборот, рассчитывали, что он ограничится незначительными переменами. На него посыпались обвинения со всех сторон, и ему пришлось в своих стихотворениях объяснять сущность и значение проведенной им реформы. Он говорил, что своим могучим щитом прикрывал тех и других «и никому побеждать не дал неправо других» (фр. 5). Все эти стихотворения являются весьма ценным историческим памятником его поэзии. В них оживают перед нами экономические и социально-политические отношения. Две большие элегии — «Завещание самому себе» и «Завещание афинянам»—дают общую картину социальных бедствий. С большой художественной силой он бичует страсть к наживе. Сам будучи купцом, он признает это стремление естественным, но клеймит нечестные средства в приобретении богатства.
Высокого пафоса достигает он в ямбическом стихотворении, где объясняет значение проведенной реформы. Он рисует картину суда перед престолом Времени, где сама богиня — мать черная Земля, освобожденная от бремени тяготевших на ней долговых столбов, дает свидетельство в оправдание его реформы (фр. 24).
Творчество Солона проникнуто глубоким патриотическим чувством (в античном смысле) и верой в высокое предназначение Афин.

Родина наша вовек не погибнет по промыслу Зевса
И по решению всех вечных блаженных богов.
То ведь Паллада Афина, заступница крепкая наша,
Бога могучего дочь, руки простерла над ним.
(Фр. 3, 1—4)

В своих стихотворениях Солон всегда старается показать моральную основу своей общественной деятельности:

Много людей и худых богатеет, и в бедности добрых.
Но у худых ни за что не променяем своей
Доблести мы на богатство, она ведь при нас неизменно,
Деньги ж сегодня один, завтра накопит другой.
(Фр. 4, 9—12)

121

Но было бы ошибочно видеть в лице Солона настоящего демократа. Все его реформы, направленные на облегчение жизни простого народа, имели в то же время целью удержать его в повиновении у аристократии и носили, таким образом, компромиссный характер. Сам он по происхождению и по взглядам принадлежал к знатным и только по роду занятий сближался с демократическими кругами. Весьма показательны для характеристики его отношения к народу стихи из другой его элегии (фр. 5, 7—8):

Будет тогда лишь народ всего лучше идти за вождями,
Коль не живет без узды, не угнетен выше сил.

Солон уже мог предвидеть, что самовластие знатных приведет к другой крайности, когда ловкий человек из самой же аристократии, пользуясь общим недовольством, захватит власть и сделается тираном (фр. 10, ср. 8). Таким человеком и оказался Писистрат.
Для характеристики нравственного облика Солона интересен его стих: «В старости с каждым я днем многому снова учусь» (фр. 22). Целый обзор человеческой жизни дает элегия «О семилетках жизни», где жизнь и деятельность человека распределяются на десять семилеток (фр. 19). Вот начало этого стихотворения:

Мальчик незрелый, еще неразумный, зубов всех ограду
Первых теряет во рту, семь лишь исполнится лет.
Если же только вторые семь лет ему боги исполнят,
Признаки зрелости он в теле являет своем.

А заканчивается стихотворение следующими словами:

Если ж достигнет еще и десятой конца семилетки,
Не преждевременной смерть будет тогда для него.

Возражая на Пессимистические рассуждения Мимнерма, Солон высказывает пожелание дожить до 80 лет (фр. 22).
Хотя стихотворения Солона являются по преимуществу политическими речами, они настолько богаты поэтическими образами, что их автор по праву считается одним из образцовых греческих поэтов. В них оживают перед нами образы Правды, матери-Земли; воля Зевса уподобляется ветру, который разгоняет на небе облака (фр. 1, 17—22) и т. д. В элегиях Солона видно сильное влияние Гомера и Гесиода. Он заимствует у них и образы, и форму, и язык. В ямбических и трохеических стихотворениях он является последователем Архилоха и предшественником великих афинских драматургов. В то же время он — зачинатель аттической литературы, приобщивший ее к высшим достижениям ионийской культуры; он первый установил порядок в исполнении поэм Гомера. В этом проявлялись признаки растущего могущества Афин.
Такая же борьба общественных групп, какая происходила при Солоне и Писистрате в Афинах, имела место в соседнем с ними государстве — в Мегарах. Она ярко отразилась в поэзии Феогнида.
Феогнид жил во второй половине VI и в начале V в. до н. э. (он упоминает об угрозе нашествия персов — 764, 775). Это типичный аристократ с ярко выраженной идеологией. Элегии Феогнида, обращенные к его друзьям, и чаще всего к юному Кирну, сыну Полипая, дошли до нас в виде сборника отдельных мыслей и нравоучений на

122

различные темы (всего 1389 стихов, среди которых немалое количество неподлинных). В этом сборнике для нас прежде всего представляют интерес мысли поэта о высоком значении поэзии. Поэту кажется, что на его стихах есть особая печать, отличающая их от всех других.

Кирн, на моих изреченьях да будет печать моя вечно,
Чтобы позднее никто их не присвоил тайком (19 сл.).

В одном месте, которое напоминает тему «Памятника» Горация (ср. переработки Пушкина и др.), он говорит о бессмертии не только самого поэта, но и его друзей, увековеченных в его поэзии.

Я даровал тебе крылья; над морем парить беспредельным
И надо всею землей будешь на них ты всегда.
Песнь о тебе будет жить и у нас, и у всех, кому песни
Милы, доколе земля с солнцем на месте стоит (237 сл., 251 сл.).

В соответствии с таким пониманием поэзии Феогнид считает себя служителем Аполлона и муз (1—4; 769 сл.).
Более всего поэт занимается социальными и политическими вопросами. В Мегарах произошли народные волнения и аристократия была изгнана. Феогнид лишился своих владений и в изгнании познал бедность. Он полон негодования и в стихах излагает свою аристократическую точку зрения (27—36):

С добрыми мыслями в сердце я дам тебе, Кирн, наставленья,
Те, что я в детстве узнал от благородных людей,
Будь же разумен, не думай позорным ничем иль неправым
Почесть и славу себе или богатство стяжать.
Помни же этот завет! А с худыми людьми не общайся,
Общества добрых людей всюду ищи и. держись.
С ними и ешь ты и пей, и сиди между ними ты только,
С ними поддерживай лад: сила большая у них.
От благородных добро ты узнаешь, а если с худыми
Будешь общенье иметь, разум утратишь ты свой.

«Добрые» и «худые» — это своеобразная классовая терминология для обозначения знатных и незнатных. С упорной настойчивостью поэт проповедует кастовую замкнутость и исключительность. Познав тяжесть бедности, он жалуется на несправедливость богов. Он говорит, что для знатного человека бедность хуже всякой болезни; он предпочитает умереть, чем жить в бедности. Бедность лишает человека силы: «Бедностью кто угнетен, тот промолвить и слова не может; дела не может свершить: связан язык у него» (171—182).
Экономический и социальный переворот нашел яркое отражение в стихах Феогнида. Он с горечью говорит, что люди, которые прежде и дороги не знали в город, жили вдали от него, одеваясь в козлиные шкуры, и не имели представления ни о судах, ни о законах, теперь сделались хозяевами в городе: город все тот же, а люди иные (53—60).
Самым обидным ему представляется тот факт, что сами знатные непоследовательны в своем поведении, изменяют своим идеалам, увлекаясь новой приманкой — погоней за богатством. Феогнид с горечью говорит, что те, кто даже среди животных выделяют благородных по крови, не придают значения этим качествам у людей, жертвуя ими ради корыстных расчетов (183—192):

123

Даже баранов, о Кирн, и ослов, и коней мы ведь ищем
Все благородных, и всем нужен от добрых приплод.
В жены же взять худородную вовсе за зло не считает
Муж благородный, коль с ней денег он много берет.
Женщина также не прочь быть женой худородного мужа,
Был бы богат, а такой знатного много милей.
Деньги все чтут: благородный простую берет себе в жены,
Низкий же знатного дочь — деньги сравняли так род.
Не удивляйся же, сын Полипая, что род наших граждан
Меркнет: ведь доброе с злым стало мешаться у нас.

Большой силы и выразительности достигает Феогнид в тех стихах, где по примеру Алкея (см. ниже, с. 126) он изображает государство, обуреваемое смутой, в виде корабля, носимого по бушующему морю (671—682).

Да, в корабле мы несемся, спустив уже парус свой белый,
Прочь от Мелосских брегов; ночь нас окутала мглой.
Воду откачивать надо — никто не желает, а волны
Хлещут с обоих бортов. Трудно нам будет спастись,
Если мы так поступаем. У кормчего, дельного мужа,
Отняли руль. Это был опытный страж корабля.
Деньги насильственно грабят; нарушился всякий порядок;
Делят добро, но не всем равную долю дают.
Грузчики всем верховодят, и подлые добрыми правят.
О, я боюсь что волна нашу ладью поглотит.
В иносказании моем есть значенье, понятное добрым;
Впрочем, поймет и худой, если размыслит над ним.

В пылу ожесточенной классовой борьбы Феогнид с необыкновенной четкостью и резкостью, доходящей иногда до цинизма, высказывает свою аристократическую точку зрения. Он горит жаждой мщения, не брезгуя при этом никакими средствами, и мечтает даже «испить черной крови» своих врагов (349 сл., 361—364). Высшей степенью выражения его аристократической нетерпимости является откровенное заявление о необходимости обуздать народ (846 сл.):

Крепко пятой наступи ты на этот народ тупоумный,
Острым рожном его бей, взнуздывай шею ярмом.

С непримиримой ненавистью высказывает он свою классовую вражду. Эти мысли впоследствии повторялись членами тайных аристократических клубов, «гетерий», в пору Пелопоннесской войны, Но у аристократов есть враг и в собственной среде — враг, который воспользуется случаем, чтобы, вкравшись в доверие народа, с его помощью захватить власть в государстве и сделаться тираном (39 сл.). Поэзия Феогнида довольно разнообразна по своей тематике: есть и практические советы в духе Гесиода, есть и мотивы религиозные, когда поэт высказывает недоумение, как боги допускают торжество неправды, можно выделить и мотивы эротические, образующие вторую часть сборника (1231—1389). Впрочем, есть много оснований сомневаться в принадлежности ее Феогниду. Поэзия Феогнида пользовалась большими симпатиями у афинских олигархов второй половины V в. до н. э. Кем-то из них, по-видимому, и составлен сборник отрывков, который имеется у нас.
Формой элегии, так же как и формой дидактического эпоса, часто пользовались философы VI и V вв. до н. э. для наиболее по-

124

нятного и доступного изложения своих мыслей. Это как раз может служить показателем того, что ранняя наука еще не отделялась резко от поэзии. Представители этого направления поэтрв-философов — Ксенофан, деятельность которого относится к VI в., Парменид (конец VI и начало V в.) и Эмпедокл (V в.). Их деятельность будет рассмотрена позднее (гл. VII).

Подготовлено по изданию:

Радциг С. И.
Р 15 История древнегреческой литературы: Учебник. — 5-е изд. — М.: Высш. школа, 1982, 487 с.
© Издательство «Высшая школа», 1977.
© Издательство «Высшая школа», 1982.